Однажды, придя к Кокечин и сев в свой угол, он задумался, опустив голову, две морщинки проступили у него на лбу над переносицей, что свидетельствовало о его тревожных мыслях.

- Господин моей души и тела, о чем ты грустишь? - спросила женщина. Что с тобой случилось? Разве с Кокечин тебе не весело?

Кокечин предположила, что он грустен оттого, что, как всегда, идя к ней, заглянул на невольничий рынок и расстроился, увидев своих скованных соплеменников.

- Не надо ходить на невольничий рынок, мой милый Мишука! Не надо! Особенно сегодня!

- Почему не надо?

- Как? - искреннее изумление: приподнятые тонкие брови, приоткрытый теплый ротик. - Разве Мишука ничего не знает? Не знает, что один сарайский купец торгует княжной-урусуткой? Женщина чудной красоты! - проговорила Кокечин и печально покачала головой. - Так же и мной торговали когда-то! Она вдруг улыбнулась, махнула рукой. - А! Будем надеяться, что ей попадется добрый молодой хозяин, который сделает её своей женой.

- Постой, постой! - проговорил Ознобишин, удобней усаживаясь на ковре и подгибая под себя правую ногу - поза, усвоенная здесь, в Орде, и любимая им. - О какой княжне ты говоришь? Русской княжне? Быть того не может.

- Говорю, что слышала. Может, она вовсе и не княжна. Так уверяет купец. А купцы знаешь какие - лишь бы подороже продать. Такого наговорят!

Ознобишин посидел немного молча, задумавшись, потом тряхнул головой и поднялся. Кокечин встревожилась:

- Мишука меня покидает? Ах, лучше бы я молчала. Глупая баба!

- Не тревожься. Я вернусь. Мне любопытно знать, так ли все на самом деле.

Невольничий рынок занимал немалую часть базарной площади. В самом её конце, за невысокой каменной оградой, на ровном, хорошо утоптанном месте стояло множество разноцветных палаток работорговцев. Там и продавали молодых мужчин, женщин и детей. Всегда тут многолюдно, полно праздношатающихся или просто-напросто бездельников, которые пялят глаза на хорошеньких рабынь, хихикают, отпускают сальности, а то и вступают в перебранку с торговцами.

Еще издали, в правом конце рынка, у большой красной палатки Михаил заметил плотную серую толпу мужчин, а когда подошел поближе и протиснулся вперед, понял: любопытные собрались здесь неспроста.

В тесном кругу черноволосый слуга в лиловом халате водил за собой девушку с распущенными светло-русыми волосами. Она была одета в длинные полупрозрачные восточные одежды, сквозь которые четко и выгодно проступали нежные округлости и впадинки её продолговатого утонченного тела.

Михаил только сбоку взглянул на нее, но и этого оказалось достаточно, чтобы судить о ней, - девушка была изумительной красоты! Опустив глаза долу, с ярким румянцем на щеках, она шла точно во сне, останавливаясь, когда её останавливали, поворачиваясь, когда её поворачивали.

Возгласы восхищения слышались с разных сторон:

- Да это настоящая гурия!

- Мне бы такую!

- Эх, хо-хо! Губа не дура! А деньги у тебя есть?

- Откуда? Она стоит целое состояние!

Действительно, как узнал Михаил, на девушку была установлена непомерно высокая цена. За эту цену можно было купить несколько красавиц или целый табун коней.

Чернобородый рослый купец, с большим брюхом, в красном тюрбане, объяснял, что девушка так высоко ценится потому, что девственна и благородных кровей. Как он уверял, девушка была княжеского рода, хотя никаких доказательств у него не было.

Михаил протиснулся поближе, чтобы слышать разговор и получше разглядеть невольницу. У неё было круглое светлое личико, тонкий нос, небольшой пухлый ротик, а выражение серых глаз совершенно напуганное, по-детски смущенное и такое беспомощное, что хотелось взять её за руку и вывести из этого порочного, похотливого круга. Но что он мог? Стоять и смотреть, выражая взглядом свое сочувствие, и мучиться от своего же бессилия. Купца просили снизить цену, но тот был непоколебим; его упрекали в том, что он обманывает, а он говорил, что даст её осмотреть полностью тому, кто намерен купить, и Богом клялся, что девушка чиста, как первый снег.

- Дорого, уважаемый, дорого! - говорили из толпы.

- Не таращь глаза, если дорого! Ступай себе, ступай! - сердился купец, размахивая руками.

К купцу подступил тощий низенький мужчина, явно подставное лицо, и стал молить оставить для него девицу, так как у него с собой не было нужной суммы, а живет он в Бездеже и может возвратиться только завтра к вечеру.

- Нет, уважаемый! - громко отвечал купец, рассчитывая на то, чтобы его хорошо слышали в толпе. - Я продам её тому, кто принесет мне деньги.

- Ему, ему продай! - раздалось в толпе. - Пусть улучшит свою породу!

Мужчины загоготали, а тощий постарался скрыться.

- Какая красавица! - говорил смешливый толстый человек, целуя кончики своих пальцев. - Какие от неё родятся детки!

- Тебе ли от неё иметь детей, пустомеля! - сказал рослый сильный человек в кожаном фартуке, видимо мастеровой, и под общий хохот сдвинул тому тюбетейку на глаза.

Михаил засмотрелся на девушку и не обращал внимания на то, что его толкают. Он думал: "Откуда она? Из какого края? Кто её отец, мать? И как вышло, что её украли и привезли сюда?" Он и не заметил, как рядом толпа расступилась и мимо прошел, задев локтем, высокий сутулый старик с длинной седой бородой и посохом в левой руке. Михаил услышал, как купец, подобострастно кланяясь, прошептал:

- Не пожалеешь, уважаемый! Товар хорош и стоит этих денег.

И только тут до него дошло, что девушку покупают. Толстобрюхий купец и худой старик направились в палатку, а за ними повели и девушку, чтобы покупатель мог оглядеть её без свидетелей.

Толпа стала быстро распадаться, рассеиваться. Люди уходили явно разочарованные. Этот старик, Исмаил-бек, известный как надменный и сварливый человек, не вызвал к себе уважения этой покупкой. По единодушному мнению мужчин, у этой рабыни должен быть и хозяин под стать ей - молодой, красивый, а не доходяга, который вот-вот протянет ноги и будет завернут в могильный саван.

- Всегда так! - говорил крепкий курчавый невысокий водонос, идущий рядом с Михаилом. - Везет этим богачам! И лучших женщин себе забирают. Вот что значит иметь денежки!

Тут кто-то сказал:

- Думаешь, он - себе?

- А то кому же?

- Да что этот старый болван сможет? У него есть сын...

Водонос замер, как пораженный громом.

- Дурачок Абдулла? - Он с ненавистью сжал свои крепкие большие кулаки. - Пусть его покарает Аллах за такое бесчинство!

Михаил Ознобишин был потрясен этим известием. Он возвратился к Кокечин в мрачном унынии. Сев на ковер, он отрешенно уставился в дальний угол и долго сидел в глубокой задумчивости, пока Кокечин не присела рядом с ним и не обняла за плечи. Только тогда он пришел в себя и печально улыбнулся. Он не мог понять, почему его встревожила судьба этой девушки. Мало ли он видел рабов и рабынь? Мало ли в этом мире несправедливости, жестокости, убийств? За всех не поболеешь. Почему же тогда так ноет, так сжимается сердце? Почему он испытывает такое сильное душевное смятение, точно продали его дочь?

Михаил выпил крымского вина, совсем немного, чтобы успокоиться. И действительно, когда вино теплой волной ударило в голову, он вздохнул облегченно, точно сбросил с плеч непосильную ношу, и, привалясь спиной к кожаным подушкам, привлек к себе Кокечин.

Ее пальчики скользнули по его глазам, носу, усам. Он сделал губами движение, точно намереваясь схватить их:

- Ам!

Тихий счастливый женский смех зазвенел в горнице. Она отдернула руку и спрятала за спину, но тотчас же сама доверчиво положила два пальчика на нижний ряд его зубов - разве любимый сможет причинить ей боль? Михаил только слегка прикусил их и отпустил. В этот вечер Кокечин была обворожительна, на ней была надета белая кофта и синяя длинная юбка, затканная желтым узором, голову покрывала белая наколка из грубой ткани, перехваченная блестящим обручем.