— Потом, потом, прости, Роман, я потом… После обо всем!..

И он исчез так же быстро, как появился.

Роман и Анфиса с недоумением взглянули друг на друга.

— Повидаются, придут сюда, — сказал наконец Роман. — Как приснился!.. Вот чудо…

— Поставь, Фисунька, самовар, — раздался стонущий голос с печки, — картовочек свари…

Мария в черном глухом платье сидела за столом, писала при свете тоненькой восковой церковной свечки, свет которой терялся во мраке закопченной, угрюмой избы. Она не подняла головы, услышав, как открывается дверь, только досадливо пошевелила бровью. Чека- рева поразила ее внешность: волосы коротко острижены, щеки впали, лицо удлинилось, потеряло свежесть… но не это испугало его… Испугало его сдержанно-трагическое выражение — морщинка на лбу, надломленная бровь, сжатые губы.

Он хотел броситься к ней, но что-то удержало его. Задыхаясь от прилива любви, острой жалости, тревоги, он протянул к ней руки, прошептал:

— Это я, Маруся!

Ее точно ударили. Мария откинулась к стене и вперила в мужа дикий, мрачный взгляд. Она раньше не умела глядеть так!

— Не пугайся! Это я, Маруся, — повторил Чекарев и осторожно, сдерживая себя, подошел.

Мария вся как-то насторожилась и, казалось, даже дышать перестала. Не ответила на поцелуй. Высвободилась из объятий, отодвинулась, вытянула руку, как бы отталкивая его.

Деревянным, невыразительным голосом сказала:

— Я — нечистая.

Чекарев не вскрикнул, не пошевелился, бровью не повел… Почувствовал: в груди оборвалось что-то горячее, опустилось… распространился тошнотворный холод. Голову закружило. Он побледнел, закрыл глаза. Мария закричала отчаянно:

— Сережа! Сережа! Сережа!

Но не притронулась к нему.

Она видела, как вместо напугавшей ее бледности по лицу мужа разлилась багровая краска. Он сидел с закрытыми глазами, сжав кулаки, сдерживал тяжелое дыхание — боролся с собой. Мария видела: на виске быстро бьется жилка, точно выстукивает какое-то слово — не то «тяжко-тяжко-тяжко», не то «больно-больно-больно».

— Все равно чистая… всегда… — тихо сказал Чекарев.

И Мария зарыдала, не сдерживаясь больше.

Чекарев бережно поднял ее, положил на постель, встал на колени у кровати. Слезы их и дыхание смешались. Мария прерывистым шепотом рассказала ему все. Не за себя страдал Чекарев. Он с ужасом думал, как пережила это надругательство гордая, чистая Мария.

Чекарев бережно ласкал ее.

— Переживем! Победим и это… воспоминание… Нельзя нам распускаться.

Голос его вздрагивал, и рука дрожала.

— Пойми! Пойми! — рыдала Мария. — Все загажено! Все! Вот ты… самый… самый мой родной… а я боюсь… не могу… быть женой.

Так говорила Мария, и Чекарев понял, что только выдержка, терпение, братская заботливость и полное забвение себя помогут ему вылечить тяжелую душевную рану жены.

Когда он вышел утром из малухи, Роман с удивлением, с тревогой воззрился на него… и долго не мог привыкнуть к его новому облику. Широкие русские черты в одну ночь утратили добродушную мягкость, затвердели. Сквозь привычную усмешку больших глаз глядела суровая печаль.

Среди ночи Роман забарабанил в дверь малухи, закричал, ликуя:

— Вставайте! Вставайте! Революция! Экстренное собрание!

В эту ночь, впервые выйдя из подполья, собрался открыто временный комитет РСДРП, собрал актив, представителей предприятий.

Илья зачитал только что полученные телеграммы о свержении царизма и о Временном правительстве.

Все восторженно зааплодировали и запели «Марсельезу»…

Но вдруг радостное опьянение разбил трезвый, суровый голос Сергея Чекарева:

— Товарищи! Взгляните, каков состав Временного правительства! По пути ли нам с таким правительством? Предстоит суровая, жестокая борьба с буржуазией… с лакействующими партиями… Прежде всего мы должны создать Советы, как в пятом году!

Решили: этой же ночью, не откладывая, провести летучие митинги на заводах, разъяснить рабочим события, подготовить к демонстрации.

Чекарев предложил послать телеграмму высланным депутатам Думы, членам большевистской фракции. Тут же составили текст:

«Перевальский комитет РСДРП просит известить о дне проезда через Перевал. Счастливы будем встретить дорогих товарищей — истинных борцов за народное дело…»

Второго марта все население Перевала вышло на улицы. Возникла «манифестация», как называли еще по старинке торжественное шествие. Еще недавно запретный красный цвет разлился повсюду — знаменами, лозунгами, лентами, повязками… На площадях, на перекрестках шумели митинги.

У обывателей кружились головы; какое разнообразие лозунгов, речей, песен! Все партии вышли из подполья — ораторы говорят каждый о своей партии, агитируют, зовут… один к борьбе против войны, другой — к войне до победы.

Баринова ревет белугой; царь нас бросил, отперся от нас. Как будем жить? Кабы знал, где падешь, соломки бы подостлал… не грубить бы Сергею Иванычу, когда его арестовать пришли, не сулиться бы вилкой глаза копать… теперь бы он как пригодился!

Доктор Албычев бегает по комнате, ерошит волосы, одышливым, умиленным голосом повторяет слова, якобы сказанные народом монархисту Родзянке: «Будь другом народа, Родзянко!» Албычев снова считает себя либералом и высказывает свободные мысли… Вспомнив об Илье, назвал его зятем… Охлопков, довольный составом Временного правительства, говорит Матвею Кузьмичу:

— Старый ты мальчик, Матвей! Сколько в тебе этого самого… одушевления…

— Горизонт ясен! — и Полищук делает рукой плавный округлый жест. — Бескровная революция совершилась!

А Григорий Кузьмич кротко убеждает учеников, что бескровных революции не бывает. Впереди — бури, потрясения. Каждый юноша должен уяснить себе, определить свои убеждения и твердо держаться своей линии.

Самоуков с котомкой за плечами зашел к Ярковым на перепутье. Он говорит зятю:

— Привел бог, дожили до матушки-слободушки! Теперь меня из Ключей колом не вышибешь! Сколочу артелку, будем платину добывать!

— Настоящую свободушку будем еще добывать, папаша, — отвечает на это Роман. — Это ведь только присказка… сказка впереди будет!

Апрельский вечер. В окна новой квартиры Светлаковых льется закатный свет.

Чистая, сухая, светлая комната… именно такая и нужна Илье. Слишком долго жил он в сыром полуподвале.

Правда, здесь пустовато: шкафы — платяной и посудный, узкие опрятные кровати, стол под клеенкой, три стула, книжная полка — вот и вся меблировка. Зато какой простор!

«Хорошо — выбрался вечер, посидим дружным кружком», — думает Ирина, стоя у посудного шкафа. Счастливым взглядом она обводит собравшихся.

Чекарев читает вслух «Правду» — апрельские тезисы Ленина. Газета только что получена. Больше недели добиралась она до Перевала.

Андрей сидит наискось от Чекарева за столом. Подперев голову рукою, неотрывно смотрит на чтеца.

На подоконнике — Илья, у окна, верхом на стуле, Рысьев, на кровати Мария. Все внимательно слушают тезисы. Это программа большевиков в новых условиях борьбы за переход к социалистической революции.

Только что закончилась Первая уральская свободная конференция. Резолюции написаны и приняты. И каждый невольно как бы сверяет, сличает эти резолюции с ленинскими тезисами: так ли, правильно ли мы решили? Вел конференцию Андрей, но он не мог знать тезисов: Центральный Комитет послал его на Урал в самый день приезда Ленина из-за границы.

Ирине вспоминается, как обрадовался Илья приезду Андрея: «Нельзя было выбрать лучше. Именно Андрей должен был приехать, именно он. Его здесь знают, его помнят, верят ему».

И правда, укрепление партийной сети, организация рабочей молодежи, крестьянской бедноты, женщин, работа в армии, подготовка к изданию областной партийной газеты, конференция — во всех делах Андрей участвовал сам, а опорой его были те большевики, которых он вырастил в годы подполья.