Картонную пачку он кое-как открыл, буквально разорвав пополам, но юркие пластиковые гильзы немедленно разбежались по полу, хитрыми маневрами выскакивали из-под пальцев – и Колыванов слышал их тоненькое ехидное хихиканье.

Он изловчился, сделал обманное движение, бросился на них грудью и удачно ухватил зубами сразу две – так получилось гораздо ловчее. Оставалось запихнуть патроны в обойму, тоже непростая задача… А на лестнице в любой момент могли раздаться страшные, тяжелые шаги Горянина и мягкая, как подкрадывающаяся смерть, поступь Филы.

– Зачем тебе это? – прозвучал насмешливый голос. Колыванов, не поднимая головы от пола, глянул вверх исподлобья.

К нему обращался деревянный не то дьявол, не то фавн, украшавший часы. Свирель козлоногий куда-то дел и сидел на своем пеньке, полностью развернувшись лицом к Колыванову. Тому показалось, что издевательская усмешка дьявола стала чуть более доброжелательной, чем раньше.

– Ни к чему тебе это, – ответил фавн на собственный вопрос. – Ты и так замечательно умеешь убивать. Брось дурацкую железину, честное слово, брось…

«Заткнись!» – подумал Колыванов, безуспешно воюя с обоймой. Попытался сказать то же самое вслух – ничего не получилось, из глотки вырвалось хриплое рычание. Но сатир или в нем все же разобрался, или обладал способностью читать мысли.

– Фу-у, ну зачем так грубо… Я хотел помочь, всего лишь помочь. Посмотри, как легко у тебя получилось с сынком твоей ненаглядной… Все эти годы ты боялся даже про себя подумать о том, что он лишний, что он вам мешает. Отныне ты не будешь бояться ничего. Так просто – догнал, прыгнул и… хе-хе…

Колыванов выстрелил навскидку в омерзительную деревянную рожу (он и сам не понял, когда успел запихнуть на место непокорную обойму). В закрытом помещении выстрел грохнул вовсе оглушительно и на месте дьявола возникла рваная дыра с торчащими по краям щепками.

Козлорогий, впрочем, там уже не сидел – отскочил на другой край деревянной панели и как ни в чем не бывало продолжил разговор:

– Кстати, а ты не задумывался, чем она там занималась, пока ты развлекал ее щенка, возил на дачу и на рыбалку? Хочешь расскажу, кто в это время ее обхаживал? И ведь сегодня даже не позвонила, не узнала как дела… Нет, тебе надо с ней разобраться. Ты сумеешь, я знаю. Вот завтра она приедет, и…

Колыванов слушал внимательно и даже согласно кивал головой. А потом стремительно, неуловимо для человеческого глаза прыгнул вверх и вперед. Деревянный сплетник на сей раз не успел среагировать.

Челюсти Колыванова с хрустом сомкнулись на гнусном фавне…

Нет, это оказалось не лакированное и пересохшее за век с лишним дерево. Зубы Колыванова почувствовали упругое, живое сопротивление застигнутой врасплох твари. И много еще чего успел он почувствовать за короткое мгновение своей смертоносной атаки: что сидением козлоногому служил сосновый пень, и сосну спилили недавно; что кусты, растущие на деревянной поляне чуть в отдалении – лавровые; и там, за кустами, невидимая из комнаты, спасается бегством стайка ланей, напуганных его яростным прыжком… Ему захотелось броситься вглубь, за ними, и навсегда остаться здесь, на мягкой шелковистой траве, под солнцем, не грозящим свести с ума и выжечь глаза, остаться в уютном и тихом уголке, где нет спятивших агрессивных вещей…

Ушло все так же быстро и неожиданно, как и явилось…

Кем бы ни было деревянное существо, теперь он с ним покончил. Пень опустел, рядом валялась сломанная свирель… Колыванов довольно ухмыльнулся – нижняя губа сползла вниз, обнажив клыки, из горла вырвались звуки, отдаленно похожие на булькающий смех. На торчащие из губ окровавленные щепки он не обращал внимания…

Скоро они выпали, не оставив ранок.

Спуск по дурацкой лестнице дался еще труднее, чем подъем – но как-то он ее все-таки преодолел. Может, скатился кубарем, может, лихо спрыгнул, приземлившись на все четыре конечности – Колыванов сам не знал и не помнил, в ходе событий появились непонятные пробелы. Но сейчас в любом случае находился внизу, возле большого зеркала – за весь день он впервые приблизился к этому предмету обстановки – и смотрел на собственное отражение, ожидая, что оно ему скажет. Что разговор состоится, он почему-то ни секунды не сомневался.

Зеркальный двойник не обманул его ожиданий:

– Тебе не стоит подходить к зеркалам, – голос казался похожим на голос убитого фавна, но звучал мягко, без ехидных ноток.

– Почему? – тупо спросил оригинал. Удивительно, гортань, язык и губы слушались великолепно, говорил он как обычно – а может, ему это просто казалось.

– Если начнешь всматриваться в свои глаза, в свою косматую морду – загипнотизируешь сам себя и не сможешь оторваться. Так и погибнешь.

Осуждающих ноток в словах обитателя зеркала не прозвучало. Сочувствующих, впрочем, тоже – простая констатация факта.

Косматая морда? Колыванов поднял руку и ощупал лицо, покрытое на удивление длинной, уже не колющей пальцы щетиной. Колыванов-в-зеркале не повторил жеста – он оказался чисто выбрит, бледен, под глазами лежали густые тени – такие густые, что казались нарисованными дешевым театральным гримом. Колыванов попытался заглянуть через его плечо – в Зазеркалье; его визави услужливо отодвинулся.

Через мгновение Колыванов понял, что в Зазеркалье все идет не так, как в окружающем его дурном и нереальном мире: через окна дом заливает утреннее солнце; вся мебель цела и на стенах нет рваных следов картечи; в стоящей на столе стеклянной банке шевелят плавниками золотистые карасики; откуда-то снаружи доносится смех – звонкий смех Саши, и слышны мягкие прыжки Филы и ее добродушное ворчание…

– Всё это ты убил. Ты… – Колыванов-в-зеркале говорил грустно, но не обвиняюще. – И Сашу убил ты…

– Я не убивал!!! – взревел Колыванов, хотел крикнуть, что во всем виноват Горянин и его свихнувшаяся сука – и замолчал.

Колыванов все понял: на самом деле в Зазеркалье очутился он сам. Невероятным образом его разум вселился в двойника, живущего в искаженном и страшном мире… Или нет?

Или он никогда не был человеком, а всегда существовал бесчувственным фантомом здесь, в кровавой нереальности – и лишь сейчас неизвестно зачем обрел сознание… Нет… Нет… Не-ет!!! Он Миша Колыванов, и он все помнит, и он не имеет отношения к здешней круговерти взбесившихся вещей и окровавленных трупов…

И есть только один способ это доказать…

Он поднялся с четверенек (когда, как на них опустился?), подтянул правую руку, ремень «Сайги» все еще стягивал запястье. Копируя его жест, Колыванов-в-зеркале быстро вскинул ствол.

Они выстрелили друг в друга одновременно.

Он успел первым – зеркало взорвалось, и разлетелось сверкающим ливнем осколков, и встречный выстрел ушел в никуда. Колыванов смотрел на открывшуюся деревянную стенную панель и медленно осознавал, что же он наделал.

А когда понял до конца – рухнул с диким воем на пол и забился в отчаянии среди обломков и осколков.

Это конец! Он стоял в полушаге от спасения, от двери, ведущей из свихнувшегося Зазеркалья обратно – в родной, уютный и спокойный мир. Стоял – и сам уничтожил единственную лазейку, навсегда замуровал себя здесь. Все было так легко – прыгнуть вперед, в зеркало, как прыгнул на деревянную поляну; вышвырнуть двойника-самозванца…

Колыванову хотелось выть – и он выл.

…Он оказался на улице, не зная и не понимая, как и когда выполз из дома. Солнце закатилось уже больше чем наполовину, но напоследок решило доконать Колыванова. Он двигался, не открывая глаз, не мог открыть, почти полз по земле, крепко зажмурившись и медленно переставляя руки и ноги – но тем не менее ничуть не хуже прежнего знал, что происходит вокруг. Возникшая на мгновение тогда, в схватке с сатиром, способность остро и ясно ощущать все на большом расстоянии вернулась.