Фалькао усаживается рядом, оттянув краешек верхнего пледа и укрывшись им так, что они оказываются совсем рядом. Чужое дыхание щекочет ухо и непонятным образом успокаивает нервы, которые с самого первого матча после травмы издавали такую какофонию, что хотелось заткнуть уши и накрыть голову подушкой.

— Люблю сюда приходить, — негромко говорит Радамель, — редко получается, правда, но люблю. Тут так спокойно, так правильно, что можно забыть обо всем и понять, что самое главное в твоей жизни. Главное именно для тебя, а не для всех, кто тебя окружает, и вечно что-то от тебя хочет. Только тут и слышишь голос тишины.

— Голос тишины — как красиво, — отвечает Сашка, не зная, что еще сказать. Слишком непривычно ведет себя Радамель, и это выбивает почву у него из-под ног.

— Ты звезды любишь?

Саша на миг удивляется столь неожиданному вопросу:

— Их, наверно, все любят.

— Я не про то! Ты про них что-то знаешь?

— Вот что нет, то нет. Все мои познания ограничиваются ковшом Большой Медведицы, да Полярной звездой на ее хвосте. Или она в Малой?.. Черт, видишь, даже не помню!

— В Малой, — усмехается тот. — Я в школе увлекался астрономией, это чертовски интересная наука, даже не представляешь насколько. Не сказать что я приобрел какие-то глубокие знания, но многие звезды назвать могу. Видишь вон ту? Самую яркую?

Сашка следит за его рукой и без труда понимает, о чем речь.

— Вон та? Над горизонтом?

— Ага. Сириус. Название-то хоть слышал?

— Издеваешься? — косится он обиженно. — Не настолько я тупой.

— Ну так вот. Сириус — альфа Большого Пса, самая яркая звезда ночного неба, а рядом с ней… Вон та, видишь, с красным оттенком? Это Бетельгейзе, она находится на самом деле ужасно далеко, на сотни лет дальше, чем Сириус. С ней вообще интересная ситуация. Она рано или поздно должна взорваться и превратиться в сверхновую звезду, и это общеизвестный факт. Но поскольку, как я уже сказал, она находится на расстоянии около шестисот лет, мы даже не знаем, а, может, быть ее уже давно не существует?! Может, она взорвалась лет триста назад, а мы все еще видим свет от уже погибшей звезды?!

Сашка затихает, против воли захваченный этой величественной и ошеломляющей своими масштабами мыслью — свет погибшей звезды… Есть в этом что-то торжественное, печальное, и пожалуй, даже пугающее.

— Так, что-то и меня начало подмораживать, — прерывает рассказ Радамель, — давай пить кофе.

— Ну ты же знаешь… — Сашка морщится: он тут о высоком задумался, а этот бесчувственный гад весь настрой обломал… Да еще с кофе! Один запах которого заставляет Сашку беситься.

— Да знаю я, что ты кофе не любишь. Но это просто потому, что ты настоящий не пробовал.

— Какой это?

— Колумбийский, конечно.

— О! А в Колумбии выращивают кофе? А я думал, только наркотики! — не может не съехидничать Сашка.

— Я сделаю вид, что ничего не слышал. Но только потому что делаю скидку на твое не самое лучшее расположение духа, — холодно отзывается Радамель, разливая из термоса напиток, аромат которого не имеет ничего общего с тем пойлом, от которого Сашку воротило и хотелось убивать. — Настоящий колумбийский кофе, чтоб ты знал, невежа, готовят совершенно по-особенному. Зерна сначала окунают в горячий шоколад, а затем быстро замораживают, так что получается чудная глазурь. И только затем молят и варят. Причем с любым другим кофе, выросшим не у нас, такое не пройдет.

— Ого, — тянет против воли впечатленный Сашка, — и часто ты такими кулинарными ухищрениями занимаешься?

— Нет, конечно, я же говорил, из другого кофе не выйдет, а этот мне на днях прислали. Ну и времени опять же на приготовление многовато нужно.

— А чего тогда сейчас расстарался?

Радамель бросает на него непонятный взгляд и слегка раздраженно пожимает плечами:

— Не пил давно, соскучился по дому. Все, хватит болтать, держи чашку.

— Ой, а что это? — не может не спросить Сашка удивленно, отхлебнув глоток, а затем еще один, и еще. С одной стороны, это, конечно был кофе, как-никак кофейный аромат даже колумбийского кофе ни с чем не спутаешь, но с другой… Он вдруг впервые в жизни понимает, что кофе — это не обязательно терпкая жижа с маслянистым, тяжелым вкусом и горько-приторным запахом. Что, оказывается, он может быть и вот таким: нежным, бархатным, легким, сладким и немного горьким одновременно. — Это кофе?!

— Маленький мой, — язвительно мурлычет Радамель, отхлебывая из своей чашки, — у тебя со слухом проблемы? Или с памятью? Так грустно — ведь такой молодой! Вот сразу видно, что ты цыпленок!

Услышав это, столь пылко ненавидимое им прозвище, от которого, как он с облегчением считал, навсегда избавился, Сашка чуть чашку из рук не роняет. Вся эйфория от божественного напитка вмиг исчезает. В его взгляде, которым он буквально сверлит Фалькао, бушуют ярость и немой вопрос. Тот игнорирует первую и отвечает на второй:

— Ты же не думал, что в век интернета это очаровательное прозвище, — он ехидно ухмыляется, — останется твоей тайной?

— Если ты еще раз меня так назовешь… — он запинается, судорожно придумывая, чем бы напугать таким ужасным, — то я тебя скину вот с этого обрыва, и ты так никогда и не узнаешь, жива ли эта твоя Бетель… Как там ее?

— Бетельгейзе, — подсказывает Радамель и подтягивает разбушевавшегося Саньку поближе, обратно под плед. — Нет, это слишком страшная угроза. Признаю, ты меня сделал, и клянусь, больше никогда не называть тебя цыпленком, — он демонстративно гладит его хохолок, — и даже…

— Даже что? — не выдерживает паузы Сашка, крутя в руках чашку, и вновь с наслаждением делая очередной большой глоток.

— Даже не буду петь тебе перед сном «Мало, Головин»!

Это был удар в спину, которого он никак не мог ожидать. От шока он закашливается так сильно, что сжалившемуся Радамелю приходится стукнуть его пару раз между лопатками.

— Нет, ты, правда, всерьез надеялся, что ничего не выплывет?

— Да не то чтобы… — Сашка чувствует, что неумолимо заливается краской, и радуется, что в полутьме это не так заметно. Наверно. — Просто не ожидал, что ты на это наткнешься.

На удивление Радамель не отвечает сразу, а отворачивается, запрокинув голову вверх, то ли любуясь блеском звезд, то ли просто придумывая ответ, и и лишь спустя пару мгновений вновь говорит:

— Если бы просто ползал в сети, то, возможно, и не наткнулся бы. А вот если целенаправленно искать информацию об одном очень перспективном игроке, то можно столько интересного прочесть, ты даже не представляешь!

И впервые за весь вечер Сашка, опять ошеломленно впившийся взглядом в Радамеля, не находится, что ответить.

— Чего смотрим, ребенок? — усмехается тот и в очередной раз натягивает на него плед, который, оказывается, свалился, а он даже и не заметил. — Для тебя так удивительно, что я искал о тебе информацию?

— Ну в общем, это не совсем то, что я ожидал услышать, — осторожно соглашается Сашка, наконец, отмерев.

— Почему? — Фалькао ложится на бок, опершись о землю локтем, и внимательно смотрит на него,.

Почему… Что за вопрос?! Вот как на него ответить?! Может быть, потому что он до сих пор понятия не имеет, кто они друг другу, и как вообще Радамель к нему относится?! Потому что за все три месяца их, мягко выражаясь, плотного общения, ни один из них и словом не обмолвился о чем-то большем, нежели обычное физическое желание? В которое поиски информации в сети не особо вписывались, если честно.

Да, им было очень хорошо вместе, да, секс был потрясающим, и его всегда было мало, но ни о чем большем и речи пока не заходило. Хотя, что уж себе-то врать, задать этот вопрос хотелось неоднократно и нестерпимо, но дикий страх все испортить обрубал все попытки на корню. И вот теперь эти странные заявления, эта прогулка, эти звезды, этот кофе. Что вообще происходит, черт возьми?!

Кажется, все его тягостные размышления так явно отражаются на лице, что Радамель не выдерживает.