— Боже мой, тетушка, сколько совершенств! — вскричал я в свою очередь.

— Девице вовсе не нужно столько талантов, чтоб устроить свое благополучие: и одного из них было бы вполне достаточно.

Наладив таким образом это дело, я стал дожидаться вечернего приема у принца и, когда наступило время идти во дворец, отдал необходимые распоряжения своему кучеру. Затем я пошел к графу Лемосу, который сообщил мне, что инфант, желая пораньше избавиться от придворных, намерен сослаться на легкое недомогание и для вящей убедительности даже лечь в постель, но что он встанет час спустя и через потайную дверь проникнет на лестницу, ведущую во двор.

Сообщив о своем уговоре с принцем, граф отвел меня в такое место, мимо которого они, по его словам, должны были пройти. Я отстоял себе там все ноги и уже начал думать, что наш ферлакур прошел другой дорогой или потерял охоту повидать Каталину, точно августейшие особы когда-либо отказываются от таких замыслов, прежде чем их удовлетворить. Наконец, я почти уверился, что меня забыли, как вдруг увидал двух кавалеров, которые быстро подошли ко мне. Признав в них тех, кого мне приказано было поджидать, я повел их к своей карете, в которую они оба уселись. Я поместился подле кучера, чтоб указывать дорогу, и приказал остановить экипаж в пятидесяти шагах от места, где жили наши дамы. Затем я подал руку принцу и его спутнику, чтоб помочь им выйти из кареты, и мы втроем направились к дому, который намеревались посетить. Дверь отворилась при нашем приближении и сейчас же захлопнулась, как только мы вошли.

Сперва мы очутились во мраке, как это было со мной при первом моем посещении, с той лишь разницей, что на этот раз в знак почтения на стене висел крохотный ночник. Он горел так тускло, что еле мерцал перед нами желтой точкой, не освещая окружающих предметов. Все это увеличивало прелесть приключения, и герой его был несказанно поражен при виде обеих дам, принявших его в зале, где после мрака, царившего на дворе, нас ослепил свет многочисленных свечей. Тетка и племянница были в пикантных домашних туалетах, отличавшихся таким утонченным кокетством, что на них нельзя было смотреть безнаказанно. Наш принц вполне удовлетворился бы и сеньорой Менсией, если б ему не пришлось выбирать; но в данном случае прелести Каталины, как и следовало ожидать, одержали верх.

— Ну, как, ваше высочество, — спросил граф Лемос. — Трудно было найти более прелестных дам?

— Я нахожу их обеих очаровательными, — отвечал принц, — и мне не унести отсюда своего сердца, которое досталось бы тетушке, если б оно могло ускользнуть от племянницы.

После этого столь лестного для всякой тетки комплимента, он наговорил кучу любезностей Каталине, которая отвечала ему весьма остроумно. Лицам, занимающимся тем почтенным ремеслом, которое я выполнял в данном случае, разрешается вмешиваться в разговор любовников с целью подлить масла в огонь, а потому я сказал принцу, что его нимфа поет и отлично играет на лютне. Он весьма обрадовался, узнав, что она обладает такими талантами, и попросил ее показать образчик своего искусства. Она охотно согласилась на его просьбу и, взяв заранее настроенную лютню, сыграла и спела несколько песенок с таким чувством, что принц, не помня себя от любви и восхищения, упал к ее ногам. Но закончим на этом описание сей картины и скажем только, что наследнику испанского престола, погруженному в сладостное опьянение, часы показались минутами и что, боясь приближения рассвета, мы еле увели его из этого опасного дома. Господа поставщики поспешно отвезли инфанта во дворец, где водворили его в собственных апартаментах. Затем они удалились каждый к себе, столь же довольные тем, что свели принца с авантюристкой, как если б способствовали его браку с какой-нибудь принцессой.

На следующий день поутру я рассказал об этом похождении герцогу Лерме, которому хотелось знать все подробности. В то время как я кончал свое повествование, прибыл граф Лемос и сказал нам:

— Инфант думает только о Каталине и так увлечен ею, что намерен часто навещать ее и превратить это приключение в длительную привязанность. Ему хочется сегодня же послать ей драгоценных камней на две тысячи пистолей, а у него нет ни гроша. Поэтому он обратился ко мне и сказал:

«Дорогой Лемос, пожалуйста, раздобудьте мне сейчас же эту сумму. Я знаю, что затрудняю и разоряю вас, но сердце мое полно признательности, и если я когда-либо буду в состоянии отблагодарить вас не одними только добрыми чувствами за все, что вы для меня сделали, то вы не раскаетесь в оказанном мне одолжении». — «Ваше высочество, — ответил я ему, тотчас же откланявшись, — у меня есть друзья и люди, которые поверят мне в долг; немедленно отправлюсь к ним и раздобуду то, что вы хотели».

— Желание принца нетрудно удовлетворить, — заметил на это герцог своему племяннику. — Сантильяна отнесет вам эти деньги или, если хотите, сам купит камни, так как знает в них толк, в особенности в рубинах. Не правда ли, Жиль Блас? — добавил он, лукаво взглянув на меня.

— Вы очень язвительны, ваша светлость, — ответил я. — Вижу, что вам хочется дать сеньору графу повод посмеяться надо мной.

Так оно и случилось. Племянник не преминул спросить о том, что за этим скрывается.

— Так, пустяки, — сказал дядя смеясь. — Дело в том, что Сантильяна вздумал однажды обменять алмаз на рубин, и эта мена не принесла ему ни чести, ни барыша.

Я был бы счастлив, если б герцог ограничился этим, но он взял на себя труд рассказать про проделку, которую выкинули со мной Камила и дон Рафаэль в меблированных комнатах, и особенно распространился относительно самых неприятных для меня подробностей. Позабавившись в свое удовольствие, его светлость приказал мне сопровождать графа Лемоса, который повел меня к брильянтщику. Выбрав у него драгоценную вещицу, мы показали ее инфанту, после чего мне было поручено передать подарок Каталине. Затем я отправился домой, чтоб взять из герцогских денег две тысячи пистолей и расплатиться с брильянтщиком.

Не стоит спрашивать о том, ласково ли приняли меня дамы, когда я на следующую ночь принес презент от его высочества, который состоял из пары серег с подвесками, предназначавшихся для племянницы. Очарованные этими доказательствами любви и щедрости принца, сеньора Менсия и Каталина принялись стрекотать, как кумушки, и благодарить меня за то, что я доставил им такое галантное знакомство. От избытка радости они проболтались и обронили несколько замечаний, побудивших меня заподозрить, что я подсунул сыну нашего великого монарха отъявленную плутовку. Желая убедиться в том, что меня, действительно, угораздило совершить этот миленький подвиг, я удалился с намерением объясниться по этому поводу с Сипионом.

Придя домой, я услышал страшный шум и осведомился о его причине. Мне сказали, что в этот вечер Сипион угощает с полдюжины своих приятелей. Они распевали во всю глотку и заливались громким смехом, так что ужин этот отнюдь не походил на пир семи мудрецов.167

Хозяин пиршества, узнав о моем возвращении, объявил гостям:

— Господа, ничего серьезного: это только барин вернулся. Пожалуйста, не смущайтесь и продолжайте развлекаться. Я сбегаю сказать ему несколько слов и сейчас же приду к вам обратно.

— Что за галдеж? — спросил я у Сипиона. — Кого вы там угощаете? Не поэтов ли?

— Помилуйте, сеньор, — возразил он. — Стал бы я спаивать вашим вином такую шушеру! Я нашел для него лучшее употребление. Среди моих гостей находится один богатый молодой человек, который хочет получить должность с помощью вашего покровительства и своих денег. Для него-то и устроена эта пирушка. За каждый его глоток я прибавляю по десять пистолей к той сумме, которую он должен будет вам уплатить, и намерен поить его до рассвета.