И все-таки что-то мне не давало встать и открыть окно. Может быть, странная походка моего ночного гостя и то, как неподвижно он стоял и смотрел.

Вскоре начало светать. По соседству заголосили петухи, замычала корова, в общем, пробудилась жизнь, и бояться стало решительно нечего. Я, матерясь, в очередной раз покинул печь, задул свечу, уже понимая, что если и засну, то потом не смогу не то что ходить – сидеть нормально, так ломило все тело, – вскарабкался на свое пыточное ложе, закрыл глаза и все-таки уснул.

«Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку». Бессмертные строки Ильфа и Петрова приходили на ум всякий раз, когда меня тянуло что-то написать. Они охлаждали: уровень чуть выше, чем пресловутое «Стальное вымя», мне все равно не светил, а тяга к творчеству просыпалась, как и у всех. Особенно если выйти с утра в заросший травой двор, вдохнуть деревенский чистейший воздух, от которого с непривычки сразу шумит в голове, послушать, как орут в кустах невидимые птички. И, конечно, когда жуть как хочется есть, ведь как известно, писатель должен быть голодным, а в то утро это было как раз про меня.

Нюхать свои портянки я не стал, но, поскольку спал в одежде, распотрошил сумку и переоделся. Вид у меня был отвратительно городской, и я даже немного обрадовался, когда слегка заляпал кетчупом футболку. Остатки колбасы придали сил, я взъерошил волосы, сунул в карман портмоне, ключи от машины и мобильник – больше по привычке, потому что кто мог мне в такую рань позвонить и кому нужно было мое ведро на колесах, – зашел за дом, решил насущные проблемы и вышел на проселок.

Машина была цела. К ней, похоже, вообще никто не подходил, а я вспомнил о ночном госте. Пока я ел, переодевался и страдал по своей несостоявшейся писательской карьере, я старался об этом не думать, списывая все на воображение, усталость и просто-напросто на сон, но сейчас я отчетливо понимал, что мне ни черта не приснилось, все было на самом деле. Странный человек, зачем-то притащившийся…

Ничего необычного, просто он хотел зарядить телефон. И было бы неплохо, чтобы я не оказался в деревне таким же изгоем.

С этими мрачными мыслями я пошел осматриваться.

Стояла сушь, и именно поэтому то, что местные называли дорогой, было укатано и покрыто пылью. Весной и осенью тут было не проехать кроме как на тракторе, и характерные рытвины подтверждали, что я прав. Я шел, крутил головой и насчитал примерно двадцать домов, из которых жилыми выглядели штук пять или шесть, пока не добрался до магазина. Который внезапно оказался закрыт.

Я глянул время: половина одиннадцатого. Магазин был примечательный – деревенский дом чуть покрепче прочих, с намертво прибитой и уже изрядно полинявшей красной вывеской с белыми буквами: «ПРОДУКТЫ. Бытовая химия. Инструменты. Разное. Обмен валюты. Оплата сотовых». Вот обмен валюты меня удивил. И все же я походил вокруг, потыкался в окна – ничего, – несколько раз дернул дверь. Потом вздохнул и сел на крыльцо, наплевав на чистые джинсы и пожалев, что не взял с собой в деревню смартфон: можно было бы скоротать время хотя бы с игрушками. Но и так я нашел, чем заняться.

Деревня жила. Пока я тух на крыльце в ожидании хозяина или продавца, мимо меня два раза прошел какой-то дед с топором, бабка с двумя козами, потом появился мужик. С мужиком я хотел даже поговорить, тем более что направлялся он в сторону магазина, но быстро понял, что разговора толком не выйдет.

– Аэм-м-мн, – сказал мужик, хватаясь за перила и вопросительно глядя тусклыми глазами на дверь. – М-мы-э?

– Ага, закрыто, – ответил я, стараясь выглядеть дружелюбно. – Вот такие вот дела, брат.

– Мэ-э, – протянул мужик. – Мыэ-э а-а-а?

Я почесал голову.

– Соберись, – посоветовал я. – А то я ни фига не понимаю. Давай еще раз с начала, лады?

Мужик с готовностью кивнул.

– А М-миш-шка г-где? – спросил он достаточно членораздельно.

– Продавец? – уточнил я. – Ну, видишь, закрыто.

– А-а-а, – кивнул мужик. – М-м-мыэ?

– Не, брат, так не пойдет, давай опять по-русски.

– А пхл… а пых п хл? А пыхмляться! – наконец справился мужик и наклонил голову. Я только помолился, чтобы он вообще устоял на ногах.

– Ну извини, – развел я руками. – Про запас надо иметь на такой случай.

– А-а-а! Был! – тряхнул головой мужик и покачнулся. – Б… б… был. М-миш-шка в… все вы… пил. И хде?

До меня начало кое-что доходить.

– Слушай, – сказал я мужику, поднимаясь, – если Мишка с тобой пил?.. – Мужик опять кивнул. – Ну вот. Ты бы в таком вот состоянии магазин открыл?

– Мнэ-э-э-э!

– Ну вот… не судьба тебе, братан.

Какое-то время мужик переваривал услышанное.

– Т-ты? – наконец он ткнул в меня пальцем. – А?

– Не, извини. Я не пью. Ага, совсем, у меня язва. И это, как его, по гинекологической части. – Я выразительно потыкал себя двумя пальцами в горло. – Выпью – все, кирдык. На вот тебе за меня, – я достал из портмоне и протянул мужику полтинник. Пьяный-то он был пьяный, но купюру как языком слизнул, я даже и не заметил. – Будь здоров, брат!

И, оставив мужика страдать в ожидании Мишки на крыльце запертого магазина, я продолжил свой путь по деревне. В конце концов, с голоду я точно не должен был помереть, запасы у меня еще были, в крайнем случае, я мог скататься в село с церковью – заодно и иконы туда отвезти, – а еще у меня появилась возможность наладить с местными хороший контакт.

Я шел и высматривал бабку с козами. На самом деле я не был уверен, что отличу козу от козла, но рассудил, что двух козлов держать не имеет смысла, а значит, хоть одна животина должна давать молоко. И мычание я слышал, а это значило, что коровы тоже имеются, и я могу предложить деревенским выгодный обмен: еду на деньги.

Бабку с козами я обнаружил на другом конце деревни, если считать от моего дома. Она возилась на огороде, и я некоторое время наблюдал, как колышется ее зад. Потом это зрелище мне надоело, и я осторожно постучал по забору. Бабка не отреагировала, и тогда я окликнул:

– Бабушка! А бабушка?

Бабка резво обернулась, многозначительно обтерла руки о фартук, уставилась на меня.

– Я молочка козьего хотел, бабушка. Продадите?

Бабка подошла к забору, рассмотрела меня.

– Ты чьих же будешь? – спросила она басом.

– Я… да я сам по себе, – ответил я, немного напуганный таким напором. – Тот дом в конце деревни, который пустой стоял, я теперь там живу… в отпуск приехал.

– Да у нас, почитай, половина деревни пустых домов, – хмыкнула бабка, отступая и жестом приглашая меня войти. – А молока продам, чего нет. Все Петро не просить в село везти, к тому же, он опять пьяный, наверное.

Я не стал выдавать своего нового знакомого, прошел за бабкой, поднялся на терраску.

– Вот тут посиди, сейчас приду. По сорок рублей бутылка у меня. Будешь брать? – строго допросила бабка.

– Да, конечно. – Я был уверен, по привычным мне ценам, что козье молоко стоит как крыло «Боинга», ну, может быть, ненамного дешевле. – Я и две возьму.

Бабка кивнула и ушла.

У нее было отличное хозяйство! Это меня искренне удивило. На вид ей было за восемьдесят, но среди городских старушек таких живчиков я не видел. Прямая спина, сильные руки, и, если не считать морщин, то кожа как у тридцатипятилетней. И в ее почтенном возрасте она держала огород, скотину, кур – они кудахтали где-то за стенкой, – и весь участок был в цветах. И нигде, вот просто нигде ни отвалившегося, ни грязного. Чудеса, да и только.

– Меня Елизаветой Степановной звать, – сообщила бабка, ставя передо мной две бутылки козьего молока.

– Дмитрий, – сказал я, доставая восемьдесят рублей. Мне хотелось попробовать молоко прямо сейчас. – Спасибо, Елизавета Степановна. А можно, я у вас каждый день буду молоко брать? И коровье, если есть.

– Пирожки хочешь? – вдруг спросила она. – Голодный, небось. Вон как на молоко-то смотришь.