Мерлин залпом выпивает полбокала шампанского. Елена окидывает его удивленным взглядом, и, хотя она молчит, Мерлин явно видит в ее глазах вопрос.

— Слишком долго, — кое-как выговаривает он скорее для самого себя, чем для нее. — Слишком…

Маленький Гарри, пока Елена отвлеклась, тянет ручку к тарелке, запускает пальцы в салат и смеется:

— Мама!

Она охает и принимается вытирать его руки салфеткой, начинает что-то выговаривать, но ее глаза так и искрятся весельем.

Мерлин отворачивается.

Он не завидует, но смотреть на чужое счастье иногда становится горько. Радостно, ведь это счастье близких людей, но все равно горько.

— Папа! — радостно объявляет Гарри, когда Елена наконец спускает его на пол, и шлепает в сторону дивана. Гвейн отрывается от экрана ноутбука, и его лицо, до того усталое и хмурое, проясняется.

— Ты куда, парень? — серьезно спрашивает он. Гарри осторожно забирается на диван и устремляет свой взгляд на ноутбук, копируя отца и хмуря еле заметные бровки.

— Бай-бай? — предлагает он, и Гвейн переводит вопросительный взгляд на Елену.

— Пойдем, — вздыхает та. Проходя мимо Мерлина, она опускает руку ему на плечо. — Осталось недолго.

— Ты в этом так уверена? — без эмоций спрашивает он. Елена пожимает плечами.

— Точно меньше, чем было только что, — произносит она напоследок и подхватывает Гарри с дивана. Он утыкается ей в плечо и зевает.

— Ты ведь еще спустишься? — спрашивает Гвейн.

— Когда он уснет. Не хочу пропустить еще один Новый год.

Ступеньки скрипят, когда она поднимается с сыном на руках наверх. Гвейн провожает их взглядом, улыбаясь.

— Три года! Поверить не могу.

Мерлин передергивает плечами.

— Вы с Еленой сходитесь в половине жизней, если не чаще, — комментирует он.

— Так рано мы еще никогда не начинали, — мгновенно отмечает Гвейн.

— Я иногда не могу понять, как… или, скорее, почему…

— Нас тянет друг к другу, — Гвейн пожимает плечами. — Мы любим друг друга.

— Вы даже не были знакомы в самый первый раз!

— Может, тот раз был не первым нашим шансом, а просто одним из, и неудачным, откуда ты знаешь? — Гвейн фыркает, но, взглянув на Мерлина, почти сразу перестает улыбаться. — Осталось недолго, — произносит он.

— Вы вечно это твердите, и что? — ворчит Мерлин, потирая лоб. — Никакого смысла.

От шампанского и духоты его слегка мутит, и он выходит на крыльцо, слишком сильно хлопнув за собой дверью. Гвейн поймет, что он не сердится на него, — Гвейн всегда понимает, так что иногда это даже раздражает.

Он не надел куртку, и зимний ветер приятно холодит разгоряченную кожу. Мерлин обхватывает себя руками и прислоняется к перилам. Еще один год… еще один длинный год прошел.

Мерлин знает, что потом эти года покажутся всего лишь минутами, но сейчас они — вечные. Это зацепка, якорь, напоминание, что все не может быть хорошо и спокойно всегда.

Он Мерлин. Он живет… может быть, и не вечно, нет, но он живет… и живет… и живет. Всё вокруг двигается вперед, и лишь он ходит по спирали.

Он все еще живет, а его близкие продолжают умирать, рождаться… перерождаться. И он никогда не знает, в какой момент настанет час «икс».

Проводить время с друзьями получается не всегда. Гвейн, например, встречает Мерлина почти в каждую свою жизнь, но для Мерлина это лишь череда встреч с одним и тем же человеком, а для Гвейна — меняющая все точка. Каждый раз меняющая все точка.

Долгое время Мерлин думал, что поворотный момент происходит, когда он называет свое настоящее имя— казалось, что воспоминания возвращаются именно так. Лицо озаряется, во взгляде появляется узнавание, а на плечи ложится разделенное бремя вечности. Воспоминания возвращаются — каждый век, каждая жизнь, каждая смерть. Каждая встреча. От одного лишь звука имени древнего и одинокого волшебника.

Но однажды — слишком рано, слишком давно — Мерлин встретил глухого Артура, и тот все равно… вспомнил.

Долгое время Мерлин думал, что Артур будет появляться последним, когда собран весь его двор, все его друзья и враги. Это же логично, так? Если мир нуждается в короле Артуре настолько, что король Артур возвращается к жизни, то он должен быть во всеоружии.

Но однажды Артур, пятилетний мальчик с чистой душой и разом свалившимися воспоминаниями о прошлых жизнях, умер у Мерлина на руках от потери крови.

Долгое время Мерлин думал, что Артур всегда будет влюбляться в Гвен, что Гвен всегда будет влюбляться в Ланселота, что Моргана всегда будет предавать Артура. Что он, Мерлин, будет раз за разом допускать одну и ту же ошибку.

Однажды — слишком давно, но еще не слишком поздно — Артур сказал, что подавлял свои чувства к нему в каждой жизни, начиная с самой первой. Что Мерлин не допускал ошибку, а совершал жертву.

С тех пор Мерлин отказывается искать образцы, больше не вглядывается в закономерности и просто живет. И ждет.

В этот раз он ждет слишком долго. И ему кажется — на этот раз их ожидает нечто… грандиозное.

Артур возвращается к жизни каждый раз, когда мир нуждается в нем, но не каждый раз успевает совершить что-то. Смерть пятилетнего мальчика со взрослым взглядом не положила конец большой войне. Восстание маленькой группки офицеров не начало победную революцию. Убийство капитана не спасло маленькое судно от набега пиратов.

Артур возвращается к жизни каждый раз, когда мир нуждается в нем, переворачивает жизнь Мерлина, наводя в ней этим порядок, они спасают мир — и начинается великий бег от смерти.

Жизнь — это о боли и страданиях, Мерлин хорошо запомнил это еще в самый первый раз, вот только он не знал, что его личное счастье будет наполняться жизнью именно в те времена, которые приносят всем страдания.

Одинокий залп салюта взмывает в воздух, разлетаясь на тысячи ярких огней и взрывая мертвую тишину, и Мерлин вздрагивает.

Когда он заходит обратно в дом, Гвейн все еще сидит у ноутбука: плечи напряжены, пальцы бегают по клавиатуре, а губы нехорошо поджаты в тонкую линию.

— Ну все, хватит! — заявляет Мерлин слишком громко, так что Гвейн дергается, резко выпрямляясь.

— Что хватит?

— Сам же хотел пораньше начать отмечать, чтобы и Гарри было немного праздника, — произносит Мерлин, — а все сидишь и сидишь…

— Так Гарри уже пошел спать, — нейтрально отмечает Гвейн, но все же ставит ноутбук на стол и откидывается на спинку дивана, потягиваясь. — Ты слишком нервный, Мерлин. — Мерлин передергивает плечами и открывает рот, чтобы ответить, но Гвейн наставляет на него палец: — Если ты снова скажешь, что слишком долго, я лично напою тебя успокоительным и запру в пустом подвале, чтобы ты ничего не натворил. Раз ждешь, значит, так надо. И нечего сверлить меня таким угрюмым взглядом.

Мерлин вздыхает и падает на диван рядом с Гвейном.

— Нет, правда, — тот оживляется. — Ты решил отмечать с нами, потому что хотел праздника. Домашнего уюта. Так не надо все портить своими вздохами и страданиями. — Он ненадолго замолкает, разглядывая Мерлина, а потом отводит взгляд и добавляет вполголоса: — Иногда я не понимаю. Почему ты каждый раз просто… ждешь?

Мерлин поднимает брови.

— Что?

— Я знаю, почему ты не ищешь его, и даже более-менее понимаю. Но… Ты же можешь жить, Мерлин. Проводить время как нормальные молодые люди.

— Я не отношусь к числу нормальных молодых людей — никогда не относился, — подчеркивает Мерлин, — и уж точно не хочу начинать. Как ты себе это вообще представляешь?

— Мы живем в двадцать первом веке, Мерлин! — в ответ на выразительный взгляд Гвейн вздыхает. — Да, я знаю, что ты в принципе постоянно живешь и живешь. Но прямо сейчас — такая пора, что… Я не понимаю. Ты можешь выходить в общество, знакомиться с новыми людьми…

— У меня полно друзей, которые живут однократно и умирают как все остальные, между прочим, — бубнит Мерлин.

— Но людям нужны не только друзья. Ты мог бы с кем-нибудь встречаться… просто попробовать, по крайней мере.