— Будешь спрашивать, почему я ушла? — спросила тихо.

— Не буду. — Он заметил промелькнувшее во взгляде напротив удивление — Гермиона явно пребывала в замешательстве от его нетипичного поведения. Склонила голову набок, настороженно и тихо спросила:

— И ты считаешь, тебе есть, что мне сказать?

— Да, — подтвердил тот, еле переводя дыхание.

Сердце билось, как сумасшедшее, перед глазами мельтешили какие-то точки, но голова была на удивление ясной, и Рон уже знал, что скажет сейчас. Возможно, после этого его проклянут навеки, отлучат от дочки, будут презирать до конца дней, но он больше так не мог. Он должен был сказать.

— Я хочу попросить у тебя прощения, — хладнокровно начал он, чувствуя себя каким-то замороженным. — Я знаю, что я — мудак. Урод и засранец. Я должен был… — голос всё-таки подвёл, и Рон сглотнул, увлажняя пересохшее горло, — должен был сразу это прекратить. Да что там прекратить, я и начинать-то всё это не должен был…

— Что — «это»? — Гермиона вскинула на него огромные глаза.

— Мои измены, — ровно сообщил Рон приглушённым тоном. Он будто слышал себя со стороны, и собственный голос звучал незнакомо. — Я изменял тебе, Гермиона — всё это время, прости. Я… я ничего не мог с собой поделать, не мог этому сопротивляться. Это какое-то помутнение, — жестокие слова соскальзывали с языка, причиняя боль. Странно было говорить правду. Странно было, что правда не приносила облегчения.

Воцарилась долгая пауза — густая, взрывоопасная. Гермиона стояла с вытянувшимся лицом и молчала. Страшно было смотреть на неё, но Рон смотрел, подавляя мучительное желание броситься к ней, обнять, успокоить. Но нельзя, он не имел на это права теперь.

— Кто она? — нарушила, наконец, молчание Гермиона. На лице не читалось ни единой эмоции, словно она тоже замёрзла, как и Рон, и с трудом заставляла себя шевелиться.

Рон внутренне напрягся, собираясь с духом, зажмурился на секунду, набирая в лёгкие воздуха.

— Это не она, — выдавил глухо. — Это… он. Я изменял тебе с Малфоем.

*

Домой Рон вернулся почти к ночи. Весь этот длинный бестолковый день он шатался не пойми где, а потом сидел в баре, напиваясь в одиночестве. Память сбоила, отказывала, и он лишь урывками вспоминал, как после его признания Гермиона выгнала его взашей — тихо, даже без особого скандала — и велела не показываться ей на глаза. Обозвала грязным извращенцем, но он не мог её винить — в конце концов, нельзя обижаться на правду.

И лишь одно он осознавал чётко, почти сразу поверив и поняв: всё действительно кончено. Гермиона ушла от него.

========== Глава №4 ==========

Рон не тешил себя надеждами, что это дурной сон или галлюцинация после травмы головы. Гермиона ушла, забрав с собой Розу, забрав стабильность и семейное счастье — или, скорее, их иллюзию. Никакой стабильности Рон уже давно не чувствовал, разрываясь на каждой, даже самой малейшей развилке и уже даже не надеясь, что его кто-то поймает там, внизу, если он все-таки оступится и упадет.

Ключ он Малфою вернул. Не знал, почему именно в этот момент, почему только после ухода Гермионы, но — вернул. Молча, просто провел черту под их связью и вышел, не оглядываясь. Он не был уверен даже, пытался ли компенсировать что-то или намеренно не давал себе забыть, что все пошло прахом. Аппарировав в тот вечер домой, он передумал, проклял свою импульсивность и почти захотел вернуться, но помешал отец, которому понадобилась помощь. И глядя, как под действием его заклинания мелкие «сувениры» из маггловского мира разлетаются по своим местам, Рон подумал, что его жизнь тоже нуждается в таком упорядочении после встряски. Начать можно было с принятия хотя бы одного решения.

После академии он сразу возвращался домой, не задерживаясь и не вступая в разговоры даже с самыми нейтральными сокурсниками. Игнорировать взгляды, записки и ноющую пустоту внутри оказывалось сложнее, чем в прошлый раз — он ведь уже пытался прекратить отношения с Малфоем, но тогда он в глубине души знал, что это лишь самообман, легкая передышка, пусть особо ничего и не давшая.

Он ждал новых изменений, боялся их, боялся, что они так и не придут, и ему придется еще долгое время чувствовать себя вне общего жизненного потока. Ощущение было странным: он давно осознавал, что выплыл за рамки норм, его жизнь была шаткой и неровной, и теперь, когда все окончательно пошло под откос, почти стало казаться, что теперь он на ровной устойчивой земле.

Но все было категорически не так, не так, как должно было быть, и как он хотел. Не хватало только финального тому подтверждения. И оно явилось.

***

Рон успел снять с себя куртку и уже стоял в одном ботинке, не желая наклоняться и старательно спихивая его замерзшим мыском второй ноги, когда осознал, что в кухне горит свет. Он замер, прислушиваясь. Ботинок сговорчиво соскользнул со ступни и бесшумно опустился рядом с первым. Рон вытащил волшебную палочку и уже собирался наколдовать Гоменум Ревелио (1), когда с кухни послышались звуки: кто-то брал что-то с полки.

Рон закусил губу, подавив желание рассмеяться. У них и не было почти ничего! Ничего ценного и ничего съедобного, во всяком случае. К концу недели все наготовленное уже съели, а мать все еще сердилась на него из-за Гермионы и вчера не стала устраивать воскресный ужин. Лишь пробурчала: «Вкусное — только для невестки и внучки», — и посмотрела с осуждением. Крыть было нечем. Рон тоскливо вздохнул, не торопясь кидаться уверять ее, что вернет их и все будет нормально — при всём желании не смог бы, так зачем вселять пустые надежды? Он даже не стал напоминать, что Гермиона ей на самом деле не невестка, и вообще… ничего не стал говорить.

Из кухни снова послышался шорох и негромкие шаги: видимо, не обнаружив того, что искал, таинственный вор принялся перемещаться по комнате. Оторвавшись от воспоминаний, Рон затаил дыхание и на цыпочках пошел вперед, но неудачно зацепился за бесхозные, зато… очень знакомые сапоги. Споткнулся, с хлопком оперся о стену и шумно выдохнул.

Шаги в кухне моментально стихли.

— Рон?

Он опустил глаза, таращась на сапоги Гермионы и гадая, как не заметил их в первую же минуту. Снова поднял голову, натыкаясь на пристальный взгляд: выглянув из кухни, Гермиона некоторое время смотрела на него, а потом, не сказав ни слова, качнула головой, призывая к себе. Он почувствовал, как по телу разливаются одновременно липкая паника и домашнее тепло.

Корча смешные рожицы и причмокивая во сне, Роза мирно сопела в люльке-коконе, и Рон поневоле остановился возле нее, жадно всматриваясь, впитывая щемящую нежность. В душе его в последнее время царили разрушительные ураганы, но место дочери было рядом с ним — или, во всяком случае, в его доме.

— Привет, — сказал он наконец, не отрывая взгляда от крошечного пухлощёкого личика, но обращаясь к Гермионе.

— Она спит.

— Я вижу, — осторожно отозвался Рон. — Что, эм… Давно вы тут?

— Достаточно.

Ему очень хотелось спросить, видела ли их мать, но он прикусил язык: не хотел бестактностью вызвать бурю — а в том, что она притаилась где-то, он почти не сомневался. Поэтому просто продолжил смотреть на дочку — та дышала тихо-тихо, почти бесшумно, но в полной тишине было слышно ее безмятежное сопение.

Рон вдруг понял, что никогда не задавался всерьез вопросом: на кого она больше похожа? Он знал, что и его родители, и Грейнджеры наверняка не раз влюбленно рассматривали малышку, приписывая ей черты то одного, то другого члена семьи, но сам всегда оставался от этого в стороне. Кроме, пожалуй, одного раза, когда кто-то заявил, что Роза похожа на Джинни в таком же нежном возрасте. Рон тогда пришел в шок: представить эту полностью зависящую от них с Гермионой кроху такой же энергичной задирой, какой была его сестренка, он совершенно не мог. А ведь она вырастет когда-то, не скоро, но станет самостоятельной.

Он не мог себе позволить не участвовать в ее жизни.

Рон поднял голову с твердым намерением сказать это вслух, но осекся, едва открыв рот: всё это время Гермиона наблюдала за ними, и — он почти мог поклясться! — у нее в глазах стояли слезы.