- Но Ваша милость. Это опасно… - пролепетал сиятельный герцог де Кант-Куи, напялив маску вероломного хорька-содомита.

- Опасно сидеть на троне, протирая шелк и ничего не делать. Изволишь перебить нас еще раз, и милости тотчас лишишься. Сейчас идите все и поскорей готовьте встречу! - она обожгла его ледяным спокойствием и самолично окунула в моральный чан помоев, чего не было уже давно. А когда за последним вельможей закрылась дверь тронного зала, тяжело вздохнула.

- Теперь он зубы будет скалить злобно, Ваше величество, - сказал я, повернувшись к королеве. А повернувшись, удивился, ибо с королевы будто сдули усталость и грусть. – Укусит вас сей блядин сын, покуда вы его зубов не лишите.

- Я знаю, мой острослов. Я знаю. Готовься тоже. На встречу ты со мной пойдешь, - теперь настал мой черед вздыхать. Ох, не интриг и заговоров я ждал, когда ехал со старым рыцарем на турнир. Определенно не интриг и заговоров.

Как всегда и бывает после целительной прочистки анального дристалища едкими и суровыми словами монарха, в замке наступил определенный порядок и нирвана. Рыцари больше не носились разрозненными группами по внутреннему двору, а заняли обширное поле за воротами, где расстелили свои шатры. Честный люд спокойно вздохнул и принялся с удвоенной силой стаскивать в цитадель припасы, заготавливать камни и кипящую смолу, которую поднимали на крепостные стены в больших почерневших котлах. Даже сиятельный герцог Блядская рожа не нервировал своим присутствием и оскалом хорька отдельных вельмож. Ну а великий магистр, носящий длинное и неудобное имя – Великий магистр Роже Филипп Антуан Пьер-Мари де ла Круа Шон Пу и из-за чего его просто называли великим магистром меча, явился в тронный зал и сообщил королеве о том, что все готово к встрече, которая состоится завтра под белым флагом добра и невинности. В настроении близящейся нервотрепки замок и отошел ко сну, а утром, лишь только взошло солнце, трубачи на стенах всполошили всех спящих диким воем своих труб по приказу королевы.

Сама королева, облачившись в белое платье и укрыв прекрасное лицо тончайшей вуалью, села на приготовленную ей лошадь тоже белого цвета и в сопровождении великого магистра, зевающей Софи, светлейшего герцога де Кант-Куи, страдающего тихим метеоризмом после бобовой каши, господина кастеляна Жори, забавно семенящего ножками в седле, и, собственно, меня, направилась на цветущий луг за воротами замка. Там проворные слуги уже возвели шатер с двумя флагами Франции и Испании, поставили круглый стол, стулья и приготовились к встрече.

Не успели мы рассесться за столом, причем мне, как острослову Её милости, места не нашлось, посему я сел на маленький табурет позади королевы и принялся строить рожи светлейшему хорьку-говнокраду. Отвлекся я лишь тогда, когда лицо и дряблые щеки герцога де Кант-Куи покраснели от гнева, а в шатер вступила сама испанская королева вместе со своими ближайшими советниками. Но не она явилась причиной моей одышки, бешеного стука сердца и слез, застывших в уголках глаз. По левую руку, за спиной королевы, я увидел Джессику, дочку мельника. Она, без стеснения раскрыв прелестный рот, лицезрела меня похожим взглядом.

- Изабелла, - сказала испанская королева, задрав подбородок. Я облизнул пересохшие губы и, оторвав, наконец, взгляд от Джессики, посмотрел на владычицу Испании. Её нельзя было назвать красивой. Лицо было округлым, глаза впалыми и маленькими, губы тонкими и постоянно извивались, как дождевые черви, а подбородком можно было бы крошить камень, если бы кто-нибудь додумался использовать лицо испанки в качестве долота. Но фигурка у нее была вполне ничего, хоть и все прелести были скрыты под корсетом и простым охотничьим костюмом, украшенным золотой вязью.

- Маргарита, - холодно сказала Её милость, смерив гостью таким взглядом, словно перед ней чумная псина с язвами на сиськах. – Не ожидала тебя увидеть так скоро и так дерзко, сестра моя.

- Ой, выбрось ты свой вычурный политес в отхожую яму, - не слишком тактично ответила испанка, без спроса занимая стул напротив Её милости. – Разве не получала ты нашего письма, что делаешь теперь такие круглые глаза, полыхающие льдом?

- Никакого письма я не получала, - ответила Её милость, ничуть не выдав волнения или гнева. Я снова ей залюбовался, а переведя взгляд на Джессику, заметил на лице былой подруги маску ревности.

- И не называла в ответном письме меня «Вдовствующей пяздой»? – пытливо спросила Маргарита.

- Нет. И слов таких не знаю.

- И не насмехалась над делами прежних дней?

- Уволь, сестра, - поморщилась Её милость, постучав аккуратными ноготками по столу. – Не я пришла к тебе в страну с мечами, копьями и смердящим войском, заметь.

- Замечу.

- Еще не отошла я от скорби по владыке сердца моего, а ты, как волчица, набросилась на мои оголенные нервы и беззащитные земли.

- Как волчица? Прекрасное сравнение, Изабелла, - прошептала испанка, изменившись в лице и став похожей на проклятую цыганку, что детей из чужих домов воруют и своих русалов бородатых в ответ подсовывают.

- Ты знаешь, чужда я пустой лести, - ответила Её милость, сжав губы. Затем, чуть помедлив, отдала новый приказ. – Покиньте нас. Хочу наедине поговорить я со своей сестрой, хоть яд она так сильно источает, который заставляет слезиться глаза. Софи останься. И ты, Матье, раз клятву дал.

- Раз так. Покиньте нас, милорды. Останься Джессика, совет твой будет нужен мне попозже, - сказала Маргарита и, дождавшись, когда все выйдут, встала из-за стола и налила себе вина из большого хрустального графина. Чуть подержав его на языке, она колко усмехнулась и внимательно посмотрела на меня. – Смотрю я, твой слуга уже готов ко мне переметнуться. Моя служанка взяла в плен его сердечко.

- А вот и нет, миледи, - ответил я. – Смотрю я лишь и все запоминаю, чтоб Её милости потом пересказать мельчайшие детали в ярком цвете.

- Мельчайшие детали? – подняла бровь испанка.

- Как округло ваше лицо и тяжелы мешки под глазами, как робкий прыщ ищет дорогу сквозь миллиарды миль подкожного сала.

- Довольно, Матье, - велела моя королева, не сдержав улыбки. Джессика тоже улыбнулась. Знакомой мне улыбкой, по которой я так отчаянно скучал.

- Вели выпороть его за дерзость, - буркнула Маргарита, трогая пальцем еле видимый прыщик над верхней губой. – Вот так ты со своей сестрою поступаешь? Фигляра и паяца натравила, что перейдя на личности, ударил прямо в сердце.

- Он не фигляр. И не паяц. Мой юный паж, что острым языком мою же хмурь снимает. Оставь его и к делу перейди. Зачем ты перешла границу?

- За оскорбления твои, за спесь, что на лице твоем сияет. За то, что наш отец тебя любил сильнее. За то, что смотришь наглым взглядом ледяным на земли испанские, себе их под крыло принять желая.

- Твои слова пусты. От них воняет гнилью волчьей, - посуровела моя королева. – Я вижу, ищешь ты причину. Иного нет в тебе. Совсем. Ни состраданья, ни любви.

- Смотри, сестра. Смотри, как бы не пожалеть тебе за то, что ты сказала, - воинственно надулась испанка. – И ни фигляр тебя не сможет защитить, ни рыцари твои, что перед золотом одним колени преклоняют. Довольно. Хватит оскорблений. Даю тебе три дня на то, чтоб извиниться и на коленях в лагерь приползти. А также требую я Аквитанию себе.

- Ответ мой будет «нет». Не вижу я вины своей, в чем обвинить меня желаешь, - сказала Её милость, но Маргарита, достав из кармана смятое письмо, молча бросила его на стол.

- Вина твоя вся здесь, - сказала она. – Бумага стерпит все, но я бумагой не являюсь. Прощай же бывшая сестра, умрешь из-за своей гордыни.

- Я смерти не боюсь, - холодно ответила моя королева. – Куда страшней предателя родни язык.

- Остановите же смертоубийство, - вклинился я, вставая между двумя разъяренным женщинами, и удивленно отпрянул, когда мне в карман резко скользнула ручка Джессики, сделавшей вид, что ничего не произошло.