Борис вскочил, а Морковин рассмеялся:

— Ты молод еще и не знаешь суровых законов революции. Если для спасения сотен и тысяч людей нужно расстрелять одного — расстреляй, и ты будешь прав. Это простая арифметика революции; не зная ее, мы бы не победили. Если бы мы сейчас твоего Берестова расстреляли, на его место первый встречный бы уже не пошел: э, нет, здесь горячо, место жжется. А уж кто пришел — работал бы на совесть. И жизнь сотен людей была бы спасена.

Морковин подмигнул ему, как бы говоря: «Так- то», и перевел разговор.

Борис долго думал потом над его словами. Морковинская арифметика казалась правильной, и что- то в ней было недопустимо. «Ведь это почти тот самый вопрос, который задавал Ряба, — вспомнил он, — если для счастья человечества нужно пролить кровь трехлетнего ребенка…»

— Чего раздумывать! — воскликнул Ряба, когда он поведал ему о своих сомнениях. — Пошли, спросим у Дениса Петровича.

Борис медлил, ему не хотелось идти к Берестову, однако Ряба самым решительным образом направился к кабинету начальника.

Берестов разговаривал с Водовозовым, который, как обычно, стоял у окна. Борису казалось, что он не видел обоих несколько лет.

— Денис Петрович, — сказал Ряба, беря быка за рога, — можно для блага тысячи людей расстрелять одного?

Борис покраснел. Ведь никому из них и в голову не могло прийти, что поводом для этого разговора был предполагаемый расстрел самого Дениса Петровича. Он чувствовал себя так, словно действительно совершил какое-то предательство.

— Для блага тысячи расстрелять одного? — повторил Берестов. — Одного невиновного?

— Ну пусть даже и так.

— Так вообще и вопрос поставить нельзя.

— Но ведь у Горького Данко вырвал свое сердце, чтобы осветить путь людям! — пылко воскликнул Ряба.

— Так свое же, а не чужое, — откликнулся от окна Водовозов.

— Ну со своим сердцем тоже следует быть осторожнее, — искоса взглянув на него, промолвил Денис Петрович, — а в общем Павел прав: странно было бы, если бы Данко осветил дорогу с помощью сердца, вырванного у соседа.

Но Ряба, как всегда, остался недоволен:

— Вы вот шутите, Денис Петрович…

— Вовсе нет, — серьезно ответил Берестов, — и вопрос этот не шуточный. Но он конкретный, понимаешь, а не общий. Я не могу тебе дать такой, ну, что ли, арифметический рецепт. Дело это страшное, и оно заключается в том, кого и ради чего. Бывали случаи — не дай бог вам этого видеть, — приходилось, но тогда мы знали, кого и ради чего. Но были у нас такие резвые мальчики — во имя революции, ради счастья человечества, ура! И «получалось, что человечество-то вообще, а пуля попадает в живого.

Берестов и Водовозов остались одни.

— Ради счастья человечества, — одного невиновного, — задумчиво качая головой, повторял Денис Петрович. — Неважное же это человечество, которое согласилось бы получить счастье на этих условиях. Но вернемся к нашим делам. У меня такой план. Я решил искать грабителей среди тех, кому выгодно уничтожить кооперацию.

— Быть посему, — ответил Водовозов.

Он сидел напротив Берестова, положив руки на стол, и Денис Петрович по привычке сейчас же уставился на эти руки.

И замер.

На правой руке чуть повыше кисти были видны следы зубов — два ясных полукружия, светлые на темном фоне.

Этот след, который он так часто мечтал увидеть, теперь словно заворожил Дениса Петровича, он не мог от него оторваться, а когда с трудом поднял глаза на Водовозова, тот тоже смотрел на свои неподвижные руки. Потом стал медленно розоветь, вскинул взгляд на Берестова, и взгляд этот разгорался каким-то странным огнем.

— Ну, — сказал он, — может быть, наложим слепок?

— Может быть, — неестественно веселым, самому себе противным голосом ответил Денис Петрович и открыл стол. В голове его как-то все сдвинулось, ему хотелось сказать: „Пашка, проследи, чтобы этот мерзавец со шрамом от нас не ушел“.

— Давай, — не спуская с него все так же нестерпимо сияющего взгляда, Водовозов слегка придвинул свою большую руку.

Как ненавидел Денис Петрович в этот миг свой проклятый слепок! Он вынул его дрожащей рукой и ничего сказать, хотя бы для приличия, уже не мог.

— Давай, — повторил Водовозов и ближе подвинул руку.

Однако не нужно было даже и прикладывать этот слепок, чтобы убедиться, что он совершенно не подходит. Просто не имеет ничего общего.

— Да, это кусали совсем не те зубы, — медленно сказал Павел Михайлович.

Берестов швырнул слепок об пол и быстро вышел из комнаты.

Он не мог заснуть всю ночь. „Помрачение! — думал он. — Как я мог! По первому же дурацкому стечению обстоятельств… Как мне ему теперь в глаза глядеть!“

Утром, чтобы не идти в розыск, не встречаться с Водовозовым, Денис Петрович пошел в уком, а потом в Совет, однако рано или поздно им все равно нужно было встретиться, поэтому во второй половине дня он — решительно направился к розыску.

В кабинете у него сидел Водовозов.

— А я уже заждался, даже вздремнул, — сказал он, — однако у меня к тебе два дела.

— Какие? — спросил Берестов, не глядя на него.

— Одно вчера пришло, я не успел тебе его передать. В монастыре за рекой Ершей праздновали престол, а у них там в пасху, в рождество Христово, в духов день, да вот еще в престол из старой мортиры палят.

Берестов взглянул ему в лицо. Павел Михайлович смотрел на него насмешливо и весело и еще как- то, отчего у Дениса Петровича сразу стало легко на душе. „Друг ты мой дорогой“, — подумал он и сказал улыбаясь:

— Ну и что же мортира?

— Дак разнесло же ее к чертовой матери, — так же смеясь глазами, сказал Водовозов, — и одному послушнику грехом ступню отхватило.

— Тут и разбирать нечего. Отдай милиции.

— Ладно, — охотно согласился Водовозов, — это одно. А второе… — он встал и слегка расправил плечи, — … второе это то, что слепок твой со следа подошел.

— Кому?! — заорал Берестов, вскакивая.

— Титовскому приказчику, или как он там, половому из чайной.

— Но как же ты до него допер?

— Сам же ты велел за ними следить. Я взял сперва самого Титова, потом его челядь. Знаешь, Прохоров — паскудный такой парень. А кроме того…. — Водовозов искоса посмотрел на него, — …на руке у него следы зубов… более похожие… и красивее… Правда, еле заметные.

Некоторое время они смотрели друг на друга, а потом расхохотались.

— Пиши ордер на арест, — сказал Берестов, — и уведомление в суд: арестован такой-то. Чем мы не красные детективы?

Теперь они снова были неразлучны. Дурацкий эпизод с „зубами“, как ни странно, уничтожил ту напряженность, которая возникла в их отношениях после несчастья с Ленкой. Теперь они снова могли разговаривать друг с другом, как прежде, или часами, каждый за своим делом, сидеть вместе, не произнося ни слова. Только о Ленке они никогда не говорили — это была запретная зона.

— Ну как тебе у Рябы? — опросил как-то Водовозов.

— Лучше не надо. Клавдия Степановна — сама доброта. Только все стесняется своей необразованности и спрашивает все: „А это по вашим законам можно, а это дозволено?“ Робкая женщина. А в общем хорошо, никто не шмыгает кругом, все надежно — Рябин дом.

— То-то, — назидательно сказал Водовозов. Он сидел за столом, разбирая папку со старыми делами. Денис Петрович сидел, курил и присматривался к своему сапогу, который требовал починки.

— Что-то Бориса не видать, — сказал Павел Михайлович, — мелькнет, доложится — и нет его. Мрачный, в глаза не глядит.

— Зато ты веселый, — насмешливо заметил Денис Петрович.

Они замолчали: это была запретная тема. И все- таки спустя некоторое время Водовозов продолжил разговор.

— Я — это немного другое дело.

— Почему это?

Вдруг Водовозов поднялся, подошел сзади к Денису Петровичу, обнял его за плечи и сказал с нежностью и весело:

— Потому что помру я скоро.