Усиленно себя хранить ему,

Где счастье пьётся только напоследок

И только торопливо потому.

45

Уста за дверью стали безголосы

Для ряженого принца своего:

Нескромными казались ей вопросы,

Простые по понятиям его.

Потом он откровенно осердился

На дверь её, достойную пинка,

К себе бегом убраться потрудился,

Дивя слезой мишурность уголка.

Дверной звонок изгнал его тревоги,

Пришла малютка средством от тоски:

Бальзам – её танцующие ноги,

И бантики, и белые чулки.

46

Минувшей ночью девушка мне снилась.

Её любил я в давние года.

Вновь юной красотой она светилась,

А рядом я был юн и свеж, о да!

Терял я сон, искал его в покое,

Она же продолжала сниться мне.

Весенней ночью веяло былое,

Пока не пробудился я вполне.

Как мило ревновала дорогая,

В обиде полагая с дрожью рта,

Что лучшего достойнее другая,

Не та, что схожа с Матерью Христа!

47

За стёклами прохлада моросила,

Вы плакали, своё приемля дно,

Но спорила с превратностями сила,

Сознание теснившая давно.

Сознанию вы не были послушны,

Как я порой внушению чутья,

А то, что вы ко мне неравнодушны,

Задержанный, прекрасно понял я.

В согласии с минутой подходящей

Соблазном я зажёгся взаперти.

Шиповнику любви животворящей

На почве слёз отрадно расцвести.

48

Держаться мнил я тенью безразличной,

Но с просьбой вновь она ко мне пришла,

Чтоб ей блеснул улыбкой нелогичной

Ответного чуждающийся зла.

Ни в чём отказа не было бесценной:

С ней счастье мне, дыхание весны.

За дивные глаза на тверди бренной

Даваться преференции должны.

Покинула поклонника царица,

Как раньше, в оживлённости большой,

Хоть этого, считал я, не случится,

Хоть я расстался с ангельской душой.

49

Тревожится поэт о пользе дела,

Не чувствуя уверенности в ней.

Сладчайшая свирель его не пела

Того, что воспевает иерей.

Но с ядом если всякие лекарства,

А мы приемлем их – и ничего,

Бежать из поэтического царства

Нелепо, несмотря на вред его.

Отдушиной служа среди вертепа,

Свирель освобождает от тоски.

Поляну красят очи курослепа,

А ниву – капли сора, васильки.

50

Где высится двойная колоннада,

Фонтан изящно бьёт ещё во мгле,

Показывая силе снегопада

Другое время года на земле.

Даётся неспроста к её портрету

Фонтан, ещё сияющий светло:

Она принадлежит иному свету,

Где весело, пленительно, тепло.

Прелестный блеск её сотрётся тоже

Суровостью чужого бытия,

Но девушкой, предельно редкой всё же,

Невольно очаровываюсь я.

51

В чернёной тьме волос её красиво

Повсюду кудри светлые видны,

Волшебному лицу же справедливо

Глаза потусторонние даны.

Люблю, когда на стан её надета

Та кофточка, что сладостно мягка,

В единстве с юбкой траурного цвета,

В единстве с белизной воротника.

Сидит она, вселяющая пламень,

Отсутствуя средь общей болтовни.

Для многих это сердце хоть и камень,

Однако драгоценному сродни.

52

Собрав у переносицы ладони,

Нимало не вверяя слуха мне,

Подружка наподобие тихони

Потупила глаза в немой войне.

Таинственная мысль её томила —

Сомкнуть уста настала мне пора.

В безмолвии с трудом она спросила,

Зачем отверг их общность я вчера.

На то пришлось ответствовать окольно,

Что путаному чужд я бытию,

Где с Ольгой вторя Ленскому невольно,

Онегиным её сестре пою.

53

Умел он обретаться беспечально,

Подалее скрываясь от неё.

Со службой обстояло всё нормально,

Почти не беспокоило ворьё.

При ней же, поглощающей микстуры,

Жестоко ощущал он иногда

Ничтожество сухой своей натуры,

Глубокое страдание стыда.

Казалось, ум исследует юродство,

Всё терпит искажение своё,

Где есть её святое благородство,

Зияющая бездна глаз её.

54

Вздыхается душе несовершенной,

Но помнится повсюду не вполне

То лучшее, что зримо во вселенной,

Что зримо зачастую только мне.

Во всех обнаружениях юдоли

Живу, боготворя твои черты,

Смотря подчас иначе, не по роли,

Смотря ясносияюще, как ты.

Красе твоей вседневно, без предела

Чудесная даётся новизна.

Как ты, знать, улыбалась и глядела

Впервые сотворённая весна!

55

Воспринятую роль она, возможно,

Считала жизнью подлинной своей,

Поэтому так верно, так неложно

Развёртывать игру случалось ей.

В актёрстве жизнь её была богаче,

Чем эта, всем открытая среда.

Жалеть ей пало дышащих иначе,

Влачащихся в убожестве всегда.

При ней же, вдохновляющей на книги,

Рискнули бы дождаться молний вы,

Признав её воспитанницей Риги,

Не дочерью внушительной Москвы.

56

Напевное прельщает изощренье,

Прельщает иногда сильней всего,

Но слаще вслед орлиное паренье,

Высокая раскованность его.

Что пение, что горло птицы ранней,

Где крылья беспримерно хороши?

Крылатое безмолвие желанней

Звучания посредственной души.

Давая клясть орла родной цевнице,

Невольную любовь ему дарю:

По нраву быть – угодно певчей птице,

Не хочется – пернатому царю.

57

Напомнив о себе соседке встречной,

Полезным обнаружился сполна.

На выводах о жизни бессердечной

Смеялась, а не гневалась она.

Любезничая вроде театрала,

Не раз он оборачивался к ней.

С улыбкой на него она взирала —

Чудак и призадумался поздней.

Что люб он ей, мерещилось и прежде,

Но к ней не подбирался никогда

Вовсю сопротивлявшийся надежде,

Терявшийся пред яркостью труда.

58

Не с ней деля соседство, как обычно,

Но к ней дыша по-прежнему теплом,

О чём-то говорил он ей привычно,

Поблизости сидящей за столом.

Обидно отвечала дорогая,

Таила выражения лица,

Нимало с ним общаться не желая,

Словам его переча без конца.

Когда же, вопреки раздорам устным,

Устроились они наедине,

Его она кормила чем-то вкусным,

Улыбчиво воркуя в тишине.

59

Речам её нисколько не мешала

Какая-то скупая хрипотца,

А вежливость их очень украшала,

Врезая впечатление в сердца.

Подчас упорно в сторону смотрели

Те светлые глаза с их остротой,

В присутствии простого пустомели

Холодной обладая красотой.

Волшебниц искони повсюду много,