Чего-то ожидая, он протянул к Катастрофе руку в испачканной красным жёлтой резиновой перчатке. Пышное, в ширину плеч, жабо на его шее, всё в красных брызгах, нелепо встопорщилось, нависая над таким же забрызганным белым комбинезоном с тремя огромными чёрными пуговицами.

– Ретрактор это вон тот круглый предмет с ручками, который лежит в кювете как раз возле вашей правой руки. Проснитесь, наконец, и дайте его мне.

Катастрофа машинально взяла указанный предмет и вложила его в протянутую руку. Белый повернулся к ней спиной и склонился над столом, ярко освещённом огромным круглым светильником.

У дальнего конца стола сидел Рыжий Клоун. Он был одет в атласную хламиду, сшитую из разноцветных ромбов. На его голове был огромный рыжий парик, на котором едва держалась крошечная треуголка с блестящей кокардой, лицо закрывали зеркальные очки-капли и хирургическая маска. Он весело мотал головой в такт музыке, которую слушал через наушники. Судя по доносившимся звукам, там играли «Блэк Саббат».

– Как там больной? – спросил его Белый.

Вместо ответа Рыжий принялся ещё и размахивать руками.

– Сестра, дайте какие-нибудь ножницы, – попросил Белый.

Катастрофа взяла из множества разложенных перед ней инструментов первый попавшийся, похожий на ножницы, и дала его Белому.

– Это не ножницы, дорогуша! – возмутился он. – Это зажим. Впрочем, сойдёт.

Коротко размахнувшись, он бросил зажим в Рыжего. Зажим, попав тому в плечо, отскочил и со звоном упал в лежавшую на полу кучу инструментов.

– А? Что? – Рыжий вынул из уха наушник и, спустив очки на кончик носа, уставился на Белого.

– Как больной?! – прокричал свой вопрос Белый.

Рыжий бегло оглядел свой край стола, приборы, стоявшие рядом, и сообщил:

– Больной до сих пор болен. За последние пять минут здоровее не стал.

– Как его состояние, спрашиваю, придурок!

– Он скоро проснётся – у меня наркоз кончается. Вчера дежурная смена последний баллон вынюхала – корпоратив у них был.

Он вернул очки на место, вставил в ухо наушник и продолжил наслаждаться творчеством Оззи Озборна.

Белый вновь склонился над столом, и оттуда стали доноситься скрипящие звуки. Через минуту он повернулся к Катастрофе и, со словами: «Сестра, возьмите конечность», протянул ей какой-то предмет. У Катастрофы потемнело в глазах, она пошатнулась – в руках у Белого была отрезанная до середины голени человеческая нога с почерневшей ступнёй.

– Сестра, что с вами? Первый раз в операционной?

– Я… это… у меня… у меня пэ-мэ-эс, – наконец нашлась, что ответить Катастрофа.

– А-а-а! Понятно. Сядьте вон там, в углу. Я уж как-нибудь сам. – Присев, он положил отрезанную ногу в таз и пинком задвинул его под операционный стол.

На столе под цветистой простыней, лежал человек. В его рот был вставлен гофрированный шланг, который шёл к какому-то ритмично вздыхавшему аппарату. К привязанным ремнями к столу рукам присоединены капельницы. На месте правой ноги, пониже колена, краснел окровавленный срез.

Катастрофа, шатаясь, дошла до белого вращающегося стульчика и села. Чтоб не упасть в обморок, она, как учил папа, опустила голову между колен. Что-то мешало дышать – Катастрофа, проведя рукой по лицу, стащила с него хирургическую маску. В нос ударила острая смесь запахов дезинфекции, крови и гниющего мяса. Катастрофе пришлось больно укусить свой большой палец, чтобы остаться в сознании.

– Здравствуйте, детки! – дверь операционной распахнулась, и на пороге появился Дед Мороз.

– Здравствуй, здравствуй, хрен горбатый, – поздоровался через плечо Белый. – Ты бы маску надел – в операционной всё-таки, не в морге.

– У меня на лице своя маска растёт – усы и борода, – Дед Мороз подошёл к столу и стал наблюдать за работой Белого.

– А-а-а! Наша педрилка горбатая явилась! – обрадовался Рыжий, заметив гостя. Он вытащил из ушей оба наушника. – Ты подарки нам принёс, жид Лапландский?

– Если б вы знали, как я люблю вас обоих, выкидыши мединститута, – ответил Дед Мороз, ничуть не обидевшись. – Вашу манеру здороваться – особенно.

– Что ни слово – то правда, – ответил Рыжий. – Ты горбатый и мальчиков любишь.

То, что Катастрофа поначалу приняла за мешок с подарками на спине у Деда Мороза, на самом деле было горбом

– Потому что сам себе обрезание делал, – предположил Рыжий

– Не сам – мне помогали. Но мальчиков люблю. За их розовые попки. А кто это у нас тут в уголке притаился? Не мальчик случайно? Не-е-е – девочка, – сказал он, разглядев Катастрофу. – И что мы тут делаем такие красивые?

– Практикантка, – пояснил Белый, не отрываясь от своего занятия. – Впервые на ампутации.

– Поня-а-атно почему мы такие зелёные! – протянул Дед Мороз. – Деточка ты ко мне в гости приходи. В подвал. На аутопсии поможешь – все фобии, как рукой снимет. Мне сегодня покойничка привезли – пальчики оближешь – три недели в реке пролежал. Я из его брюшной полости восемь во-о-от таких здоровенных раков достал. Приходи, пивка попьём.

– Ты! Персонаж страшной сказки! Кончай над ребёнком измываться! – сказал Рыжий, и, вытащив из кучи инструментов у своих ног скальпель, метнул его в Деда Мороза.

– Я персонаж светлый и радостный, – возразил тот, на удивление ловко увернувшись от летящего в него ножа, который за его спиной воткнулся в дверь. – Миллионы детишек по всему миру с нетерпением ожидают моего прихода.

– Бедные обречённые создания! – Белый передёрнул плечами. – Слышь ты, полярный еврей, делом займись.

– А где оно, дело-то? – он огляделся. – Вижу-вижу – под столом как всегда.

С кряхтением нагнувшись, Дед Мороз вытащил из-под стола отрезанную ногу и, близко поднеся её к лицу, принялся внимательно рассматривать.

– Ничего неожиданного не скажу, – сообщил он вскоре. – Обширный некроз вследствие обморожения. Как он сюда попал? Больной, в смысле…

– Какие-то люди на улице подобрали без сознания, – сказал Белый. – Ну вот, в принципе и всё. Культю я ушил. Сейчас повязку наложу и можно в палату…

– Тут не только обморожение, – пробормотал Дед Мороз, который продолжал внимательно изучать ногу. Он поднёс её к носу, понюхал срез, затем лизнул его, сплюнул. – Тут, похоже, ещё и рак.

– Совсем мозги в своём подвале отморозил! – заорал Рыжий. – Меня сейчас стошнит! – Он зажал руками рот и отвернулся.

– Дедушка, это не кошерно! – Белый укоризненно покачал головой.

– Не кошерно, зато точно, – ответил тот. – Ты вот рак заметил? А я заметил. И безо всяких анализов. Кто ещё так умеет? А это я забираю.

Он завернул ногу в салфетку, взял её под мышку и направился к двери.

– Сгинул Дедушка Мороз и подарок свой унёс, – продекламировал Рыжий.

– Молчи, палач-любитель!

Не дойдя до двери, он остановился и повернулся к Катастрофе.

– Ты деточка не смущайся. Я как первый раз в операционную попал, вообще, в обморок брякнулся. Ты заходи ко мне в гости. Моё отделение здесь самое интересное.

– – –

– Лохма-а-атый! Лохма-а-атый! – тихонько позвала Катастрофа. – Лохматый, ты где? Появись! Ну, пожалуйста-а-а…

Она сидела на сестринском посту одна. Была ночь. Перед ней был длинный уходящий в темноту больничный коридор. Высокий потолок терялся в сумраке. Стены были покрыты облупившейся грязно-зелёной масляной краской.

– Лохма-а-атый! Лопиху-у-ундрик! Ну, где же ты? Мне стра-а-ашно…Не бросай меня...

Из распахнутых настежь дверей палат доносились стоны, вздохи, храп. За окном мерно барабанили капли дождя. На столе тикал старый будильник. Стрелки показывали три часа.

На Катастрофе был костюм мажоретки: кокетливый гусарский ментик из ярко-красного бархата, украшенный галунами, коротенькая белая юбочка, телесного цвета трико, мягкие белые сапожки, на голове – красный кивер с белым страусиным пером. Вообще-то она хотела одеться снегурочкой, но сестра-кастелянша сказала, что снегурочки работают в педиатрии, а в реанимации больные быстрее выздоравливают, когда видят ярких красивых девушек, а будет возражать, так её оденут, как танцовщицу из варьете – в одни перья.