Сейчас надо научиться жить одной.

Что она может делать?

Очевидно, она может быть скромным, незаметным работником на каком-то небольшом участке. Что же… партии нужны и такие.

Может быть, учительницей? Воспитательницей в детском доме?.. Ее неудержимо потянуло вдруг к осиротевшим детишкам… Как бы она их любила! Как бы старалась воспитывать в них волю, честность, преданность партии!

Может быть, партия пошлет ее на работу в деревню? Скажем, в избу-читальню. Тоже широкое поле деятельности.

«В детстве он учил меня арифметике я правописанию. А когда выросли, учил думать, жить, бороться… любить…

Куда бы ни направили, буду работать так, как учил Илья…»

Весной двадцать первого года Гордей Орлов во главе комиссии приехал в Перевал, чтобы разобраться в делах Верхнего завода.

Трест Гормет решил превратить металлургический Верхний завод в машиностроительный. А пока его поставили на консервацию.

Директор завода Ярков, партийная и профсоюзная организации послали протест в совнархоз, но ответа не получили. А время не ждало. Уже приказано было рассчитать рабочих и служащих. Яркову — видимо, с отчаяния — пришла в голову мысль: рискнуть! Создать группу арендаторов и взять свой завод в аренду.

Гормет возражать не стал.

В день приезда комиссия посетила Гормет. Директор треста, инженер Забалуев, ласковый и обходительный, не теряя достоинства, отстаивал свое мнение.

Снова привел доводы, уже известные комиссии… Нужен капитальный ремонт Верхнего завода, переоборудование и перестройка цехов… а средств нет, материалов нет… Да и надо в первую очередь восстанавливать те предприятия, которые дадут продукцию для товарообмена. Главный инженер Зборовский особого мнения… Но ведь у него «душа металлурга».

— Вы считаете нормальным явлением эту «аренду»? — сурово спрашивал Орлов. — Отвечайте, товарищ! Да вы говорите словами, я ужимки плохо понимаю.

— Аренда? Что же… это их дело… — Забалуев поспешно поправился: — Их желание! Может быть, и вытянут!.. А противозаконного, товарищ Орлов, тут нет ничего. Частные лица могут брать в аренду… Верхний завод отнесен ведь к третьей категории.

— «Частные лица»! — сердито повторил Орлов. — Ну, ладно!.. А ваше дело — сторона, если «арендаторы» не справятся?

Забалуев пожал плечами:

— Трест занят восстановлением других предприятий!

— Ну, до свидания, — резко сказал Орлов и встал с места. — Мы вас, вероятно, еще раз побеспокоим, товарищ Забалуев, а пока… Попрошу дать лошадь, забросить нас на Верхний завод.

Верхний завод производил странное и трогательное впечатление: он медленно оживал.

Едва войдя на территорию завода, комиссия увидела: по узкоколейке шел состав с торфом, и паровозик-кукушка тонким веселым голосом подавал гудки. На дворе, очищенном от лома, сора и битого кирпича, протянулся обоз, груженный блестящими рельсами. «Куда рельсы везете?» — спросил один из членов комиссии. «На рудник!» — ответили ему. Из ворот механического цеха выползла только что отремонтированная жатвенная машина, сияющая, как солнце, желтой окраской. Из чугунолитейного рабочий вывез вагонетку, наполненную колесами для тачек. Кто знал Верхний завод только во всем его блеске, тот при взгляде на эту картину опечалился бы… Но человек, видевший мертвый завод, с полуразрушенными цехами, не мог не радоваться: живет, дышит завод, выздоравливает понемногу…

— Где Ярков? — нетерпеливо спросил Гордей рабочего, подметавшего двор перед входом в столярный цех.

— Он на мельнице.

Члены комиссии с недоумением переглянулись и попросили проводить их на мельницу.

Это невысокое здание было построено в выемке плотины еще в годы империалистической войны. Мельница верно служила заводу. Ближние крестьяне везли сюда зерно. За помол платили мукой. Так «арендаторы» налаживали снабжение рабочих.

Спускаясь по пологому скату, Гордей издали увидел вереницу подвод с мешками зерна. Мужики, ожидая своей очереди, сидели на бревнах, сложенных у стены. Лицом к ним, спиной к Орлову стоял, расставив ноги, Роман Ярков в короткой, перешитой из шинели поддевке, в сапогах и в черной ушанке.

Судя по тому, как внимательно слушали мужики, разговор шел о чем-то важном.

Гордей неслышно подошел, ступая по тающему, размешанному ногами и полозьями снегу.

— Да, трактор может поворачиваться только на больших полях! — говорил Роман, перекрывая голосом рабочий шум мельницы. — Вот начнется сев, поезжайте, съездите в Угловский совхоз, поглядите, как работает трактор, поймете скорее, что надо нарушить межи к черту! Перейти от своих убыточных мелких хозяйств к крупным! А теперь я на ваш вопрос отвечу, дед! — уважительно обратился он к сутулому старику в лохматой яге и старой шапке. — Ленин видит далеко, как орел! Что он сказал — то крепко! Ну, вот он сказал примерно так: у рабочих и крестьян был военный союз… теперь нужен союз, чтобы восстановить хозяйство… чтобы построить социализм.

— Я не про то спрашивал, — прошамкал старик. — Налогом мы довольны, не в пример разверстке! Спасибо… Хлеб на лишке останется, это хорошо… Я спрашиваю, пошто кулакам ходу дали.

— Черт с ними! — сказал Роман. — Пусть до поры до времени поширятся! Мы вот окрепнем, придет время — совсем уничтожим капитализм в нашей стране…

— Митингуешь? — спросил Орлов, положив на плечо Романа свою тяжелую руку.

Роман повернул к нему лицо с обсыпанными мучным бусом бровями. В радостном испуге раскрыл рот… и вдруг кинулся целоваться, крепко стиснув Орлова.

— Товарищ Гордей!

Оторвавшись, но не выпуская Гордея из объятий, он долго глядел на него, вспоминая и камеру, где он учился у Орлова, и массовку в лесу, и Софью…

— Да!.. А вот Давыда-то с нами и нету! — сказал он наконец.

Комиссия прошла по цехам, потом Ярков повел их в контору, в кабинет, где когда-то сидел Зборовский.

— Ну, рассказывай, как хозяйствуешь, как получилась эта аренда… Все рассказывай!

— Как получилось? — запальчиво начал Роман, и видно было, что его тронули за больное место. — Получилось безобразие! Единственное металлургическое предприятие в городе решили закрыть… Да хотя бы совнархоз ответил на наше письмо! Хоть бы гукнул нам «да» или «нет»! Безобразие!.. Вот только дела не отпускают, а то я бы до Ленина дошел.

— В совнархозе вашего письма нет, товарищ Ярков, — сказал член комиссии, представитель совнархоза. — После вашего письма в ЦК я лично пересмотрел всю подшивку— нет этого письма!

— Значит, перехвачено… Нам от этого не легче… А дело наше ясное…

И Роман принялся доказывать, что ставить Верхний завод на консервацию никак нельзя.

— Кровельное железо не нужно для товарообмена? Рельсы не нужны? Котлы не нужны? А хозяйственная шундра-мундра — вьюшки, заслонки, сковородки — не нужна? До зарезу наша продукция нужна и государству, и деревне, а нас прихлопнули, как надоедную муху!

— Денег нет на восстановление, товарищ Ярков, — сдержанно сказал представитель совнархоза, — средств нет, материалов…

Роман его не слушал. Он говорил, обращаясь к Гордею Орлову:

— Этим решением нас, как обухом по голове… и по рукам ударили. Ведь что здесь было после Колчака? Ведь с каким порывом народ пошел на восстановление! Ну, то-то, вот оно и есть… Стал я директором, пошли мы коммунисты, по заводу, сердце в комочек сжалось… Машины нарушены, топлива нету, рельсы разворочены, кукушку белые угнали на станцию… Мартен закозлили — козел там, застывший металл. Ну, созвали общее собрание: так и так, восстанавливать, товарищи, надо родной завод! Вначале — кто в лес, кто по дрова, каждый кричит: наш цех надо сперва восстановить, потом другие! И у каждого свое доказательство. Потом мы договорились — механический стали восстанавливать…

Он рассказывал, и перед слушателями вставали картины общенародного труда.

Вот субботник по очистке завода… На дворе сотни людей — не только рабочие, но и их жены, отцы, сыновья и дочери. Складывают кирпич в штабеля, а обломки, мусор, щебенку заметают в яму. Лом тащат на копровый двор. Забивают фанерой зияющие отверстия в окнах. Наводят чистоту в цехах.