Птенчик смотрит немного скептически, но наконец смягчается:

— Тогда скажи хотя бы, что ты меня любишь.

— Я люблю тебя, — слушаюсь.

— Надеюсь, хотя бы в этом ты не врёшь, — выдыхает как-то отстранённо.

— Я не знаю, как это доказать, — винюсь.

— О, пожалуйста, не надо, — птенчик почти копирует Бекову интонацию, которую он применяет для нравоучений, — а то всё станет только хуже.

— Но… как-то же мне нужно заслужить твоё доверие, оправдаться. Может, я с Беком лучше никуда не поеду? Побудем вдвоём?

— Лучше поехать. Для него это очень важно, поверь. И не надо моё доверие заслуживать — анализы на СПИД у меня отрицательные, — беспечно заявляет любимый.

В его непостижимом логически уме это как-то укладывается. Но, однако, как же низко я валяюсь, если то, что я его хотя бы не заразил — это уже считается достоинством, пусть и почти в шутку? И как же долго пришлось спускаться за мной птенчику, оскальзываясь в грязи, падая, чтобы вот так, как сейчас, поцеловать меня? И во имя чего? Болезненной любви, что не приносит ему ничего, кроме очередных проблем?

Целую в ответ, нежно, осторожно, чтобы он не подумал, что я хочу как-то опошлить момент, свести всё к сексу, но он первый прерывает поцелуй, и спрашивает озабоченно:

— Ты не заболел? Дрожишь.

— Нет, нормально всё, я просто…

— Выйди покури, что ли, — предлагает дельную идею любимый.

— Да, наверное… Вернёмся, давай?

— Ну да, не очень удобно, что мы бросили гостей.

— Да какие они гости, — отмахиваюсь. — Скоро пропишутся уже.

— Я против, — категорично заявляет птенчик.

— Ревнуешь?

— Да.

Честно и просто. И это так восторженно-мило, что хочется затискать этого героя-защитника, ревнивца-упрямца. А почему бы и нет? Подхватываю его с кровати, едва не поднимаю в воздух и прижимаю к себе, не переставая поглаживать, ощупывать, и даже почёсывать. И в этот момент сам себе верю:

— Я — только твой.

— Пф-ф, велика награда, — птенчик высвобождается и приглаживает растрепавшиеся волосы. — Пока я не отвернусь.

Подавляю вздох. Ничего не улажено и не решено, и вряд ли в обозримом будущем что-то поменяется — слишком красочен у меня «послужной список». Но хотя бы ссора съехала с сиюминутных решений в обычное состояние «холодного перемирия», а от того, что не нужно больше ничего скрывать, как-то даже и легче.

Я-то, дурак наивный, гадал и прикидывал, кому из нас будет хуже, когда истина откроется, а оказалось, что тайны и не было. И я не сомневаюсь, что Бек не раз прохохотался с меня, ещё и с птенчиком обсудил. А теперь у меня накопились к нему темы для разговоров, и масса.

Парни прервались, когда мы вышли к ним, и вопросительно смотрят. Показываю им жестом, что собираюсь покурить, Ди тут же снимает ноутбук с колен, а вот Бек отказывается. Странно, но его дело. Может, ему не терпится выведать у птенчика, в чём была проблема, и что мы нарешали.

— Бросать не будем? — растворив окно на кухне и затянувшись, тихо спрашивает меня Дэниел.

— Сами говорили, святой отец, что люди мы жалкие, и стараемся просто выжить, — чуть улыбаюсь.

Ди отвечает улыбкой на улыбку и поясняет:

— Я не думаю, что теперь они мне жизненно необходимы. Кажется, я близок к святому смирению.

Говорит тихо, так, что в проходной комнате ничего не будет слышно, кроме невнятного бормотания. И правильно делает, и за это я ему благодарен — только любовного треугольника и ещё одной ссоры мне не хватало!

— Ты такими темпами не уйди в Плюскарден (1).

— Я не до такой степени развратник, чтобы сожительствовать с сотней мужчин!

— Ну, пусть половина приходит по чётным, половина — по нечётным. В нечётные бери тех, кто посимпатичнее.

— Это ещё почему? — подыгрывая, Ди действительно заинтересовался.

— А нечётных дней в году больше!

Дэниел искренне хмыкает, затягивается, вдруг вновь становится задумчиво-серьёзным, а потом выдаёт:

— Мне на самом деле помогло наблюдать за вами.

— Но как ты вообще пришёл к такому выводу? Обычно наоборот, с глаз долой…

Зря я это спросил, потому что лицо Ди вдруг приобретает какое-то немного хищное выражение, и он охотно объясняет:

— А я сначала хотел получить противоположный эффект. Думал, что пропитаюсь ненавистью, тогда и духу хватит всё выложить и разрушить. А что получилось? Человек, которого я люблю, с другим у меня на виду, а я настолько спокоен, что даже курить бросить собираюсь. Как будто это… правильно?

— Да, Ди, это — правильно, — похлопываю я Дэниела по плечу, но он даже не вздрагивает, а я сам себе хочу верить. — И ничего бы ты не разрушил, всё и так было известно.

О том, что всё было известно всем, кроме нас двоих до этого часа, я тактично умолчал. И о своих сомнениях в искренности того, что Дэниел сейчас говорит — тоже. Не мешать же его самоубеждению!

— Может, тогда высшие силы и вправду есть, и не только наблюдают, но и подсказывают? — почти серьёзно отзывается Ди.

— Вот в монастыре тебе и расскажут.

— Да что ты меня всё время прогоняешь? А, это ты так намекаешь, что неплохо бы вам подкрепить примирение? Тогда я Бекверди к себе позову.

— Стоять, — перехватываю я за плечо рванувшегося было Дэниела. — Может, я просто шутил. Хотя ты подумай, священник из тебя вышел потрясный, а обет безбрачия не будет проблемой. Никаких уходить, вы гости, значит, гостите. И я не собираюсь объяснять пьяным братцам, куда вы делись.

— А что, они могут сюда прийти?

Припомнив, сколько всегда пил Чар, сколько при мне в барах высадил Эрик, и сколько нам оставалось до дебоша с погромом, убеждённо киваю:

— Ещё как могут.

— Тогда мы их взашей вытолкаем, потому что у нас тут и так будет ревизия, — Бек явно слышал все последние реплики и заглядывает в кухню: — Банши приехала, с Миркой. Быстро поглотали бычки и играете приличных людей!

Сразу понятно, что это сестра птенчика. Она и банши, и келпи, и сам Сатана в одном флаконе. Своевременное предупреждение позволяет нам окурки, конечно, не поглотать, но погасить, и пепельницу вытряхнуть, и даже пристойно умыться-расчесаться, так что мы получаем скупое одобрение:

— Вот, хотя бы тут всё нормально, но могли бы, черти, и разъяснить мне положение дел, чтобы я те пьяные рыла не видела!

Непривычно сдержана на выражения, но это оттого, что Самира рядом, показывает брату просто ворох каких-то игрушек — явно бабушки накупили. Бек улыбается, осторожно беря то одну, то другую, и ребёнок его не торопит, как будто полностью осознаёт, как полукровке ещё трудно.

Однако быстро же Чар с Эриком успели нализаться. Стажированные алкаши, видят цель, не видят преград.

— Они так мирятся и обсуждают философские проблемы, — охотно поясняет птенчик сестре. — Ты чай будешь?

— Конечно буду, и чай, и то вкусное, что у вас на весь дом пахнет.

— С лошади-то слезь, высоковата, (2) — бурчу.

— Что сказал? — взвивается мегерой.

— Сказал, что проходи, угощайся, конечно же, — делаю вежливый жест.

— И оставайся ночевать, — лучезарно улыбается Бек, вот так запросто пригласив в чужой дом, в котором уже и так было тесновато.

— Это ещё зачем? — интересуется сестра птенчика, оглянувшись на него, но тщетно — тот тоже не понимает.

Зато Бек весьма охотно делится причиной радушия, так же улыбаясь, и ни разу не сбившись с вежливо-гостеприимного тона:

— А это чтобы ты не вернулась, и не крутанула своей, без сомнения, достойной всяческих восторгов задницей перед Чарльзом. Потому что я тебе глаза выцарапаю, сука, а они тебе, наверное, нужны ещё?

Мы все замираем, как побережье перед штормом. Но ничего не происходит, совсем. Сестра птенчика звякает расписанным ногтем о кружку с остывшим чаем, который ещё не отпит, поднося к губам, и сглатывает напиток вместе с обидой. Справедливо. А Бек не позволяет себе и тени превосходства, садится на ковёр, чтобы поиграть с Самирой.

Выдыхаю, опускаюсь на стул, отстранённо наблюдаю за тем, как любимый суетится, меняя и добавляя чайные кружки, и дожидаюсь, пока он приобнимает меня и тихо шепчет: