Песни сменяются одна другой, и иногда кто-то выбирается с площадки на импровизированную сцену и выкрикивает поздравления. Мерлин не слушает: в них тоже ничего нового. Пустых слов слышал предостаточно на своем веку не только он, а практически каждый, и все об этом знают, но — и почему-то не удивлен — любому говорящему аплодируют и улюлюкают, смеясь и улыбаясь так, словно это их близкий друг попал в яблочко парой теплых пожеланий.

Поддавшись всеобщей энергетике, Мерлин ступает среди танцующих. Толпа впитывает его в себя так, будто он один из них: тут же рядом с ним пристраивается девушка с кудрявыми волосами, и ее, видимо, не смущают его не слишком ловкие движения. Все здесь настолько свободно и расслабленно, что, кажется, будь на поле неповоротливый тролль — и ему бы обрадовались.

Мерлину странно находиться в таком месте. Не то чтобы раньше он никуда не выходил — но здесь и сейчас он ощущает нечто странное в воздухе, почти волшебное. Вот только он точно знает, что магия тут ни при чем. Кажется. Но неясное чувство тревоги не оставляет его. Вокруг только радостные лица, а у него сосет под ложечкой, и прогнать из головы тревожные мысли, отвлечься, не выходит никак.

Он практически уверен, что где-то в этом здании есть задняя комната, где особо повеселевшие ищут иллюзии уединения ради того, чтобы особенно близко обменяться впечатлениями, тело к телу, — но самого его такие развлечения больше не привлекают. Будь он молод и свободен…

Мерлин чувствует себя то старцем, то юным мальчишкой среди всех этих радостных людей, полностью отдающихся моменту. Ему не место здесь. Он может притворяться, он может делать то же, что делают все вокруг, но он никогда не станет одним из них. Он одинок.

Он один и в тот момент, когда на полминуты все стихает и только хор голосов отсчитывает мгновения до наступления нового года. Вокруг него немного свободного пространства — прямо слева веселится молоденький парнишка, а справа рыжая девушка повисла на качке и целует его взасос, не дожидаясь конца отсчета. Мерлин одновременно чувствует боль и чуть ли не облегчение при взгляде на эту пару. У него тоже было такое счастье, и будет потом, но сейчас — его просто нет. Ничего нет, кроме гула и чисел.

— Три! Два! Один! С Новым годом!!

Возле стен выстреливают бутылки шампанского, на улице гремит салют, и все взрывается, и Мерлин…

Мерлин не может дышать.

Мертвая тишина, и только стук собственного сердца. Тук-тук, тук-тук. Что-то меняется. Преобразуется, вырывается из-под контроля, как будто он опрокинул на пол ведро с водой и из него медленно, по одной вытекает неземная жидкость.

Он пытается закрыть глаза, сосредоточиться на своем дыхании — и не может.

Магия бунтует.

Тук-тук, тук-тук.

Тихо.

И люди снова приходят в движение — медленно меняют позы, охают, стонут, парочки выпускают друг друга из объятий — Мерлин замечает это все боковым зрением. У него самого перед глазами только собственное запястье. Темно-синий рукав рубашки, под которым, прямо под пуговицами, жжет, жжет, жжет так, как будто крошечный, с ноготок, дракон выдыхает прямо на кожу, пробуждаясь ото сна.

Мерлин резко дергает ткань — пуговица отлетает — и закатывает рукав. И смотрит на имя. Простые черные буквы, неаккуратные, надписанные неровной линией, как будто писец очень спешил.

(Он всегда спешил, когда оставлял записки, всегда не хватало времени, потому что когда было, с кем обмениваться записками, времени всегда не хватало, а потом его становилось слишком, слишком много…)

«Артур».

— Мир спятил, — проговаривает кто-то в полной тишине, и после этого начались шепотки.

Мир точно спятил.

Мерлин проводит пальцем по первой «А», чуть более жирной, чем остальные буквы, и накрывает всю надпись ладонью. От запястья веет… жизнью, движением — как будто надпись пульсирует вместе с сердцебиением ее обладателя.

Где он — Артур? Уже снова в этом мире?

Мерлин обычно не чувствует его присутствие, боится принять отголосок чужой магии за тягу к известной судьбе, — но сейчас… что-то практически незаметное, легкое, подвижное, дрожащая ниточка в уголке сознания, которая ведет куда-то. Не в пустоту.

С трудом оторвав взгляд от своих рук, Мерлин поднимает голову и — первым, что бросается в глаза, оказывается самозабвенно целующаяся парочка, которая танцевала рядом с ним. Они так прижимаются друг к другу, что почти кажутся единой фигурой, и вокруг их общего силуэта Мерлин видит — не глазами, а сердцем, искорками магии в душе — сияние. Свет.

— Что… произошло? — громко подает кто-то голос, и Мерлин слышит ответ, не сразу понимая, что говорит сам:

— Они предназначены друг для друга.

Все взоры обращаются к нему, и теперь он точно — чужак среди людей, кто-то, кто знает чуть больше, кто чувствует то, что недоступно прочим.

— Ну… наверное. Э-э-э… ребят? — он прочищает горло, осторожно касается плеча парня, почти желая провалиться сквозь землю. — Ау?

Когда они отрываются друг от друга, то все равно не прекращают контакта.

Парень обнимает девушку со спины, дотрагиваясь руками до ее рук. В его глазах свет.

— У нас на коже имена друг друга, — говорит он. — Это что-то да значит, верно?

Все снова стихает.

Мерлин отшатывается — непроизвольно, слишком быстро, чуть не врезавшись в кого-то — разнимает собственные руки и позволяет рукаву упасть на запястье. Он сам не знает, зачем сделал это, но никто, кажется, и не обращает внимания: в центре внимания только счастливая пара.

— Чушь какая. — Темноволосая женщина выбивается внутрь круга и подходит совсем близко к Мерлину. — Почему вы так решили? — у нее тяжелый, нехороший взгляд, от которого начинает сосать под ложечкой.

— Если это не всеобщее помешательство, — отвечает Мерлин, — то, наверное… — у него не хватает духу закончить, но позади него говорят смутно знакомым голосом:

— Волшебство.

Он кивает.

Он с удовольствием предпочел бы согласиться с незнакомкой: в его жизни и так все слишком сложно, а теперь еще и это. А вдруг такое случилось только с теми, кто был вокруг него? А вдруг это просто случайные имена — тех, о ком каждый думал в тот момент, или кем он был в прошлой жизни, или…

Но то самое внутри, что делает его чужим, из-за чего он живет-живет-живет, подсказывает: все именно так, как он подумал. «Они предназначены друг для друга». Эти слова вырвались у него сами, он и обдумать их не успел, но уже знает, что это абсолютная правда.

Магия — коварная штука.

— И что же, по-вашему, нам теперь всю жизнь гонятся за этими вот… — женщина поводит рукой, но ее запястье скрыто от любопытных глаз. Мерлин мог быть прочесть имя, если бы захотел, но он совсем не хочет. Все в ней пугает его — то, как она не сводит с него взгляда, ее слова, ее манера держать себя. Даже ее попытка рационально отнестись к происходящему, хотя обычно Мерлин ценит это в людях. — А может, это всего лишь трюк владельцев?

— Здесь на входе не ставят никаких отметок, мэм, — услужливо подсказывает ей все тот же голос позади.

— Слушайте, это просто имена, которые сами собой взялись у нас на запястьях ровно в полночь. Если вам это не нравится, можете не обращать внимания, — и опять слова сами вырываются у Мерлина изнутри, бесконтрольно, беспечно. — Жизнь покажет, я думаю. — И он отворачивается и уходит, прекрасно зная, что спину ему жжет тяжелый взгляд.

— Подожди, — зовут его, и это тот же голос, что встал на сторону Мерлина и подсказал окружающим самое важное слово: волшебство.

Мерлин не хочет оборачиваться. Хватит ему сюрпризов на сегодня — и зачем он только послушал Гвейна?..

Мысль о Гвейне словно протрезвляет, и только после этого Мерлин понимает, что чувствовал себя как в полудреме.

Гвейн. «Они предназначены друг для друга». Гвейн раз за разом встречается с Еленой… Мерлин раз за разом встречается с Артуром, и они предпочитают не терять времени.

Значит, этому всегда было объяснение. Судьба. Не пытка, не дьявольская ирония, а судьба в самом высшем ее проявлении.