— А наручники брать?

— Нет, ты же больше не будешь вырываться.

Матфей спрыгнул и замер в ногах.

— Фу, как у вас тут жарко и пахнет…

— Не нравится?

— Не знаю.

Света сняла и отложила страпон. Попыталась прилечь рядом, но вдвоём нам было тесно, и я села в изголовье, опустив её голову себе на колени и гладя мягкий ёжик волос.

— Видел, как я делала? — спросила она.

— Да.

— Хочешь попробовать?

— Ещё бы!

— А ментам меня не заложишь? А то отправят нас с сеструхой нары топтать за совращение малолетнего.

— Ни за что, никогда, клянусь!

— Зуб даёшь?

— Да, хоть все!

— Ладно, братец кролик, иди сюда, сделаем из тебя мужчину.

Пять минут спустя.

— Что прилёг, зайчоныш, притомился никак?

— Слишком скользко и свободно, не могу кончить.

— Да, на такое мне ещё не жаловались. Ну-ка вставь-ка в меня эту штуку.

— Так?

— Ага, а сам ниже спускайся.

— Куда?

— В жопу, куда же ещё, там не так скользко и вольно.

— А разве так можно?

— Тебе, зайчоныш, можно всё…

Брат забрался к себе и гнездился, укладываясь.

— Матфей, ты ничего не забыл?

— Спокойной ночи!

— Я не о том, под стенкой посмотри.

— Чё ты меня позоришь?!

— Ты сам себя опозоришь, если это повторится, ещё одного запасного одеяла у нас нет.

— Чёрт! Я тебя ненавижу! — Он зашелестел клеёнкой.

— Нат, я знаю решение, моему младшенькому помогло, но мне придётся тебя покинуть.

— Да я на всё согласна, но что тут можно сделать?

— Обеспечить чувство защищённости. — Она чмокнула меня в нос и полезла к брату.

— Ты вернёшься? — спросила я вслед, чувствуя себя всеми покинутой и одинокой, но радуясь, что не придётся тесниться и я смогу нормально выспаться, а спать хотелось смертельно.

— Фиг тебе! — раздался обрадованный голос брата.

— Ко мне спиной, и не крутиться, — командовала Света, — а то быстро вниз полетишь.

Они о чём-то ещё долго перешёптывались, а я провалилась в чёрную бездонную пропасть сна. Этот безумный, бесконечный день наконец-то кончился.

========== 11. Десять сантиметров от любви до ревности ==========

— Светик, мне какой голос больше подходит, глубокий-таинственный-бархатистый или пошло-развратно-игривый?

— Для какой темы?

— Для садо-мазо, конечно.

— Тот, когда ты кричишь и умоляешь. О, звоночек в тему, на тебя, Натуль, переключу. Доброй ночи, вас приветствует интимная служба поддержки одиноких сердец. Вы нажали цифру «два» — садо-мазо для тебя.

— Э, алё?

— Оставайтесь на линии, наш одинокий друг, переключаю вас на нашего лучшего специалиста в вопросах сладострастной боли.

— Э, бля, чё за ху…

— «А-а-а-а!» — кричала девушка, молила о пощаде, но грубый и таинственный злодей… Как ваше имя, милый друг зубила и истерзанных частей нагого тела?

— Лёха, там, походу, какую-то бабу замочили… Нет, спрашивает, как меня зовут… Да? Ладно. Алё? Меня Георгий зовут, а вас?

— О, Герг, зови меня Мадлен. Что любите, Георгий, на досуге?

— С ружьишком на фазанчиков ходить.

— А на рыбалку? Там такие страсти, когда крючки впиваются, да в сраку — счастье… Но постой, фазанчики, а может, на медведя?

— На белого.

— Как скажешь, дорогой. Осеннею тропой, такой же белой, как в иное время года, медведь гулял домой.

— С пивасом и сигарой «Партагас».

— Любил он выпить пенного, живого…

— И подрочить, гы-гы…

— Не ново. А медведь… Медведь был странен, как его желанья. Сверканье, лязганье, капканов обаянье пленили сердце ледяных равнин.

— А можно что-нибудь погорячей? А то уже от ваших же речей замёрзло всё и инеем покрылось. Чего базарю, Лёх?.. Ну что ты, блин, за лох? Ну почему же странно, разве странно?

— Медведь капканы ставил на людей, и попадались милые созданья, такие, Герг, как я, твоя Мадлен. О, милый мишка, отпусти меня, смотри, моя прелестная нога от ноготков, покрытых алым…

— Синим…

— …синим лаком, до лодыжки тонкой и прелестной в кровище вся, и кость торчит из икры угловато. Хрустит она. Хрусть-хрусть, туда-сюда. Медведь её берёт и влево-вправо, вверх и вниз скользит упрямо.

— Давай-давай ещё!

— Капкан он раскрывает нежной…

— Грубой…

— …грубой лапой, и к ней суёт свою по самый локоть, и кричит: ААА…

— Рычит-рычит.

— …ААРРРРРРРЫЫЫ! И тащит ближе, выдирая патлы, и словно на кол белый и мохнатый… Светуль?

— Чего?

— На минутку в тубзик, подмени.

— Что там у тебя?

— Медведь ебёт мохнатку. Погрубей…

— Окей! Кгым! И тут он так хуяк и забивает гол в девятку! Раз, раз, приём.

— Кто кому забил?

— О, ё! Что делает медведь?

— Вгрызается в лопатку?

— Медведь вгрызается в лопатку и говорит: «Раздвинь-ка ноги, блядь, щас захуярю так, что как Карякин побежишь у нас».

— Нехилый поворот…

— И от ворот в ворота, снова от ворот летает он, как демон, всё быстрее и быстрее, а боль невыплаканных слёз острее и острее, в немом томленье, нет, рукой нельзя, да где там, к чёрту, всё дозволено отныне, он гонит мяч и брызжет…

— Светик, я всё, что там?

— Почти забили.

— Эй, алё?

— В кровище всё! Терзает хер мохнатый невинности поруганную честь, и стонов, криков боли им не счесть. В священном пятипальцевом обхвате, и пальцем в попе у медведя.

— Что за жесть?

— Без пальца?

— Нет-нет! Лёха, подсоби, братан… Аааа! Да-а, где-то здесь. Без смазки? Пусть, такое садо-мазо.

— И всё быстрее, жёстче жмёт он до отказа туда-сюда, туда-сюда…

— Педаль…

— Педаль? Педаль туда-сюда, туда-сюда и вновь туда! А-а-а-а!

— А-а-а-а! Сука! Завелась! Девчонки, бля, спасибо за поддержку. Если ещё сломаемся, то только к вам теперь в автотехподдержку звонить будем!

— Что это было, Нат?

— А я ебу? Безбашенный разврат. Светуль, тампона не найдётся? А то у меня, как всегда… внезапно… Мишка косолапый по лесу идёт…

— Шишки собирает, песенку по… Доброй ночи, вас приветствует интимная служба поддержки одиноких сердец. Вы нажали цифру «три», вуайерист, смотри…

Приснится же такое, подумала я, проснувшись от яростной возни, громкого шёпота и задушенного то ли смеха, то ли плача брата. Кровать надо мной скрипела и ходила ходуном. Глянула на часы — 08:20 — мама и сестрёнки уже ушли. День новый, а безумие осталось прежним и, видимо, хорошо выспавшись, набирало обороты.

— Эй, чем вы там наверху занимаетесь?!

— Она меня щекочет! — хрюкал и всхлипывал брат, прикасаться к рёбрам которого было категорически запрещено даже мне под страхом смертной казни, так он невыносимо боялся щекотки.

— Я тебя не щекочу, а наказываю! Говорила же: не поворачивайся ко мне лицом!

— Он что, опять мокрый?

— Мокрый, но в другом ключе, правда, пострадало только моё бедро и гордость, но ничего, я ему отплачу.

— А-а! Я же не виноват, что мне такой сон после вчерашнего приснился, а во сне я себя не контролирую!

— Свет, ты там поосторожнее, чтоб он от щекотки не обоссался, а то прецедент уже был.

— Да?! Тогда хватит, а то уже и так потный как мышь. Идём в ванную, будешь смывать следы преступления.

— Я слизать могу.

— Ха! Размечтался! Хорошего понемножку. Давай, спускайся!

Брат что-то неразборчиво пробурчал.

— Ну и что, что стоит, у всех пацанов по утрам стоит, это нормально. Или ты сестры неожиданно застеснялся?

— Ничего я не застеснялся! — сказал Матфей и полез вниз, прикрываясь ладошкой, но это не помогло, видно было предостаточно.