Тут нас, уже одетых в военную форму, построили в казарме, и сержант, как сейчас принято говорить, «лицо кавказской национальности», дал команду, чтобы каждый представился и назвал военный округ, откуда прибыл. Мне самому стало интересно, есть ли кто из земляков. Но слышу только: «Прибалтийский военный округ… Среднеазиатский военный округ»… Тут подошла моя очередь, и я с трудом выговорил свою фамилию, добавив, что из Закавказского военного округа. Смотрю, сержант (оказалось, что он из Дагестана, по фамилии Магомедов) подходит и с интересом спрашивает, откуда я конкретно. Я отвечаю. Лицо сержанта расплывается в улыбке, и он говорит мне: «А-а-а-а… земляк Петросяна!»

Было два часа ночи, когда нам дали команду «отбой», предупредив, что подъём будет в 6.00, потом – зарядка, а в 7.00 будет завтрак. Состояние моё было незавидное – ноги подкашивались, перед глазами появились какие-то круги, говорить практически не мог, даже не было сил подумать, а кто такой Петросян?.. Оказалось, что до утра мне придётся ещё не раз услышать эту фамилию. Но об этом чуть позже…

Я подошёл к Магомедову и заплетающимся языком кое-как объяснил ему, что заболел в дороге, плохо себя чувствую. В ответ: «Земляк Петросяна, перестань, ложись спать!»

Но тут Магомедов посмотрел внимательно на меня, потрогал лоб и забеспокоился. Он позвонил куда-то, и минут через десять явился старшина-сверхсрочник Носюк, как потом оказалось, ответственный за карантинную роту. Магомедов доложил ему, Носюк подошёл ко мне и спросил фамилию. Я ответил. Он улыбнулся и с мягким украинским акцентом, певуче произнёс: «А-а-а… земляк Петросяна!» Через секунду добавил: «А ну-ка, марш спать!»

Но потом, оглядев меня, потрогал мой лоб и дал команду Магомедову срочно сопроводить меня в санчасть…

2

Здание санчасти было рядом с нашей казармой, через пару минут мы вошли в комнату, где были врач – старший лейтенант, и миловидная медсестра Людмила, которые болтали, коротая время. Магомедов объяснил им, что я из карантина, из сегодняшней партии новобранцев, пожелал мне здоровья и ушёл, сказав, что завтра зайдёт. Медсестра Люда открыла журнал, взяла ручку и спросила у меня фамилию, чтобы сделать запись. Пересилив себя, я кое-как произнёс свою фамилию и… услышал в ответ уже знакомое мне: «А-а-а-а… земляк Петросяна!» Она уже собиралась выйти, чтобы догнать Магомедова, но тут я попросил потрогать лоб, измерить температуру. Она с недоверием подошла ко мне, встряхнула градусник и протянула мне. Я положил его под мышку… Медсестра отошла, села рядом с врачом, и они начали что-то говорить – чувствую, про меня…

Мозг у меня от температуры начинает «плавиться», еле держусь на табуретке, появляется чувство нереальности, что это не со мной, это сон, я сейчас проснусь и буду у себя дома в Степанакерте, с родителями… Тут снова появляется моё второе «Я» и шепчет мне на ухо: «Так тебе и надо, не хотел служить рядом с домом, не послушался родителей…» Ответить у меня не было сил…

Подошла медсестра Люда, посмотрела на градусник – глаза у неё стали круглыми… Она подошла к врачу, показала ему термометр. В ответ я услышал тихую речь врача и снова слово: «Петросян». Врач взял градусник, встряхнул его и сам положил мне под мышку. Он сел рядом, не отводя от меня глаз. Дальше было всё как в тумане – смутно помню укол, встревоженные лица врача и медсестры… Потом мне выдали больничную пижаму, и перед тем, как вырубиться в пустой палате, было ощущение, что лечу в бездну… Эта была самая длинная ночь в моей жизни… Внезапно послышались шипящие звуки, появились какие-то рожицы, черти…. Я понял, что в бреду… И вдруг появился кто-то большой, чёрный. Он наклонился надо мной, оскалив зубы, и, смеясь, произнёс: «Я Петросян!» Чудовище потянуло меня за рукав, я сопротивлялся как мог, отталкивал… Вдруг чудовище начало говорить со мной голосом миловидной медсестры Люды: «Просыпайся…» Я открыл глаза и увидел медсестру, которая звала меня, в руке у неё были шприц и какие-то таблетки… Сделав укол и дав выпить таблетки, она ушла, и я снова полетел в бездну…

Проснулся я от луча солнца и каких-то тяжёлых звуков, похожих на громкое выдыхание человека. Приподнявшись на локте, я отодвинул занавеску и увидел такую картину: невысокий здоровый волосатый парень с голым торсом, стоя ко мне спиной, с лёгкостью выжимал тяжёлую штангу, потом, бросив её на землю, схватил две 16-ти килограммовые гири и начал чуть ли не жонглировать ими в воздухе. В конце этот парень нагнулся к крану и стал обливаться холодной водой (на дворе был ноябрь), после чего начал обтираться солдатским вафельным полотенцем. Надевая больничную пижаму, он повернулся ко мне в профиль, и я увидел его крупный орлиный нос…

Через минуту в коридоре санчасти послышались чьи-то тяжёлые шаги, открылась дверь моей палаты и вошёл тот самый «штангист», как я его окрестил в уме. «Штангист» сразу спросил меня на армянском: «Ехбайр*, это тебя вчера ночью сюда привели? Это ты мой земляк?» «Наверное», – ответил я.

«Штангист» присел на табуретку, начали знакомиться, и когда узнал, что передо мной сидит сам Петросян, я, несмотря на мою температуру, чуть не задохнулся со смеху… И рассказал Онику, так звали Петросяна, как и откуда я узнал про его существование. Тут уже вдвоём начали смеяться…

Естественно, встаёт вопрос: что делает «штангист» Петросян в санчасти? А ответ прост: когда Оника призывали в армию, из горного района Армении, в военкомате посмотрели на его «товарный» вид, на его книжку кандидата в мастера спорта по тяжёлой атлетике и сразу же «забрили», толком не посмотрев медицинскую карточку, где было написано, что у него есть определённые нарушения ритма сердца. Оник не настаивал на отстрочке или комиссовании, так как хотел служить. Однако романтизм Оника внезапно пропал, когда, попав в «королевские войска» (стройбат), он понял, что здесь нужно таскать мешки и работать лопатой, и он объявил себя больным, что, на самом деле, соответствовало действительности.

Его отправили в санчасть, оттуда – в госпиталь. Там сняли кардиограмму, констатировали сердечные нарушения, но в тоже время врачи видели и другие нарушения Оника – каждодневные утренние, дневные и вечерние тренировки с гирями, и рука врачей не поднималась «списать» его и отравить домой. Оника послали обратно в роту, где через неделю он объявил, что «сэрдце болит». И снова эта несложная схема: казарма роты – санчасть – госпиталь – казарма роты… И так много раз. И везде, куда бы Оника ни посылали, он всегда брал с собой откуда-то найденные им гири…

Из санчасти меня выписали через пару недель, а после карантина ко мне подошёл командир роты и сказал, что у меня в личном деле написано, что я по специальности водитель, и командование полка решило послать меня на 6-ти месячные курсы переобучения по правилам дорожного движения ГДР. Но это уже, как сказал бы Каневский, совсем другая история…

После того, как меня отправили на курсы, я больше не видел Оника, но ввиду того, что у нас была одна строительная бригада, по «цыганской почте» я узнал, что он пользовался в части непререкаемым авторитетом, спокойно дослужил и уехал к себе домой…

Вот такой эпизод запомнился мне из моей солдатской жизни. И могу добавить, что за два года я ни разу не был в отпуске, ни разу не получил посылку из дому. Впрочем, я рад, что мне пришлось узнать службу такую, какая она должна быть на самом деле. Мне это очень помогло в дальнейшем, и моё второе «Я» в армии постепенно отстало от меня – может, согласилось со мной, что я был прав, когда отказался от предложения служить «там, где все»…

Рассказанная мной история произошла в середине 70-х годов прошлого столетия, когда Советский Союз ещё существовал, была дружба народов, одна общность людей – советский народ, действовал Варшавский договор и многие из нас добровольно служили в армии, чтобы защитить наше общее Отечество… Но теперь всё это осталось в нашей прошлой жизни… Остались одни воспоминания, некоторые грустные, некоторые весёлые, как эта история…