Гончая улыбнулась.

– О! Она была чудесной. Чудесной и удивительной. Она могла видеть будущее. Ты можешь мне не верить, но это правда.

– И что она видела?

Словно чья-то невидимая рука стерла улыбку с лица Гончей. Она резко обернулась к священнику, но тот укрылся в темноте от ее грозного взгляда.

– Чудовище! Она видела огромного подземного монстра, который однажды выберется из недр земли и сожрет все метро вместе с его жителями! И я очень надеюсь, что это произойдет уже скоро!

– Ты отравлена гневом, – вздохнул поп.

– Я отравлена радиацией и ядовитым дыханием этого монстра!

– Ты говоришь…

– Да! – воскликнула Гончая. – Я видела этого монстра! Мы с дочерью висели над его разинутой пастью, пока взрыв, который устроили мой босс и его подручные, не выбросил меня оттуда! Я потеряла сознание, но выжила, а они и моя дочь погибли.

Поп снова перекрестил ее.

– Утешься тем, что сейчас твоя дочь пребывает в лучшем мире.

– Моя дочь пребывает в утробе чудовища, жуткой подземной твари, которую ты даже представить себе не можешь!

– Я говорю не о теле, а о душе твоей дочери.

Гончая почувствовала усталость. Ей уже не хотелось спорить с ним.

– Что такое душа? – по инерции спросила она.

– Душа – это то, что отличает нас от животных и делает людьми.

Девушка вспомнила, как закованные в кандалы рабы, стоя на карачках или сидя на коленях, ковыряются в земле, покрытые грязью с ног до головы и больше похожие на навозных мух, чем на людей. Впрочем, она сама и прикованный к ней священник выглядели не лучше.

– Еще одна красивая, но глупая сказка.

– Это не сказка, – возразил упрямый проповедник. – Вспомни моменты, когда ты была здорова, но тебе все равно было плохо. Это болела твоя душа. И наоборот, когда телу больно, а тебе хорошо, значит, душа радуется.

– Чушь, – отрезала Гончая, но неожиданно для себя задумалась. В жизни ей редко бывало хорошо, но все-таки такое случалось. Например, когда Майка очнулась после своего обморока на Краснопресненской. Или когда впервые назвала ее мамой. Да Гончая готова была прыгать от радости!

Слова священника не давали покоя, и на следующий день, скребя неподатливую землю, она снова вернулась мысленно к ночному разговору. «Может, рассуждения попа о душе вовсе не чушь? Может, и другие его слова, например, о боге, о силе молитвы…»

Внезапно ее грудь пронзила острая боль, словно туда воткнули раскаленный прут. Гончая попыталась закричать, но не смогла даже сделать вдох. Перед глазами потемнело, хотя в яме ярко горели зажженные факелы. Она судорожно вцепилась руками в землю, но не смогла удержаться и провалилась в темноту.

– Слава Богу, ты очнулась, – лицо попа промелькнуло перед ее глазами и сменилось его обсыпанным песком затылком. – Все в порядке! Ей уже лучше!

– Тогда пусть работает! – донеслось в ответ откуда-то сверху. Гончая не узнала голос, но и так было ясно, что он принадлежит кому-то из надсмотрщиков.

Отец Ярослав снова обернулся к ней. Девушка ухватила его за ворот и притянула к себе.

– Ты меня откачал?

Священник неопределенно пожал плечами.

– Я старался.

Она оттолкнула его.

– Какого черта тебе от меня надо? Если бы не ты со своей непрошеной заботой, я бы сейчас обнимала дочь на том свете. При условии, что все, что ты наговорил о душе, правда.

– Если ты жива, значит, твое время еще не пришло.

Поп хотел что-то добавить, но его оборвал грозный окрик тюремщика:

– Работать, твари!

В воздухе свистнул кнут. Гончая лежала на земле, и конец бича до нее не дотянулся. Священнику повезло меньше. Хлыст стеганул его по руке, разрывая рукав фуфайки и рассекая кожу до мяса. Поп сморщился от боли и втянул голову в плечи, но испугался не за себя или не только за себя.

– Пожалуйста, если не можешь, то хотя бы сделай вид, что работаешь. А то эти не отстанут.

Гончая мрачно усмехнулась. Держась за руку напарника, она перевернулась на живот, кое-как встала на колени и принялась ковырять плотную землю. Поп крутился рядом, стараясь заслонить ее от взглядов надсмотрщиков своим телом. Хотя он делал это неумело, девушка не могла не оценить его самоотверженности. А потом увидела у него на спине в прорехе разорванной фуфайки еще один след от бича. Свежий, сочащийся кровью след!

– Что это? – удивилась Гончая. – Почему? Тебя же не бьют.

– Только когда молюсь, – поправил ее поп. – Харон так решил. Хочет доказать мне бессилие Бога, а может, себе. Но на производительность труда и все остальное приказ не распространяется. Никаких поблажек.

Девушка окончательно запуталась.

– Почему же ты не молился?

– Я молился, а еще помогал тебе. Но они решили, что такая молитва не считается.

До нее, наконец, дошло. Если бы священник сидел смирно, то его, скорее всего, не тронули бы, а удар плеткой достался бы ей.

– Спасибо тебе, – нехотя ответила она.

Гончая не боялась смерти, которая приблизила бы ее ко встрече с Майкой, но умереть под ударами кнутов каких-то подонков девушка не хотела. Охотничья собака может погибнуть в жестокой схватке или на бегу от разрыва сердца, но она никогда не подставит свое горло волку!

– Не за что. Ты только не останавливайся, сестра. На нас все еще смотрят.

Она незаметно оглянулась. Надсмотрщики, сидящие на лестницах, действительно наблюдали за ними, но уже без прежнего рвения, скорее, по инерции. Убивать ее, по крайней мере, в ближайшее время, они точно не собирались. Она снова обернулась к попу.

– Как ты меня откачал? Искусственное дыхание?

Тот замотал головой и зачем-то спрятал за спину левую руку.

– Покажи, – потребовала Гончая и, не обращая внимания на протесты священника, схватила его за руку. На ладони выделялись небольшие кровоточащие ранки, повторяющие форму зубов. – Это я? Я тебя укусила?

Поп кивнул.

– У тебя начались судороги, сестра. Нужно было вставить что-то между зубов, чтобы ты не задохнулась.

Девушка представила, как вонзила зубы ему в ладонь. Священнику повезло, что он отделался только синяками и неглубокими ранами. Могло быть и хуже.

– Ты все же поосторожней. Я в семнадцать лет как-то одному в драке нос откусила.

– Как откусила? – опешил священник.

Бывшая охотница за головами развела на пару сантиметров большой и указательный пальцы правой руки.

– Вот на столько.

О том, как четыре годя года спустя в рукопашной схватке она перегрызла противнику сонную артерию, и тот меньше чем за минуту истек кровью, девушка предпочла не рассказывать.

Наказаний кнутом в этот день удалось избежать, но Гончая вымоталась настолько, что даже не пыталась ловить жареных крыс, которых перед отбоем, как обычно, вывалили в яму сатанисты. Вместо нее это попробовал сделать поп. Его неуклюжие, суетливые движения со стороны смотрелись забавно. Ничего он, конечно, не поймал, только заработал пару оплеух и с пустыми руками вернулся назад.

– Ничего, – успокоила его напарница. – Если завтра до вечера не умру, добуду парочку. Наедимся крысятиной до отвала.

– Тогда только попробуй умереть! – пригрозил ей отец Ярослав.

Гончая улыбнулась:

– Признайся, в прежние времена, до крушения мира, когда ты служил священником, то и представить не мог, что когда-нибудь будешь мечтать о плохо прожаренной крысе?

– Я не служил священником, не провел ни одной службы, – неожиданно сказал прикованный к ней мужчина. Гончая застыла на месте, а он тем временем продолжал: – В тот год, когда случилась ядерная война, я как раз закончил духовную академию, прошел обряд посвящения и после хиротонии[2] ехал в храм на свою первую самостоятельную службу в качестве священника. Вышел из метро, и где-то на полпути к храму услышал, как завыли сирены. Люди вокруг побежали, и я вместе с ними. Потом уже сообразил, что бегу назад – обратно в метро.