Именно к категории общественно равнодушных, но активных в своём обогащении граждан относился Самуил Яковлевич Гурвиц, человек молодой – где-то около тридцати с хвостиком, но вполне самостоятельный и, я бы даже сказал, самодостаточный. С раннего детства Самуил, которого для краткости и удобства далее буду называть Сама (так, впрочем, его звала бабушка, а с её лёгкой руки и весь двор в небольшом южном городе), вёл крайне аполитичный образ жизни, называемый строгими учителями праздным. Хотя сам Гурвиц так не считал. Он был активен в добывании основного продукта, обеспечивающего нормальную независимую жизнь. Этот продукт имел цвет, вкус и запах, вопреки общепринятому заблуждению. Ах да! Я же не сказал, что это за продукт. Это деньги!

Первые рубли он стал добывать в глубоком детстве, когда на Новый год, Рождество, Старый Новый год и другие религиозные, а порой и светские праздники ходил по соседям. Рано утром, чтобы оказаться первым, Сама звонил в дверь и голосом звонкого церковного певчего выдавал старорежимные тексты в умиление религиозно ориентированных старушек. Городок его становления был мал, беден, но уютен и спокоен. Он был настолько неприметен на бескрайних просторах империи, что название его даже нет смысла упоминать. Один из многих городков южнорусского Черноземья. Жители говорили на приятной смеси русского, малороссийского и еврейского наречий. Однако традиционные «колядки» и «щедровки» пели на малороссийском суржике, что придавало им некий юмористический окрас. Сама нарочито переодевался в колоритные устаревшие наряды и выводил звенящим голосом:

Пел он красиво и весело, улыбаясь и кланяясь одновременно. Старушки и старики всегда держали металлические рубли наготове, зная о раннем визите отзывчивого еврейского мальчика в определённые праздничные дни. Никому и в голову не приходило удивляться: почему иудейский ребёнок поздравляет с христианскими и языческими праздниками? В советском прошлом все верующие верили в одно. В то, что запрещали, не углубляясь в тонкости межконфессиональных различий. Запрет на всё связанное с религией порождал некую тайну, непонятную, а потому привлекательную. Тайна сотворения обрядов подстёгивала к расширению числа верующих и являлась прекрасной миссионерской пропагандой церкви. Семьи простых рабочих и служащих имели в этом течении явное преимущество над людьми из партийных кругов и руководящего состава. Простые обыватели могли практически безболезненно и без последствий красить яйца, печь куличи, ставить свечки и носить нательный крестик под пионерским галстуком или комсомольским значком, одновременно прыгая через костёр, празднуя языческий праздник Ивана Купала, а потом без зазрения совести отмечать день Октябрьской революции и день рождения Ленина, напиваясь в стельку. Партийные функционеры не могли себе позволить таких вольностей, поэтому верили тихо и скрытно. Они также красили яйца и пекли куличи. А своих детей крестили в глухой деревне, без посторонних глаз и ушей. В общем, время бездуховности в сфере религии накладывало отпечаток на поведенческие рефлексы всех жителей страны. Священнослужителей пренебрежительно называли попами, независимо от чина и звания в иерархии. А храмы – не как иначе как церквями. О существовании святого писания догадывались, но в глаза не видели. Тайная жизнь партийцев, вовлеченных в религию, была полна конспирации, осторожности и щемящего чувства восторга от приобщения к запретному плоду.

Сама был желанным гостем и в таких высокостоя́щих в иерархической лестнице семьях в дни вышеперечисленных праздников. Его ждали. Ему давали тут больше. Иногда даже три рубля, ну и конфеты, печенье.

Бизнес процветал. Но редкость праздников толкала предприимчивого юношу к новым видам предоставления платных услуг в обществе, голодном ко всему. Он стал приторговывать. Торговал всем. Во времена тотального дефицита выбирать ходовой товар не требовалось. Не было ничего. Нет, конечно, в магазинах висели какие-то штаны, но были они, как правило, не только одного цвета, но часто и одного размера. На продовольственных прилавках грудились бычки в томате по тридцать две копейки за банку, которые позже тоже исчезли, сухой горох и завтрак туриста – смесь какой-то недоваренной каши и останков умерших животных. В книжных магазинах полки были заставлены знаменательными трудами столь же знаменательных писателей. Например – полные собрания сочинений революционных вождей Маркса – Энгельса – Ленина. Бесконечные тезисы и материалы партийных съездов, пленумов, конференций и заседаний политбюро. История КПСС в разных изданиях, с гордой и безграмотной припиской, видимо заведующего магазином, на приклеенном тетрадном листке: «Переведено на 140 языков всего мира». Также были представлены искушённому представителю самой читающей страны в мире, вперемежку с изысками литературного жанра – «Целина», «Малая земля» и «Возрождение», различные труды по атеизму и разведению крупного рогатого скота в районах критического земледелия. И вдобавок ещё всякая мелиорация, ирригация, индустриализация… Чего только не было? А не было только хорошей литературы. Нет, литература была. Она хранилась в столах писателей, не имея возможности быть напечатанной. Иногда прорывались шедевры, но их было мало. И поэтому нормальные книги доставали сами, кто как мог, переплачивая втрое, а то и больше. Совсем правдивые книги шли в народ самиздатом, мелким тиражом, иногда рукописно. Затёртые и промасленные копии ценились на уровне античных артефактов. Зачитывались такие фолианты до дыр и приводили иногда владельцев в заведения, нелояльно относившиеся к свободному чтению свободных граждан самой свободной страны в мире. Иногда проскакивали искры таланта в литературных журналах. Что, впрочем, не очень приветствовалось со стороны определённых структур.

Отделы нот, пластинок и остальной музыки, призванные насаждать в массах разумное, доброе, вечное, пылились пустыми прилавками, стыдливо прикрытыми пластинками хоров имени Пятницкого и Верёвки, чередуясь с ярко-цветастыми пластинками ансамблей песни и пляски Московского военного округа.

Продукция текстильной промышленности была. Да. Чего врать. Вот качество и фасонистость этой самой продукции сильно били по репутации производивших её предприятий. Пальто, штаны и ботинки очень подошли бы для снаряжения ополчения во время рытья траншей при обороне города. Все одинаково серо-коричневые и бесформенно-грубые.

Нет! Конечно, были периоды, в конце квартала – выбрасывали что-то импортное. Чешские ботинки «Цебо», болоньевые плащи или сигареты «Золотое руно». Это «что-то» расходилось моментально. В обычные дни доступ к дефициту имели определённые круги распространителей. Товар, поступавший на базу, перекочёвывал к ним через заинтересованных торговых руководителей, появляясь на следующий день на барахолках, толкучках, подземных переходах и в общественных туалетах с тройной наценкой.

Пел он красиво и весело, улыбаясь и кланяясь одновременно.

Сама умело пользовался «имевшими место быть отдельными недочётами ведения планового хозяйства». Он был вхож в дом одного из небожителей города – директора местного торга Лифшица Марка Абрамовича. Их дружба, завязавшаяся на почве праздничных поздравлений, переросла в успешное предприятие по распространению товаров народного потребления. Марк Абрамович, будучи человеком глубоко верующим и вдобавок членом партии, не мог себе позволить заниматься спекуляцией, поэтому доверил сие недостойное советского гражданина занятие молодому товарищу – Самуилу Гурвицу. Созданный синдикат был настолько успешным, что им, естественно, заинтересовались местные органы ОБХСС. В отделе борьбы с хищениями социалистической собственности работали тоже истинные партийцы. Но загвоздка была в том, что и у них, помимо партийной совести и честности советского милиционера, были ещё жёны, дочери, тёщи… А у некоторых даже любовницы. И все они, как нетрудно догадаться, были женщинами. А женщины в любое время при любой власти любят хорошие вещи, красивые бусы и возможность утереть новым нарядом нос своей подруге. Поэтому заинтересованность сотрудников уважаемого отдела борьбы с хищениями ограничилась покровительством синдиката Гурвиц-Лифшиц с вытекающими отсюда последствиями. Последствия были вполне обычные. Все жены, дочери, тёщи сотрудников уважаемого ведомства… и даже любовницы – выделялись из серенькой толпы советских тружениц приличными нарядами, яркой косметикой и независимостью высокомерных взглядов из-под модных шляпок и меховых беретиков. А синдикат продолжал уверенную поступь к построению коммунизма… в отдельно взятых семьях.