Однако всю ненависть и напряжение ее как рукой сняло, когда в одной паре она узнала Аду Уотсон, танцующую в паре с помощником Рамакера.
***
- Папа тогда проиграл казенные деньги, - тихо-тихо проговорила Ариадна. Мо едва смог расслышать ее шепот.
Тема была не вполне подходящей для танцев - да что там, совсем не подходящей. Разве что после того, как сама хозяйка, улучив момент, когда остальные не могли их слышать, попросила его пригласить на танец ее дочь - после этого мало что смогло его удивить.
- Потом сбежала Эллен, моя сестра, - продолжала Ариадна. Танцевала она слегка неуклюже, безыскусно, но правильно. - И мама стала такой… как сейчас.
Расчет, думал Мо. Уотсон пронюхал, что Рамакер карта мелкая, и пытается таким способом подкупить его. Глупо, но это может означать, что Уотсону есть что прятать.
Прочь, прочь, мой мальчик дорогой, отсюда прочь, не верь холмам. Холмы подступят к камышам, закрутят, завертят, сметут и новый холмик возведут, могильный холмик возведут, где прежний предан всем ветрам…
Мо расслышал лишь шелестение, и что-то горько сжало его сердце. Но вот среди танцующих мелькнул шериф, его помощник и еще знакомые лица - кого-то Мо видел в салуне, когда они с Рамакером только приехали, кого-то после встречал на улицах городка. У него была цепкая память на лица - например, сморщенную физиономию приглашенного лакея он точно видел в салуне, как и лопоухого губошлепа, танцующего сейчас со спелой блондиночкой лет шестнадцати.
Ненужные люди, мешающие мысли. Не до них сейчас.
За прошедшее в доме Уотсонов время он успел прощупать рабочих, которые трудились на выработке Уотсона, но ничего настораживающего в их разговорах не нашел. И однако в городке происходило что-то очень нехорошее. Недавняя находка трупа какого-то приезжего, не вполне понятные смерти до того, а самое главное - их с Рамакером попадание в тюрьму сразу же по приезду и немедленно случившийся пожар. Девять из десяти сказали бы, что все это просто досадные совпадения, что такое бывает и в других городках и ничего в том нет необыкновенного. Но Мо ощущал ту самую серую и немного тянущую внутреннюю пустоту, которую хорошо помнил по цирковому детству и отрочеству - она тянула под ложечкой, не раз и не два, она хорошо помнилась, особенно по тому дню, когда ослаб трос и он едва не разбился, упав в опилки арены из-под купола циркового шатра. Что-то случится.
Ариадна слегка подвинула руку, легко лежащую на его плече, и Мо очнулся.
- Не смейте угрожать моей семье, - прошептала она, с почти неожиданной силой сжимая его плечо.
***
- Я сама слышала, - Ребекка оглянулась, но школьный двор был занят обычным гудением, и на них никто особенно не обращал внимания. - Я отошла подвязку поправить и слышала. Миссис Уотсон сама его попросила - “я прошу вас пригласить на танец мою дочь”. И потом на Аду так поглядела… - Ребекка чуть сощурилась и ее голубые глаза потемнели. - Так что она не могла отказаться.
Это было гораздо интереснее, чем Бетси Картер, хвастающаяся, что приезжий инженер вызвался сопровождать ее, когда гости разъезжались по домам. Черити думала об этом весь урок истории и даже половину класса по литературе, который она больше всего любила. Сегодня молоденький мистер Ивэнс, их новый учитель, прибывший только этой зимой, рассказывал о Шекспире. Он замечательно хорошо читал наизусть, и Черити прощала ему даже то, что Шекспира он немилосердно сокращал в угоду строгой нравственности.
Из чресл враждебных, под звездой злосчастной,
Любовников чета произошла.
По совершенье их судьбы ужасной
Вражда отцов с их смертью умерла*,
- вдохновенно читал мистер Ивэнс пролог из “Ромео и Джульетты”. Черити слушала его и думала, что вот как раз кровной вражды в их городке и не хватает, чтобы родилась в нем красивая история. Но если Ада Уотсон настолько безнадежна, что ее мать готова знакомить ее с китайцами… Нет, это тянуло не более чем на сатирический рассказик.
“Из чресл враждебных под звездой злосчастной…” - строчки из Шекспира качались и пели в ней всю дорогу домой, так что Черити почти не разбирала этой самой дороги. Так что даже врезалась в пожилого мистера Уитакера, и тот уронил свою корзину, в которой предостерегающе звякнули склянки. Но мистер Уитакер был человек не злой, так что вполне благосклонно принял сбивчивые извинения Черити и даже благородно отказался от предложенной помощи в донесении корзинки до дома.
Черити так и эдак крутила в голове события на пикнике, пока не уснула. Она решила попробовать сделать из этого хотя бы рассказ, чтоб не пропадать добру, и трудилась над ним на протяжении следующих нескольких дней. Пока ее не прервала облетевшая город новость - шериф Риксон, чувствовавший себя не лучшим образом последние три-четыре дня, страдавший от головной боли и светобоязни, проснулся утром совершенно ослепшим.
Некоторые считали это божьей карой за обжорство, коему шериф был подвержен. Но пастор, лучше всех разбиравшийся в божьих карах, сказал, что Господь не стал бы карать чревоугодника слепотой, кроме того, в последние две недели шериф был вполне воздержан и, даже будучи приглашенным на пикник к мистеру Уотсону, в рот не брал спиртного. Доктор Теннисон только пожимал плечами и с высокоученым видом ссылался на наследственность, говоря о том, что отец достопочтенного шерифа также обладал слабым зрением, а мать много лет страдала от мигреней.
Комментарий к Пикник и крутящееся блюдце
* - перевод Щепкиной-Куперник
========== Под шорох камышей ==========
Ада не существует. Такого, о котором твердят благообразные проповедники с церковных кафедр, с кипящей смолой и серой, со скрежетом зубовным - его нет. Такого, который был бы вовне - нет.
Ад - внутри. Не скрежещет ржавыми засовами, не лязгает цепями, лишь уцепится крохотными коготками, будто острых крошек насыпали, и не вытряхнуть их, разъедает черным как кислота, расползается паучьими лапками. Или капает изнутри темени холодной водой - кап, кап, кап… Просится наружу, тихо и неотступно.
Ад внутри, и Виргиния Уотсон слишком хорошо знала, что он не наказание, его нельзя отмолить или искупить. Он просто есть.
Ад начинался утром, с первыми утренними звуками, которые она приучилась слышать, начиная с самых тонких - как далеко-далеко, за рекой, за камышами, по ту сторону городка выгоняют на пастбище коров. Она лежала в постели и слышала, как коровы идут, тяжелые и равнодушные, со своими влажными индийскими глазами, в которые страшно смотреть, ибо в них - бездны.
Ад продолжался после того, как коровы выковыривали из-за горизонта солнце и пускали его плыть по небу. Генри уходил на свои шахты, и постель затопляла чернота, которая продолжалась до самого завтрака.
К завтраку возвращался муж - серьезный и весь в броне этой своей добротной усталости, здоровался с нею, с усталой улыбкой кивал дочери, которая с недавних пор повадилась хозяйничать за столом.
За рабочей усталостью, в которой он всю жизнь прятался от Виргинии, она видела эту же вдумчивую сосредоточенность, которую наблюдала на его лице, когда недавно упросила его взять ее с собой в шахту. Как там было темно и душно! Среди темных лиц рабочих Генри был светел, и ей стоило большого труда не стать на колени, прямо в земляную грязь, прямо там, в шахте, не прижаться лицом к его рабочей робе…
Прочь! Прочь, Виргиния! Он не стоит того!
Генри садился за стол, привычным движением заправлял салфетку за вырез жилета. Здоровался с женой, спокойно и ровно. Не замечая мрачного огня ее черных глаз - единственный, для кого огонь этот не был страшен.
Виргиния, маленькая Виргиния… Отдай и ее… Отдай - пусть Генри изгрызет пальцы с горя и досады… Так уже было… Отдай!
Руки сжимали нож и вилку, перекладывали их из одной в другую. Позвякивали нож и вилка оружейным грозным лязгом. Люди - ненужные, лишние, неприятные, - садились вокруг стола, служанка подавала тосты, лепешки, яйца и бекон, кофе в высоком серебряном кофейнике и молоко в молочнике. С шумом бешеной Ниагары кофе низвергался в чашки, черный поток сливался с белым, с хрустом откусывались и с чавканьем пережевывались гренки, и от этих звуков хотелось кричать.
