Римма Васильевна новеньких оценила сразу и приватно, пока они шли по узкому коридору, сказала Осипу Давидовичу об их соблазнительной прелести, по-матерински посоветовав быть к дочерям внимательнее, и пожелала познакомиться с Софьей Лазаревной.

И вот, когда они и молоденькая физичка Любовь Васильевна стояли перед одиннадцатью девятиклассниками, Сивков, отвыкший таить своё отношение к противоположному полу и уважать окружающих, громко предложил новенькой садиться с ним рядом (его место было за последним столом возле окна). Светлана окинула его взглядом словно нечто неприметное, недостойное, необоснованно отвлёкшее её, и села рядом с Игорьком, любимцем математички, сыном главного инженера строительства, тоже новеньким, пришедшим в класс всего неделю назад.

– Очкарик, тебе повезло, – не удержался Вовочка и добавил: – Но это ненадолго.

Игорёк ярко заалел и не нашёлся, что ответить, а Светлана повернулась, уставилась на Вовочку своими чудными глазами и тот, неожиданно для всех отвёл свой взгляд и стал смотреть в окно. Уже к концу дня Светлана чувствовала себя своей среди одноклассниц.

Розочку, которая от сестры отличалась разве что более мелкими формами, но в силу возраста ещё не могла стать предметом неприятностей, Римма Васильевна и Осип Давидович отвели в седьмой класс.

2

…В маленьком посёлке – что в большой семье: и углядеть за всеми вроде трудно, и все на виду. Скоро стало очевидно, что Осип Давидович – истинный семьянин, и Софочке несказанно повезло с мужем, как и ему с женой, потому что Софья Лазаревна была не только хороша формами и круглым чистым личиком (было в кого пойти девочкам), но и на удивление общительна. Она охотно откликнулась на предложение директрисы и совершенно бескорыстно на общественных началах организовала в школе что-то вроде ансамбля, добавив к имеющемуся школьному баяну собственный аккордеон, на котором играла виртуозно, скрипку Осипа Давидовича, которую они взяли с собой на Север. и под свою личную ответственность, после долгих ночных уговоров, кларнет мужа. «Софочка, – не соглашался Осип Давидович, – он знает только мои губы, понимаешь?.. Ты ведь тоже знаешь только меня, а я – тебя. Представь, если бы я приходил к тебе от другой женщины…» «Осинька, это просто музыкальный инструмент, его будут касаться губы чистых детей…» – возражала она и ласкала мужа непривычно откровенно, как никогда прежде, ни до, ни тем более после рождения девочек не делала… И это было главным аргументом, на который возразить Осип Давидович ничего не мог. И отказать тоже.

Естественно, что основой ансамбля стали девочки: Розочка уже вполне прилично играла на скрипке, а Светлана на всём понемногу, но предпочла на этот раз маленький, блестящий саксофон-альт; он выглядел примой среди остальных инструментов, и Римма Васильевна нисколько не жалела, что отдала инструмент в ансамбль, ибо Виталий давно уже забросил занятия, был совершенно равнодушен к музыке и кроме детских ученических пьесок так и не научился ничего более на нём выдувать.

Репетировали в самой большой классной комнате недалеко от спортзала, отчего часть его завсегдатаев постепенно переместилась в класс. Софья Лазаревна разрешала всем желающим попробовать понажимать, подудедь, побренчать, но явных талантов не обнаружила. Только Игорёк оказался более-менее способным, и Светлана тут же взяла над ним шефство, желая пристрастить к тому, что нравилось ей. Но тот оказался неожиданно капризным и в конце-концов остановил свой выбор на гитаре, на которой уже пытался играть раньше.

Заглядывали в комнату и Виталий, и Вовка Сивков, но, как правило, задерживались, высказывая (никому конкретно и всем сразу) критические замечания лишь тогда, когда там была Светлана.

Естественно, разноликость инструментов не позволяла создать гармоничный коллектив, но Софья Лазаревна не хотела никого выгонять и стала формировать различные трио, квартеты, неожиданно для себя загораясь и находя в этом нечто новое, творческое.

Заглянул на репетицию и остался (оказывается, он прекрасно играл на баяне) молдованин Николай. В школьном ансамбле, естественно, он играть не мог, но Софья Лазаревна решила, что в новогоднем концерте, который она теперь готовила, тот вполне может выступить сольно. Правда, Николай тоже старался не задерживаться, если уходила Светлана. Софья Лазаревна это видела, но была уверена, что всё в этом мире проходит, как прошла и её, некогда (как она считала) страстная любовь…

Иногда в выходной день Николай заходил в спортзал и присоединялся к той или иной баскетбольной команде, как правило, в одной играл Вовочка, в другой – Виталий. Играл он не очень хорошо, фалил часто и жёстко, его брали, когда не хватало игрока.

Если в спортзал заглядывала Светлана, игра становилась азартной, острой и превращалась в состязание, которое не уступало самым ответственным соревнованиям. Стоя у шведской стенки посередине зала, она наблюдала за игрой, подзадоривая то одного игрока, то другого и более всего поддерживая Николая. Но никогда ни слова не сказала по поводу игры Вовочки или Виталия.

С Виталием они здоровались при встречах и даже порой перебрасывались парой-другой фраз, а Вовочку она демонстративно не замечала и никак не реагировала на его реплики.

И всё-таки скоро вся школа знала, что Светка Гольштейнша нравится и сынку директрисы, и Сивкову, но что она, уже тёртая и мятая мужиками в прежней материковской жизни, предпочитает стариков, в основном брюнетов, броских, как молдаванин.

Эти слухи дошли, наконец, до Осипа Давидовича, и он, растерявшись, тут же поделился ими с Софьей Лазаревной.

– Софочка, почему говорят, что наша девочка потаскуха? – обострил он вопрос. – Она росла с тобой. Я её не узнаю…

– Успокойся, Ося, наши девочки становятся взрослыми… А эти разговоры – от зависти… Светочка многим нравится, и это хорошо… Неужели ты хотел, чтобы на неё никто не обращал внимания?

– Но почему говорят о каких-то мужчинах?

– А разве о тебе не говорили плохо? – вопросом ответила Софья Лазаревна, напомнив, что причиной его отъезда из подмосковного городка была не только бедность, но и несложившиеся отношения с директором школы. И неожиданно спросила: – А правда, она похожа на меня? – И в её глазах мелькнуло нечто, напомнившее Осипу Давидовичу уже, казалось, накрепко забытое прошлое, от которого когда-то так кружилась голова…

Он согласно кивнул и больше ни о чём спрашивать не стал. Но вечером, когда девочки после ужина ушли в свою комнату, он всё-таки вернулся к разговору.

– Софочка, я тебе верю и не буду больше никого слушать. Но мне бы не хотелось, чтобы наши имена трепали люди. Я же не закрою уши всем…

– Ося-я… – протянула Софья Лазаревна и, вздохнув, стала убирать посуду.

…Нельзя сказать, чтобы её не задевали сплетни о дочери. Но, с другой стороны, ей льстило, что её Светочка (а через неё и она сама) стали центром внимания посёлка. Перехватывая взгляды мальчиков и мужчин, адресованные дочери, она словно возвращалась в собственную юность, в которой не успела насладиться мужским вниманием, потому что в восемнадцать лет уже стояла под венцом, ещё по-настоящему не целованная, не ревновавшая, не плакавшая, с любопытством и ожиданием поглядывая на суженого, с которым дружила с тех пор, как помнила себя, и оттого брачная ночь, да и последующие до рождения Светочки, были обыденны и необходимы, а после рождения той и необходимость стала сомнительной. Наблюдая бурные объяснения соседей по коммуналке (комнату в ней молодожёнам оставила бабушка Оси), она не понимала, отчего Варвара, жаря картошку на общей кухне, сквозь слёзы грозится оторвать голову какой-то Надьке, присушившей её Мишку, а уже немолодая Зинаида Сергеевна, учительница ботаники, угождает похожему на подростка носатому сапожнику Ашоту… Но вот теперь, попадая ненароком в прострел взгляда Николая, она ощущала необъяснимую слабость: хотелось прислониться к нему, положить голову на густо поросшую чёрными колечками волос грудь (она видела это в спортзале) и закрыть глаза…