— Да, я ухожу, — медленно сказал Дохтуров.

Левка кашлянул.

— Я ухожу. И скоро вернусь, — он смотрел ей в глаза. — Вероятно.

Левка снова кашлянул. Николай переступил с ноги на ногу.

— Вероятно, — повторил инженер так же медленно. — Поцелуйте Сережу.

— Ах, все Сережа и Сережа, — утомленно и беспечно проговорила Софья Николаевна. — Право, вы нежный отец. Ступайте уже, я запру за вами, — эти слова она произнесла тоном добродушной ворчливости.

Мужчины вышли на крыльцо, а Софья Николаевна, заперев за ними дверь, отправилась спать. Впрочем, выспаться ей в ту ночь не удалось: часа через полтора ее разбудил стук. На этот раз она летела открывать в страшном раздражении на зятя, который ходит взад и вперед по ночам. Однако за дверью стояли Милка, Борис и Костя.

— Простите, пожалуйста, за беспокойство, — начал Борис, — нам по очень важному делу нужен Александр Сергеевич. Разбудите его, пожалуйста.

— Я не могу разбудить человека, если этого человека нет дома, — в раздражении ответила Софья Николаевна, — он ушел.

— Как ушел?! Ночью?!

— Да, ночью, — нерешительно ответила бабка Софа, — он ушел час назад.

— Один?

— Нет, у него были гости, потом они все вместе ушли, а куда ушли, я не знаю, зять никогда ничего мне не говорит.

Описать их наружность Софья Николаевна не могла. Она только помнила, что это были вполне приличные молодые люди.

— Он был спокоен? — спросила Милка.

— Совершенно, — ответила Софья Николаевна. — Совершенно спокоен. Он всегда совершенно спокоен.

Они распрощались.

— Странно, — сказал Костя.

— Странно и нехорошо, — прибавил Борис.

— Что же делать? — твердила Милка. — Что же делать?!

Когда-то Берестов уже видел крушение: накренившийся набок паровоз, развороченные вагоны, над всем этим утробный вой человека, которого раздавило между буферами. От удара вагоны вздулись и полопались в своих металлических швах, из этих щелей выползали люди или то, что от них осталось. Кто- то носил мертвых, тащились раненые. Неужели ему предстоит увидеть все это еще раз?

Берестов и Водовозов давно уже выехали со станции, но не сделали еще и половины пути. Им дали старенький маневровый «ЧН», который при максимальном напряжении делал не более двадцати верст в час.

В эту странную ночь, когда поезд летел к гибели, Нестеров гнал по кремнистой дороге свою старую Розалию, инженер шел под дулом бандитского пистолета, а Берестов с Водовозовым катили по путям на маленьком «ЧН», — в эту странную ночь в домике на окраине города сидела высокая дама. Она была одна, если не считать собачки, которая дрожала у ее ног. Дама сидела так же неподвижно, как и тогда на станции, только изредка моргала своими черными глазами, даже и не моргала, а вся как-то вздрагивала.

В два часа ночи она встала, узкой ногой отшвырнула собачонку, попавшуюся ей на пути, и подошла к окну. Долго стояла она и смотрела в непроглядную тьму, в то время как собачка ее тоскливо тряслась в углу.

Инженер прошел лес и теперь шагал краем болота. Над болотом поднимался туман. «Болотная ведьма пиво варит», — подумал он, вспомнив детскую сказку, и усмехнулся. Сзади, отстав на два шага, шли бандиты. Сперва он думал, что они сразу выстрелят ему в спину, потом решил, что они отведут его для этого подальше от поселка, где могли услышать выстрел. Потом понял, что зачем-то им нужен.

Правильно ли поступал он до сих пор? Увел бандитов из дому — это, конечно, правильно. Мог ли он бежать в лесу? Нет, дуло пистолета все время смотрело ему в спину, да и погибать в мокром лесу не хотелось — все казалось, что упадешь лицом в холодную воду. Нет, до сих пор он ничего не мог сделать. А здесь, на болоте?

Он опередил своих спутников уже на несколько шагов.

Спасти его могла только, какая-нибудь неожиданная встреча, но на нее трудно было рассчитывать в этом пустынном месте, да еще в такую сырую туманную ночь. «Где вы, Денис Петрович, — думал он, — как были бы вы сейчас уместны с вашими молодыми людьми».

Теперь он мог определить, что они идут к железной дороге, и это подняло в нем неясные подозрения. Если бы не туман, вдали можно было бы различить прямую стрелку насыпи и палки телеграфных столбов. Зачем же им железная дорога?

И вдруг все это представилось ему со стороны. Он подумал, что никогда не простит себе этого пути и что воспоминание о нем будет преследовать его всю жизнь.

«Им нужен я, — думал он, — я что-то должен буду сделать, и, вероятно, на железной дороге. Разобрать путь? Взорвать поезд? Вы ошиблись адресом, друзья мои. Так у нас не выйдет».

Он повернулся и пошел им навстречу. Он шел выпрямившись, надменно подняв голову и глядя вверх (чтобы не видеть направленного на него дула, самой, этой дырки). Он не слыхал, как сказал Левка: «Теперь уже можно», не слыхал он и выстрела. Земля кинулась на него со всеми своими кочками и жесткими болотными травами. «Ты один остался, один…» — подумал он о Сереже, уже лежа на земле и, как вспомнил он потом, много дней спустя, — изо всех сил стараясь не умереть.

Поезд, сказали мы, летел к своей гибели, однако он не летел, он еле полз. Старик Молодцов медленно вел его вне всякого графика — путь был виден плохо. С унылым воем состав шел в тумане.

Николай Степанович высунулся далеко из окна, стараясь разглядеть полотно и огни семафоров, но свет двух паровозных фонарей упирался в дрожащую мглу, куда убегали рельсы и откуда неожиданно выползали придорожные огни. В седом тумане, в молоке шел паровоз. Машинист тихо ругался. Глаза ломило, ничего не было видно. «И надо же, чтобы именно сегодня! — с досадой думал старик. — В такую ночь недолго до беды».

Иногда туман, свиваясь пеленами и нестойкими привидениями, расступался, и путь был виден немного дальше. Несколько раз старику чудилось, что на рельсах кто-то стоит, но всякий раз это оказывалось ошибкой.

Старый машинист хорошо знал этот путь и обычно, не глядя, угадывал каждый его участок, однако теперь даже он не понимал, сколько времени они едут и где находятся, словно состав ползет наугад в мире, где нет ничего, один только туман.

— Дядя Коль!.. — прокричал помощник.

Да, Николай Степанович видел и сам, только не мог разобрать, что это такое.

— Будто человек на коне. Откуда здесь взяться человеку на коне?

Долгое время старик не мог рассмотреть этот мечущийся и расплывающийся призрак. Похоже было на то, что это действительно всадник. Поставив поперек полотна пляшущего своего коня, он одной рукой сдерживал его, а другой, повернувшись вполоборота, сильно и отчаянно чертил в воздухе над головой. «Нельзя! Дальше нельзя!» — говорила эта рука. Он мелькнул видением нечетким и мгновенным, потому что лошадь сейчас же метнулась в сторону, а через некоторое время паровоз выполз на то место, где она стояла. Николай Степанович остановил состав. Внизу под насыпью вертелся всадник. Старик узнал Нестерова.

— Дядя Коля! — орал тот, еле удерживая на месте взбешенную Розалию. — Дальше нельзя! Путь минирован!

Николай Степанович соскочил на шпалы, надеясь расспросить; к паровозу бежала сопровождавшая состав охрана; сошло несколько пассажиров. Однако то ли Нестеров не мог удержать взбесившуюся со страху Розалию, то ли не хотел объяснений, только он скрылся в туманном море. Еще раз послышалось: «Нельзя, дальше нельзя!» — и всё.

Поездная бригада вместе с охранниками медленно двинулась вперед по путям.

Когда Берестов и Водовозов прибыли на место происшествия, они застали здесь уже множество народу. В расползшейся по насыпи толпе стоял Левка. Тут же были Николай, старик Молодцов. На рельсах лежал инженер.

— Мы что сделали, — видно, во второй уже раз рассказывал Левка самым простецким и азартным тоном, — мы, как подозрение у нас появилось, послали Петровича, это Нестерова значит, на лошади и вот этого на мотоцикле — кто уж успеет! — остановить поезд, а сами сюда. Смотрим: работают трое на путях. Одного подлеца мы стукнули, — он кивнул головой на инженера, — остальные убежали. В двух местах минировали, гады, наверняка работали.