Нагатай и Озноби с девочкой остались у порога, а Мустафа-бий, дважды поклонившись, двинулся через весь зал к стоявшему на возвышенности низкому трону, на котором восседала ещё нестарая полная женщина.
В зале находилось много юных девушек и девочек. Маленькие и большие, светловолосые и черноволосые, одетые в разноцветные одежды, совершенно непохожие одна на другую, потому что являлись дочерьми разных народов, населявших земли Орды, они были очень хороши, и сравнить их можно было только с красивыми цветами, собранными в один букет.
Это и были "дочки" Биби-ханум. Все они, как успели заметить пришедшие, были заняты каким-либо делом: одни вышивали на пяльцах, другие сматывали ленты, третьи, стоявшие неподалеку от трона, перебирали в большой лохани белый жемчуг. И среди этого молодого цветущего женского мира находился всего-навсего один мужчина - худенький мальчик-чтец, сидевший на низенькой скамеечке чуть поодаль ото всех и, не поднимая глаз, нараспев, по-бухарски произносивший суры Корана, водя пальцем по строкам толстой раскрытой книги.
Шесть маленьких лохматых собачек, лежавших у ног ханши, при виде пришедших повскакали и с пронзительным лаем устремились к двери. Маняша в страхе прижалась к Михаилу. Он обнял её одной рукой, шепнув, чтобы она стояла спокойно, не двигалась.
Собачки облаяли их, обнюхали и побежали прочь, виляя пушистыми хвостами, лишь одна, коричневой масти, с приплюснутым носом и вислыми ушами, вилась около Нагатая с противным пронзительным лаем и норовила укусить его за ногу.
Нагатай стоял ни жив ни мертв, вперив неподвижный испуганный взгляд свой в ханшу. Лицо его побелело, покрылось испариной, казалось, ещё немного - и он рухнет без чувств на пол. Михаил крепко подхватил его под локоть.
Ханша сердито прикрикнула на собачку:
- Кишь, проклятая! Замолчи! - и с улыбкой обратилась к беку: - Ближе, ближе, мой верный Нагатай. Вот не думала, что ты ко мне пожалуешь.
От ласковых слов ханши и её улыбки у Нагатая отлегло от сердца, и он засеменил на середину зала, шепнув Михаилу: "Не отставай, Озноби! Пропаду!"
Михаил, держа Маняшу за руку, последовал за беком. И когда тот встал на колени, встали и они. Михаил и Маняша поклонились до пола. Все присутствующие с любопытством смотрели на них, один лишь чтец продолжал произносить нараспев: "Аль рахман! Аль рахман!"
- Встаньте! - распорядилась ханша и махнула платочком.
Светловолосая девочка, круглолицая, с румянцем на щеках, молча поднесла квадратную скамеечку и поставила возле Нагатая.
- Садись! - сказала ханша.
Сидеть в присутствии ханши была великая честь, и Нагатай, считавший себя недостойным этого, остался стоять, икая от волнения.
- Что же ты, бек? Не в твои годы стоять столбом. Присядь!
Нагатай не опустился, а рухнул на скамью, произнося слова благодарности и любви к великой госпоже, дочери Бердибека, потомка Чингисидов, с благоговейным почтением взирая на её властное крупное лицо, густо покрытое белилами и румянами, на котором резко и живо выделялись черные, как угли, блестящие глаза. Одета она была в несколько платьев из голубого и белого шелка, голову венчал рогатый убор, из-за своей массивности казавшийся тяжелым.
- Что тебя привело ко мне, бек? Уж не беда ли какая? Как твое здоровье? Как поживает твоя дочь, Джани?
Нагатаю стало приятно, что ханша поинтересовалась о его здоровье, вспомнила его дочку, которая девочкой некоторое время находилась при ней, и, поблагодарив, ответил, что нет у него никакой беды, что сам он жив-здоров, и внук его растет и здравствует, и того же все они желают ей, своей милостивой госпоже, и всем её близким.
- У тебя есть внук? Значит, наша маленькая Джани родила сыночка? Очень хорошо. А это кто с тобой?
- Озноби. Мой векиль.
Михаил низко поклонился в знак почтения и медленно распрямился. Ханша перевела свой взгляд на бека и сказала:
- Я слушаю тебя, мой верный Нагатай.
Нагатай-бек откашлялся, собрался с духом и сказал:
- Моя великая госпожа... смиренный раб твой просит тебя... будь милостива, не откажи... прими от меня... этот скромный подарок.
И Нагатай за руку потянул к себе девочку. Та подошла к нему и встала с низко опущенной головкой. Бек пальцем под подбородок приподнял её лицо. Встревоженные прекрасные детские очи глянули на ханшу, а затем длинные темные реснички скромно опустились, прикрывая их.
Ханша восхищенно произнесла:
- Ишь ты... миленькая, миленькая... Подойди поближе, дитя!
Маняша не двинулась с места и стояла потупившись.
- Она в своем уме? Не дурочка? А то привели мне одну. Уж такая распригожая, а оказалось, что у неё здесь ничего нет, - и она повертела указательным пальцем левой руки у своего виска. - Дитя, ты не дурочка? Почему она молчит?
Перехватив смятенный взгляд Нагатай-бека, Михаил смущенно кашлянул в кулак и произнес:
- Не разумеет по-татарски, великая госпожа.
- Так объясни!
Михаил заглянул в лицо девочки, улыбнулся и сказал по-русски:
- Поклонись ханум, Маняша.
Испуганный детский взгляд устремился на Михаила, и он увидел, что реснички мокры от слез. Он постарался приободрить ее:
- Не бойся! Тута тебя никто не обидит.
Маняша низко, по-русски, поклонилась, правой рукой коснувшись ковра. Все, находившиеся в зале, одобрительно зашептались, а ханша с улыбкой закивала головой.
- Пусть она сядет вот сюда! - она указала местечко возле своих ног.
Михаил шепнул девочке:
- Подойди к госпоже, Маня... сядь подле...
Девочка несмело, потупившись, приблизилась к возвышению, покрытому коврами, на котором находился трон ханши, и присела. Одна из дочек поднесла небольшой поднос со сладостями и поставила перед Маняшей.
- Кушай! - ласково предложила Биби-ханум и обратила свой взор на Нагатая. - Мне нравится эта девочка, бек. Ты мне угодил. Я беру её к себе.
И, слабо растянув губы в улыбке, она взмахнула платочком, что означало окончание аудиенции.
Склонясь, прижав правую руку к сердцу, Нагатай-бек и Михаил попятились к двери. Михаил украдкой взглянул последний раз на Маняшу и заметил, что она не сводит с него блестящие от слез глаза. Надолго запомнится этот полный печали взгляд её, долго он будет терзать его совесть. "Свинья я! Скотина!" - ругал он сам себя. Только сейчас до него дошло, что они могли и не водить сюда Маняшу. А теперь уж ничего не поправишь: девочка останется у ханши навсегда! Ему было горько сознавать это. И, как всегда бывает в таких случаях, он попытался успокоить себя слабой надеждой, что все обойдется и девочке будет лучше во дворце, чем где-либо.
В коридоре они распрямили спины. Нагатай-бек, весь потный, красный, вздохнул с облегчением и отер лицо рукавом халата.
Глава тридцать первая
Жизнь Ознобишина выглядела бы слишком унылой и однообразной, если бы в ней не было тайных встреч с Кокечин.
Время от времени, истомившись по женской ласке или почувствовав тоску, Михаил отправлялся на Старую улицу, где среди тополей и лип притаился опрятный, уютный домик с плоской кровлей. Глухая высокая ограда из дикого камня скрывала чистый дворик, беседку, увитую вьюном, небольшие строения, в которых размещались конюшня для лошади и мула, курятник, погреба и другие нужные в хозяйстве службы. Мир и покой царили здесь. И когда бы он ни пришел - днем, вечером, ночью, - Кокечин встречала его как господина двумя поклонами и провожала в комнату, где в углу на туркменском шерстяном ковре и кожаных подушках он мог нежиться в тишине и лени. Тут он забывал обо всем. Милое щебетание молодой женщины, вкусная восточная пища, которую она сама готовила и сама приносила, затейливые вещи, что заполняли горницу, вазы с цветами, стоящие на полу, создавали у него впечатление какого-то удивительного сна.
Здесь думал: он, Михаил Ознобишин, или, как его величали, Урус Озноби, счастливый человек - даже у иных свободных и богатых не было того, что есть у него. Да откуда им знать, что может существовать такое! Что обыкновенный мужчина, не хан и не бек, мог отдыхать в чистоте и неге, отдавшись заботам и ласкам любящей женщины? И что тревоги, что невзгоды этого мира! Душистые лепестки роз, сладкие фрукты на подносе, трепетные теплые губы, дивная нежность молодой кожи, тишь и покой были усладой за все потери минувших безрадостных дней.
