После переправы через Пропонтиду до Города оставалось уже всего ничего. Стратиг Андроник остановил армию на привал за стенами Константинова города – он хотел, чтобы люди привели себя в надлежащий порядок, а перед рассветом выступили, вошли в столицу через Вторые военные врата и прошествовали по Триумфальной дороге настоящими победителями.

Устраиваясь на отдых и ожидая ужина, Стирбьерн не обратил внимания на одинокого запыленного всадника, подлетевшего к лагерю на сильном галопе со стороны ведущей в Город дороги. А спустя короткое время его вызвал к себе стратиг.

Андроник невозмутимо сидел в шатре на низенькой скамеечке, поглощенный чтением доставленных ему посланий. А рядом с ним с явном нетерпении сидел Стефан Склир. Когда Стирбьерн вошел, Стефан вскочил со своего места и кинулся прямо к варангу.

- Собирайся, Эмунд вызывает тебя в столицу! – голос Стефана дрожал. – Не мешкай, дело срочное!

- Ты позволишь мне отбыть, господин Андроник? – обратился Стирбьерн к военачальнику.

- Ступай, ступай, - не глядя на Стирбьерна, махнул рукой стратиг. Пряча усмешку, варанг вышел вслед за Стефаном – каким бы способным воеводой ни был Андроник, все же он не в меру самолюбив, и чем менее в войске людей, посягающих на славу победителя арабов, тем это более на руку стратигу.

Стоило им отъехать от лагеря, как со Стефана слетело даже то зыбкое спокойствие, которое ему с трудом удавалось сохранять прежде. Он пришпорил коня, и Бьерну не сразу удалось его догнать.

- Августу Анну похитили… - на скаку крикнул Стефан, не опасаясь теперь чужих ушей. – И кубикуларию… Феодору… А Эмунд захворал… совсем плох, мы можем не успеть…

«Анна!» - отдалось в ушах Стирбьерна. Эмунд плох… чем-то зловещим, темным и жутким повеяло от этих слов.

Они въехали в Город уже по темноте, стражники едва их пропустили. Предчувствие не обмануло варанга – Эмунд лежал в своей кубикуле в казарме Нумер, жалкое помещение для хёвдинга, подумал Стирбьерн. Эмунд был бледен, но выглядел не таким уж больным, однако суровое и озабоченное лицо Никона, который сидел у постели варангского вожака, дало понять, что дела Эмунда плохи.

- Успел… - выдохнул Эмунд, когда Бьерн вошел. – Садись… у меня мало времени. Все вон! – скомандовал он на языке северян. – Уйди, отче, - добавил мягче по-гречески, обращаясь к Никону.

- Слушай внимательно… - Эмунд схватил запястье Бьерна и стиснул похуже клещей. Молодой варанг поморщился – рука Эмунда была почти ледяной. - Принцессу похитили люди безжалостные и беспощадные. Они не станут просить выкуп, им это ни к чему. Они мстят… И кесарю это только с руки. Он уговорил императора отпустить ее в монастырь… к старцу. Он знает… кто это. Меня укололи… женщина в темном мафории… яд…

Голос Эмунда стал заплетаться, но сила, с которой он сжимал руку Стирбьерна, не убавилась. Старый варанг помолчал, словно собираясь с силами, и продолжил:

- Я догадываюсь, кто это, но доказать не могу… Ей мстят за мать… Зоя…

- Любовница императора? – прошептал Стирбьерн, наклонившись к самому лицу Эмунда. Тот покачал головой.

- Зоя Заутца… мать… принцессы… - проговорил Эмунд, и в голосе его Бьерн услышал такую любовь и нежность, какой не мог ожидать от сурового хёвдинга.

- Я поклялся ей, когда она умирала. Поклялся, что буду хранить ее дочь, буду верным стражем ей и императору… Она так его любила… Не думал я никогда, что женщина может так любить. А ведь он… трус и дохляк, и всегда был трусом. И смерть Зои… за ее смерть никто не ответил… он боялся, что придется мстить брату… Мы с ним повязаны кровью, - Эмунд шептал теперь так тихо, что Бьерн едва разбирал слова. - Это я избил Василья Македонянина на охоте… только кости хрустнули… привезли его уже при смерти. Все ради нее, ради Зои – если уж она не могла быть моей, думал я, пусть станет императрицей. И Анна…

- Анна – твоя дочь?.. – таким же шепотом спросил Бьерн. Эмунд снова помотал головой и облизнул губы.

- Нет… я бы желал, чтобы было так, но нет… Зоя и я никогда… Я был лишь ее верным псом. Ее и императора. Говорят, любовь к женщине унижает воина… Вранье! Найди принцессу, Бьерн! Найди!

- Найду, - ответил Бьерн в полный голос. – Клянусь тебе в этом.

Эмунд снова перевел дух.

- Холод… душит… - прошептал он. Холодная рука разжалась. Потом, видимо собрав последние силы, Эмунд заговорил твердо: – Я отрекся от Одина и Тора, я стал христианином по званью. Но умереть я хочу так, как велят воину наши боги… Бьерн!..

Не отвечая, Стирбьерн вытащил из ножен меч и вложил в руку хёвдинга. Тот с трудом удержал рукоять, а взгляд его упал на скрамасакс на поясе у молодого варанга.

- Я хочу умереть от стали, - губы уже почти не слушались Эмунда, тяжелый меч упал плашмя на ложе рядом с теряющим жизнь телом. Стирбьерн, который почти ничего не видел от ризи в глазах, вынул скрамасакс и наослеп вонзил кинжал в грудь старшего варанга. Сталь вошла под ребра как в ножны, Эмунд вздрогнул и вытянулся, глаза его широко раскрылись, а на губах осталась тихая улыбка, какой он никогда не улыбался при жизни. Бьерн отвернулся – никто, даже мертвый прадед, не должен был сейчас видеть его слез.

***

- Мне нужна лодка, - не терпящим возражения тоном приказал Стирбьерн, выйдя из кубикулы во двор, где ожидали оставшиеся варанги, Стефан и Никон. Никто не решился ни возразить, ни спросить о том, зачем понадобилась лодка. Бьерн – это понимали сейчас все – занял теперь место Эмунда.

Лодка нашлась. Тело Эмунда, обмытое, обряженное в лучшие одежды и доспехи, снесли к Юлиановой гавани. Несколько человек отправились за хворостом. Никон, догадывавшийся о смысле всех этих приготовлений, не стал ничего говорить – и Стирбьерн по тому же молчаливому соглашению не воспротивился короткой молитве об усопшем, которую монах сотворил над телом Эмунда уже на берегу.

- Господь простит ему, - отвечая на незаданный вопрос Стефана, сказал Никон, когда варанги положили тело на лодку, обложили хворостом и оттолкнули лодку от берега. Стирбьерн взял из рук одного из варангов факел.

- Пошли, Один, ветер, - начал говорить Аки, и вслед за ним эти слова нараспев стали повторять остальные варанги. – Пошли ветер! Возьми воина в свои чертоги!

Ночной бриз трепал волосы Бьерна и грозил задуть факел. Когда лодка достаточно отошла от берега, Бьерн сильно размахнулся и швырнул факел ей вслед. По тому, как вспыхнул сухой хворост и куски дерева, наваленные в лодку, все поняли, что он попал в цель.

- Один принял воина! – нараспев проговорил Аки. И за ним эти слова повторили остальные. Стефан и думать забыл, что присутствует при языческом обряде – ему вдруг захотелось, чтобы и его после славной смерти в бою проводили верные товарищи и погребли в огненной могиле.

Бьерн, не проронив ни слова, продолжал стоять на берегу, провожая взглядом ярко пылающую лодку. Аки собирался было хлопнуть его по плечу, приглашая на тризну, которой собирались помянуть Эмунда, но вовремя сообразил, что сейчас это может быть небезопасно. Как знать, не овладел ли дух берсерка сыном Эмунда, не общается ли он сейчас с богами, которых почтил, несмотря на все кары, которые грозили язычникам в этом христианском городе.

***

В последнем Аки не ошибся. Когда пылающая лодка почти скрылась из глаз, Стирбьерн ощутил возле себя чужое присутствие и почти не удивился, углядев в свете ущербной луны знакомый острочертный профиль.

- Это было сделано славно, - мурлыкнул Локи, усаживаясь на каменном обломке поудобнее. – А теперь и тебе пора, Бьерн Олафссон.

- Пора? – переспросил Стирбьерн.

- Пора, – торжественно повторил Локи. – Ты попробовал, вкусил того, чего не успел вкусить в той, прошлой своей жизни. А теперь тебя ждет заслуженное место в Высоких чертогах, на пиру и в битве достойнейших и храбрейших.

- Я не могу сейчас вернуться.

Тонкие изломанные брови Локи взлетели в удивлении.

- Ты отвергаешь Вальхаллу, Бьерн Олафссон?

- Я поклялся…

- Ты отвергаешь Вальхаллу и брагу из рук валькирий? – в голосе Локи задрожала насмешка. – И готов вместо Высоких чертогов сойти к Хель?