Прибыв в Ригу, Малявин и Вера немедленно отправились по указанному Зибером адресу Старка и без труда нашли его дом. Это было старинное, мрачное, серое трехэтажное здание готической архитектуры, с цветными стеклами в длинных узких окнах, с башенками и гранитными львами при входе, — одним словом, одно из тех зданий, которые своей величиной и суровой красотой свидетельствуют о былом могуществе остзейских рыцарских орденов.

Иосиф Старк оказался под стать своему дому: угрюмый, флегматичный латыш, с рыжей бородой и усами, широкоплечий, могучий, с вечно торчащей изо рта огромной трубкой, с маленькими серо-стальными глазами. Он принял гостей в своем кабинете, сидя в огромном кожаном кресле. Из соседней комнаты доносился сдержанный гул голосов и стук многочисленных пишущих машинок; изредка прибегали клерки с бумагами на подпись. Старк подписывал, давал распоряжения, кричал. Потом, позвав какого-то молодого человека, он приказал ему никого не впускать в кабинет и закрыть двери. В кабинете остались трое: Старк, Малявин и Вера.

— Ну-с, — начал Старк, пробежав письмо Зибера. — Вы приехали из Парижа, вы — агенты моего приятеля Зибера, вы хотите ехать с моей делегацией в Москву, вы хотите получить латышские документы? Прекрасно: все будет устроено. Я кое-что уже подготовил, так как о вашем приезде был давно извещен Зибером. Я думаю выехать в Москву на следующей неделе. На днях я получу от советского посла все необходимые для проезда и нашей охраны документы. Так… Нам будет дан отдельный вагон. В Москве пробудем около двух недель. Вы хотите видеть предсовнаркома лично?

Чуть заметная усмешка тронула губы Старка.

— Да, лично, — ответил Малявин.

— Почему же вам так хочется увидеть его? — снова спросил латыш.

Малявин сказал заранее приготовленный еще с Зибером ответ. По его словам, Зибер хотел наладить импорт в СССР в колоссальном масштабе. Но, чтобы осуществить этот план. Зиберу были нужны неограниченные полномочия в СССР, право свободного передвижения, нужен был специальный поезд для разъездов и т. д. Все это, по соображениям Зибера, могли дать только предсовнарком и наркомвоенмор, так как предвиделись поставки и для Красной Армии.

Старк был удовлетворен ответом.

— Хорошо. Все, что могу сделать, — сделаю. Что думает ввозить в СССР Зибер?

— Все, что угодно, — ответил Малявин, — от пуговицы до паровоза. Зибер обладает огромными связями и привлек к делу английских, французских и немецких купцов. Он имеет довольно крупный капитал и кое-что уже заготовил. Дело обещает дать колоссальные доходы. Рига является удобным портом для ввоза в СССР товаров и продовольствия, а самым подходящим лицом для посредничества являетесь вы. Таким образом, вы заработаете в короткий срок миллионы.

Старк усмехнулся.

— Ну, я — старый купец! Словами меня не прельстишь. Миллионы, конечно, вещь хорошая, но не думаю, чтобы предприятие Зибера выгорело. Есть масса затруднений, которых он, живя в Париже, не видит и не знает и которые вижу и знаю я, сидящий возле СССР. Впрочем, в Москве мы все это разберем. Вы имеете все необходимые проспекты, сметы, расчеты, каталоги?

— Да, имеем с собой.

— Прекрасно! Я просмотрю их по дороге в Москву. Где вы остановились?

— Пока нигде.

— Я дам вам две комнаты.

— Благодарим, но право…

— Никаких разговоров! Половина моего дома пустует. Комнаты вам приготовлены сразу по получении письма от Зибера. Мои отношения с Зибером не позволяют, чтобы его друзья жили где-то в гостинице. Если вы откажетесь — сочту за личную обиду.

Старк позвонил. Вошел угрюмый сутулый парень.

— Проводи гостей. Съезди на вокзал, получи и привези их вещи. Живо!

Малявин и Вера поблагодарили Старка и вышли за парнем.

Когда дверь за ними закрылась, Старк, выпустив из трубки клуб дыма, процедил сквозь зубы:

— Дураки…

Все эти беспокойные дни Париж проводил время на бульварах, в садах, в скверах: к этому побуждала не только хорошая погода, но и желание поговорить с приятелями о развернувшихся событиях. Всюду и везде разговор был об одном: о террористических актах русских большевиков.

В этот теплый вечер Лозин сидел на одной из скамеек парка Монсо и рассеянно слушал выкрики газетчиков о сенсационном процессе «Анны Зиминой» — Анны Годе.

В странном состоянии находилась душа Лозина. Все эти события последнего времени, которые раньше взволновали бы и обрадовали его, — теперь проходили мимо, оставляя в его душе лишь слабый, бледный осадок. Все мысли его были сосредоточены на одном — на Вере. На ее поездке, на ее отношениях с Зибером, на необходимости достать ее письма к Зиберу. Эта последняя мысль владела им по- прежнему день и ночь, владела с неудержимой силой, охватила все его существо.

Никакие доводы, никакие возражения не могли прогнать этой навязчивой идеи. Он с ужасом убеждался, что весь его патриотизм с потерей Веры исчез, как дым. Члены «Союза» спорили, волновались, строили планы спасения России, горячо обсуждали ближайшие свои действия. Лозина все это мало трогало, проходило мимо его сознания какими-то бледными, расплывчатыми, неясными картинами. И это равнодушие, это безразличие пугало и ужасало его. «Неужели я так пал, неужели я такой эгоист?» — с ужасом думал Лозин.

Он пытался бороться с этим мертвящим равнодушием ко всему, что не касалось Веры, пытался воскресить свою прежнюю страсть к подвигу, к жертве, пытался снова сознательно отдаться затеянному Зибером делу — и не мог. В одну из таких минут душевной борьбы, он обратился к Зиберу с просьбой назначить его, Лозина, на самое опасное, ответственное дело. Он умолял об этом, просил, как милости.

Зибер со странной усмешкой согласился и обещал исполнить просьбу Лозина при первом удобном случае. И Лозин успокоился. «Пойду, исполню это дело, меня убьют, — и кончатся мои мучения» — равнодушно думал он.

Лозин сидел в парке Монсо и мысли — безрадостные, безнадежные, тоскливые мысли — лезли в голову. Хотелось уйти хоть на минуту от этих дум, но вопли газетчиков о сенсационном процессе непрерывно напоминали о том, что Лозин пытался забыть. «Новый допрос Анны Зиминой!», «Упорное молчание террористки!». «Речь прокурора!», «Предполагаемое решение суда!» — все эти выкрики волновали, нервировали, напоминали…

Лозин подозвал газетчика и купил листок. Равнодушно и холодно читал молодой человек о том, что в другое время наполнило бы его душу преклонением и энтузиазмом:

«Несмотря на вопросы суда и сторон, подсудимая упорно молчит или заявляет, что ей больше нечего говорить. Как известно, все показания Зиминой на предварительном следствии отличались чрезвычайной краткостью и теперь прокуратура, надеявшаяся на суде вырвать у преступницы какое-нибудь указание на организацию террористов, на состав этой организации, не может ничего добиться у подсудимой. Вот те, наиболее существенные ответы, которые были даны подсудимой:

Председатель: Итак, вы признаетесь в том, что, с заранее обдуманным намерением и по предварительному соглашению с другими лицами, пытались убить президента Французской республики?

Подсудимая: Да, признаю.

Председатель: Кто ваши сообщники?

Подсудимая: Один из них — убитый около Восточного вокзала генералом Доре.

Пред.: Его фамилия?

Под.: Не помню… не знаю.

Пред.: А другие лица?

Под.: Их я не назову.

Пред.: Это была определенная организация?

Под.: Да.

Пред.: С какой целью она действовала и по чьим инструкциям?

Под.: Инструкции выработал Коминтерн. Целью было убийство ответственных политических деятелей З. Европы, чтобы тем самым способствовать мировой революции.

Пред.: Следовательно, убийства во Франции имеют связь с убийствами в Англии?

Под.: Да.

Пред.: Исчерпан ли этот список убийством Шарля Леду, Жано, Роберта Кларка и других?