— Мы без вас обойдемся!.. Вы без нас попробуйте!

Обыск закончился. Чиновников, портивших аппараты, увели. Хромцов бешеным жестом указал остальным на дверь:

— Вон! Телеграф закрыт!

Он сам повернул рубильник, выключил ток. Помещение опечатали. У наружных дверей поставили караул.

При обсуждении вопроса о текущем моменте на объединенном заседании обкома и горкома голоса разделились.

Чекарев, Хромцов, Светлаков считали, что слухи о разгроме восстания — провокационная ложь и надо твердо вести свою линию: укреплять Советскую власть, решительно бороться с контрреволюцией, с саботажем.

Рысьев и его сторонники сомневались: возможно, Временное правительство победило… и, чтобы не загубить большевистские кадры Урала, надо подумать о временном отступлении.

— Вы что предлагаете? — сурово спросил Илья. — Говорите прямо, Рысьев! Оружие сложить?

— Было бы что складывать! А вы что предлагаете, Светлаков, на рожон переть с голыми руками?

— Красная гвардия встает на защиту завоеванного, весь рабочий класс! — сказал Хромцов, с угрозой глядя на Рысьева. — Ишь, какой паникер нашелся!

Рысьев ударил по столу крепким своим кулачком. Подпрыгивая от возбуждения на месте, стал доказывать:

— Кого выставите против войск Керенского? Солдат? После эсеровской работки неизвестно, куда они штыки повернут! Красногвардейцев? Где оружие? Оружие где? С пистолетами их пошлете против пулеметов? Взорвать мосты хотите? А где взрывники? Динамит? Где, я спрашиваю?

— Не клевещи на солдат! — крикнул ему в ответ Хромцов. — Я их настроение знаю! Сто двадцать шестой полк, верно, заражен… Но мы его разоружим и…

— Так они и дались!

— Дадутся! — во всю силу легких крикнул Хромцов. — И взрывников, и динамит найдем на любом руднике!

— Эсеры бьют отбой, — надрывался Рысьев, — они уже решили не признавать диктатуры большевиков!

— А ты уж и в штаны наклал?

Чекарев сказал, грозно усмехаясь:

— Старуха с возу — кобыле легче! Не плачь, товарищ; Рысьев, об эсерах! Не стоит!

В яростном, никогда не бывалом споре сторонники Рысьева требовали пойти на соглашение с эсерами. Сторонники Чекарева, Ильи и Хромцова на соглашение идти отказывались. Результаты голосования оказались тоже невиданными: половина на половину.

Вопрос оставили открытым до завтра, до возвращения из командировки остальных товарищей.

Ранним утром к Рысьеву, который заночевал в Совете, явились эсеры — Котельников и Любич.

— Пора нам объединиться, товарищ Рысьев, — начал Котельников охрипшим, слабым голосом. — Мы два дня заседали, обсуждали вопрос об органе власти… и, наконец, пришли к общему знаменателю… Позвольте вручить вам нашу резолюцию… Отнеситесь к ней без партийной нетерпимости! Верьте нашему искреннему желанию сотрудничать! Выхода-то ведь нет… Не объединимся, нас растопчут силы контрреволюции, сомнут…

В резолюции говорилось о том, что необходимо создать орган власти из представителей революционных партий и демократических организаций «без диктатуры какой-либо партии».

Угрюмо задумался Рысьев над этой резолюцией. Вчера он сам говорил о таком органе, а вот сейчас засомневался: может быть, не к чему сдавать позиции? Может, настоящей реальной опасности не существует?

Может, не сегодня-завтра придут вести о торжестве пролетарской революции? «Но тогда опять по-своему повернем, — подумал он. — Сейчас надо выиграть время!.. Время!..»

— Учтите, почтово-телеграфные служащие поддерживают нас! Обещали подчиниться новому органу власти, — сказал Любич.

Рысьев заложил руки за спину, несколько раз пробежался из угла в угол. Потом сел за стол, вытащил список, отметил крыжами ряд фамилий, велел секретарю немедленно вызвать этих людей.

Он понимал, какую начал опасную игру без ведома партийной организации… Вызывал только тех, в ком был уверен.

Через два часа протокол о создании нового органа власти был подписан. И скоро вестовые Совета расклеивали объявления о создании революционного комитета, о том, что телеграф сегодня начнет работать, что арестованные Советом люди уже на свободе…

Улыбка Рысьева часто казалась дьявольской, — столько было в ней злого вызова, насмешки… Блеснет в глазах, пробежит, как молния, по лицу.

С такой улыбкой стоял Рысьев перед столом, за которым сидели председатель Чекарев и секретарь Светлаков. Собрались, чтобы обсудить проступок Рысьева.

Первым взял слово Данило Хромцов, но сказать связно он не мог… Обрушил зычную брань на Рысьева, на эсеров, на новый орган власти.

Ни эта брань, ни возгласы возмущения не испугали Рысьева. Низенький, бледный, с оскаленными мелкими зубами, он стоял — руки в карманах — и покачивался с пяток на носки, с носков на пятки.

— Шкурник! Трус! Предатель! — бушевал Хромцов, размахивая наганом. — Как смел? Как, гад, смел?

— Перестань орать — скажу! — был ответ.

— Тише, товарищ Хромцов! Тише, товарищи! К порядку! — сказал Чекарев. — Рысьев! Говорите!

— Товарищи, вы что, ослепли? Оглохли? Не слышите, подземная лава забурлила? Вы мне потом спасибо скажете: я парализовал такие силы, как эсеры, меньшевики, бундовцы…

— …почтовые чиновники, кооператоры!

— …и не только парализовал, они на нас работать будут!

— Как могли вы, Рысьев, — сурово, как судья, спросил Илья, — как вы смели действовать без ведома обкома, вопреки его воле?

— Без ведома… потому, что времени не было на продолжение вчерашних прений. Против воли? Вспомните, что здесь вчера было: мнения разошлись. И вы своей волей и волей Чекарева не подменяйте волю всей организации! Не выйдет! — с неожиданным взрывом сказал Рысьев, глядя в горящие глаза Ильи — Можете меня судить… Я уверен: сделал полезное для революции дело — может быть, спас город и всех вас…

Говоря так, Рысьев в то же время прикидывал в уме: кто будет за него, кто — против.

Решили так: Рысьеву за нарушение партийной дисциплины дать строгий выговор с предупреждением.

Чтобы исправить ошибку Рысьева — ликвидировать ублюдочный ревком, — пошли члены комитета в рабочие коллективы, в казармы гарнизона, поставили вопрос на обсуждение. Трудящиеся всех районов, всех предприятий города, почти все солдаты заявили на митингах: «Признаем и будем защищать только власть Советов». Грозная вооруженная демонстрация — колонны красногвардейцев и солдат — устрашила новоявленный «ревком». Он сложил с себя «полномочия», рассыпался… Между тем закончилась забастовка почтово-телеграфных саботажников, в Перевал пришли центральные газеты, декреты правительства. Красная гвардия навела в городе порядок. Приехал по заданию ЦК Гордей Орлов.

Он так приветствовал Рысьева:

— Ну! Наломал дров? Отличился?

Как набедокуривший школьник, стоял перед ним Рысьев.

— Ты понимаешь, как тебе надо работать, чтобы товарищи поверили в тебя? Кровь из носу! Вот как… — И Орлов обратился к Чекареву: — Под особым наблюдением его надо держать… И напрасно вы его не исключили.

Рысьев и сам понимал, что работать надо вот как… и что его семейные связи вызывают подозрения.

Недрогнувшей рукой он подписал распоряжение — реквизировать лошадей для нужд Совета по такому-то списку… зная, что в этом списке первой стоит фамилия Охлопкова.

— Приходила тетя, — рассказывала ему вечером Августа, — вчера у них такой был ужас! У дяди хотели отнять лошадей… он пошел в конюшню и… выстрелил Золотому в ухо… Потом так рыдал… Ну, ты знаешь дядю, просто всех перепугал дома… Я обещала пожаловаться тебе.

Рысьев притянул жену, усадил на колени.

— Это я распорядился, Гутя.

— Ты?!

Она рванулась с его колен, но муж цепко держал ее.

— Для тебя, для Киры, — он кивнул на бело-розовую колыбельку, — я хочу стать большим человеком!

Удерживая ее одной рукой, он отрывал другой ее руки от лица, целовал в губы и короткими щекочущими поцелуями шею.