Да, это проблема.

— Миш, у тебя так хорошо получается магия пыли, может, спрячешь их?

— А куда? — спрашивает Мишка и, вспомнив, откуда пыль, выдаёт: — Я спрячу их к себе под кровать.

Генка в восхищении смотрит на Мишку и не спрашивает: «А сможешь?»

Мишка вновь достаёт свою пудреницу.

— Забирай штаны, я без них смогу.

Они высыпают жёлуди. Мишка обходит вокруг кучи по часовой стрелке, а затем, открыв пудреницу, становится к желудям спиной так, чтобы всю кучу было видно в зеркальце, и достаёт щепотку пыли.

— Посмотри назад, мой чудесный взгляд. Что за моей спиной, всё заберу домой. Под свою кровать спрячу, не достать! — И щепотка пыли летит через левое плечо.

Пыль оседает, и оседает куча желудей, словно тает. Жёлуди исчезают все до единого.

— Какой же ты молодец!

Мишка разворачивается, пряча пудреницу. Он устал. Он редко пользуется магией пыли, и это сказывается. Лицо серое, бледное.

— С тобой всё в порядке? — тревожится Генка.

— Сейчас пройдёт, всё хорошо. — Он трёт щеки, они розовеют. — В погоню!

— Смотри, Миш.

Чёткие следы от кроссовок и велосипеда хорошо заметны на сырой тропинке. Вот только уходят они вглубь леса. Через пару минут азартной погони Генка останавливается, смотрит на Мишку и говорит:

— Может, тебе лучше вернуться?

На самом деле он, конечно, не хочет оставаться в Тёмном лесу один, потому что даже от мысли об этом становится страшно и тоскливо. И когда Мишка отвечает: «Ни за что на свете», Гена не переубеждает его, а просто жмёт руку, и они бегут дальше.

— Давай поднажмём, — бросает, оглядываясь на Мишку, Генка и резко останавливается.

Мишка чуть в него не врезается. Генка придерживает его, а сам выглядывает из-за куста терновника. Перед ним открывается поляна. На поляне земляной бугор — крыша землянки с дымящей трубой. Входа не видно, он с другой стороны, но выглядывает заднее колесо велосипеда. Людей нет.

— Подержи, я быстро.

Мишка берёт дубинку, но руки товарища не отпускает.

— Если что — беги. Зови на помощь ребят.

Подбадривая, Генка улыбается и мягко высвобождает руку. Пригибаясь, идёт через поляну и обходит бугор. Человек сидит на корточках, поэтому они его не видели. Их взгляды встречаются. Генка готов дать стрекача, но мужчина вскидывает руку с пистолетом. Зрачок воронёного ствола смотрит мальчику в лицо.

— Не рыпайся. Дик! Смотри, кто к нам пожаловал!

Из землянки вылезает ещё один мужчина. Глядит мутным тяжёлым взглядом.

— А ты говорил, есть нечего.

— Я говорил, что они сами придут, а ты ловить, тащить.

Слово «они» бьёт Генку по нервам, и он кричит:

— Мишка, беги!

Мужчина мгновенно выпрямляется и ударом рукояти пистолета отправляет Генку в тёмное царство беспамятства. Второй кидается к тропинке, где за кустами притаился Мишка. Пару секунд назад он действительно там стоял, но сейчас несётся по тропинке, почти ничего не видя перед собой из-за сгустившегося сумрака и тумана. Когда тропинка незаметно исчезает, он не замедляет бега, не задумывается, куда она делась, а бежит дальше, не разбирая дороги. Его гонит панический страх, и кажется, что все твари Тёмного леса преследуют его. Но за ним не гонятся, а всё потому, что, услышав крик Гены, он бросился не назад, к выходу, а побежал по тропинке дальше, вглубь леса. Ноги проваливаются в рыхлый песок, и, тяжело дыша, Мишка останавливается. Во рту пересохло, от усталости хочется упасть и не подниматься. Но нельзя, нельзя. Генка в беде, ждёт, и вся надежда только на него. Но откуда взялся песок? Он пробирается через поваленные сухие стволы тополей на небольшую возвышенность. Продирается через заросли ивняка, и перед взором распахивается водный простор широкой реки. Туч здесь нет, они беснуются над лесом, и ещё светлеющее на западе небо отражается в речной глади. Понимая, что произошло, Мишка чуть не плачет, но плакать некогда. Он спускается по песчаному берегу к воде. Смотрит вниз по течению. Где-то там Старая река впадает в Быструю, на берегу которой он стоит. Единственное, что ему остаётся, это спуститься до Старой реки, а потом вдоль неё подняться к железобетонному мосту.

Мишке везёт, в эту зиму выпало мало снега, и река не разлилась, как обычно, затапливая берег. Иначе весь песок, по которому он бежал, оказался бы под водой. А так у воды тянется полоса пустого берега, по мокрому и плотному песку которого можно идти довольно быстро. Очень хочется пить. Отец не разрешал речную воду даже в рот брать, но пить хочется нестерпимо. Мишка останавливается.

«Не умру же я от нескольких глотков?»

Да и вода кажется прозрачной. Присев на корточки, он осторожно, чтобы не взбаламутить, зачерпывает ладонями воды, подносит к губам и пьёт. Никакого особого вкуса нет, обычная вода, в кране и то хуже. Зачерпывает ещё.

— Не стоит пить эту воду, — раздаётся скрипучий старческий голос. Мишка подскакивает от неожиданности. В метре от берега стоит лодка, а в ней, опираясь на длинное весло, высокий сгорбленный старик в тёмном плаще с капюшоном. — Весной с берегов много дряни в реку попадает.

— Здравствуйте, — бормочет Миша.

— Куда путь держишь, воин?

Мишка сам не замечает, что пальцы со всей силы стискивают дубинку.

— Вниз по течению, к мосту, мне срочно надо в город.

— Срочно… Все сроки давно вышли, — странно говорит дед. — А ты, я смотрю, весёлый, жизнерадостный парень. А что ты готов отдать, чтобы мигом у моста оказаться?

— Всё, что угодно, — выдыхает Мишка.

— Даже радость?

— Радость? Как это?

— Кому как не тебе знать, что такое радость? Я вот только догадываюсь, думая, что помню то чувство, когда смотришь на мир и разлитое в нём волшебство искрится внутри, переполняя сердце радостью жизни.

— Вы хотите подвезти меня до моста?

— Хотеть должен ты, а я могу.

— Тогда подвезите!

— А как же радость?

«Если я не спасу Генку, то никакой радости больше не будет».

— Я согласен, берите мою радость.

— Тогда прыгай, я тебя поймаю.

Отступив на пару шагов, Мишка разгоняется и прыгает. Костлявые руки смыкаются на боках, и мир странным образом тускнеет. Но он думает об этом только в первый миг пребывания в лодке, а потом забывает, словно ему только показалось, что раньше мир виделся другим, более ярким, живым. А старик смотрит на мальчика с опустившимися уголками рта и радостно улыбается розовеющими губами, обнажая редкие зубы.

Головная боль приводит Генку в чувство. Он поднимает руку и нащупывает приличную шишку.

— Ты глянь, очнулся. Привяжи-ка его.

— Продадим его на ту сторону, — произносит небритый мужчина лет тридцати, привязывая Генку к столбу в землянке, затягивает узел. Лодыжку пронзает острая боль. Генка вскрикивает.

— Лучше съедим, — угрюмо говорит другой мужчина, он старше, лоб и лицо изборождены глубокими морщинами вперемешку со шрамами. — Ишь, как сладко верещит, словно поросёнок. Сколько можно этих кшеков жрать? Я ими сыт по горло!