За их спинами виднелись песчаный берег и бескрайнее море — быть может, эта фотография была сделана на отдыхе, во время летних каникул?
Чернила выцвели от времени, но первая запись благодаря красивому крупному почерку читалась отлично.
“Мне кажется, я схожу с ума. Вокруг меня все рушится! Я не понимаю, за что… Я не могу поговорить ни с кем, и если я не выплесну куда-нибудь свои мысли, моя голова попросту лопнет! Что ж, пусть будет эта тетрадь…”
После тех слов, что сказал Волчонок перед своей смертью, Люм уже был готов к тому, что чтение его личного дневника будет занятием тяжелым.
И он не ошибся.
“Я постоянно хочу спать, и когда я просыпаюсь — моя подушка мокрая… Я ничего не могу с этим поделать — я ни с чем ничего не могу поделать!”
“Боже, за что? Я не хочу, чтобы из меня выделялась смазка, это отвратительно! Меня тошнит от самого себя! Я хочу снова стать бетой!”
“Сегодня я связался с омега-папой, и он отругал меня. Он сказал, что, раз уж так сложилось, я должен не ныть и жаловаться, а сделать все, лишь бы угодить Маису, и я должен быть счастлив, ведь мой альфа богат! А еще он сказал, что денег на то, чтобы выкупить меня, у них нет, и что омега имеет право быть без альфы, только если тот умер, и то — ненадолго… Никогда не видел его таким сердитым! Как он может говорить такое?.. Он ведь знает, что я не хотел этого! Я так и сказал — а он лишь поджал губы и выключил оракул… Почему меня все бросили?”
Этот последний вопрос как будто повис в воздухе, хоть вслух его никто и не зачитывал.
По этим немногословным записям можно было представить, каково приходилось Волчонку после ритуала — и Люмиус даже боялся поставить себя на его место.
Переведя дух и проглотив подступивший к горлу ком, он продолжил чтение.
“Сын-призрак — позор для семьи, а сын-раб — нет?”
Это предложение было написано наискосок и занимало целую страницу.
На следующей почему-то было много следов от упавшей влаги — кто знает, не были ли это слезы?
“Сегодня я случайно пролил чай на Маиса, когда подавал завтрак, и его альфа-папа дал ему ремень… Он сказал, что именно так воспитывают неуклюжих омег, хотя сам, похоже, так не делает — они с омега-папой Маиса воркуют, как голубки, хотя с момента их ритуала прошло уже двадцать лет… Это было больно! У меня вся попа красная, я не могу нормально сидеть! За что Маис так озлобился на меня, что…”
Дальше шла жирная чернильная полоса, как будто у Лукреция дрогнула рука, когда он писал.
“… сделал все это со мной? Я спрашивал у него, а он лишь смеялся… Его альфа-папа сказал, что отныне, если я не буду слушаться, Маис всегда должен будет меня наказывать — господи, прошу тебя, пусть он не воспримет это всерьез…”
— Это тот самый случай, когда послушание родителям идет во вред, — пробормотал Люмиус себе под нос. — Ну и паскуда же ты, Маис!
“Я виноват? Но в чем? Скажите мне, и я исправлюсь! Верните мне свободу, верните мое тело, верните моего брата! Мы же были не разлей вода… Но Маис больше не хочет быть моим другом, он хочет быть моим хозяином…”
“Я будто падаю в колодец, у которого нет дна… Столько людей вокруг, и все меня бросили — прямо как тогда, в тот праздник, когда я потерял все… Все, что у меня осталось — это Маис. Смысл всей моей несчастной жизни и причина ее же разрушения…”
Судя по датам, вел дневник Лукреций нерегулярно, с перерывами в дни, недели и даже месяцы.
Сколько же еще по-настоящему страшных вещей остались вне этих записей?
Бездумно перелистнув страницы до середины тетради, Люм вдруг увидел упоминания о самом себе, встречающиеся в разное время.
“К нам в класс пришел новенький. Маис попытался задавить его авторитетом, а в ответ встретил лишь дерзость — мне это понравилось… Похоже, он не особо стремится общаться с другими — в этом я его понимаю”.
“Маис раздувается от злости, как рыба-ёж, стоит только Златовласке пройти мимо — это выглядит весьма забавно!”
“Кажется, Маис положил глаз на Златовласку, говорит, что хотел бы себе двух омег, заодно и мне была бы компания — чертов идиот! Даже взрослые, состоявшиеся альфы боятся брать на себя такую ответственность, а этот кретин не видит ничего, кроме своих желаний! Да, его понять можно, Златовласка очень красив, но все же… предупредить бы его от греха подальше, только как — я пока не придумал…”
Если сравнивать начало и середину дневника, то отличие было налицо — если первые записи были очень эмоциональны, то позже они стали более спокойными, а порой даже полными сарказма и яда — и Волчонок сам это замечал:
“Мне кажется, я черствею — и я только рад этому! Я устал плакать. Я ничего не чувствую. Вся моя боль заперта где-то глубоко внутри, и я не хочу ее выпускать. Я всех ненавижу! Даже Маиса. Особенно Маиса”, — последние слова были подчеркнуты.
Ненависть ко всему миру действительно начала частенько отражаться в его дневнике.
“Я не понимаю, как другие омеги могут быть счастливы? Большинство из них выглядит вполне довольными жизнью и своими альфами — меня тошнит от них! Как они только умудряются наслаждаться рабством? Мне бы так!”
“Сколько Маису бы ни говорили его папаши, что он — король мира и достоин всего, что только пожелает, реальность говорит немного другое…”
“Уроды, уроды, кругом одни уроды! Сегодня какие-то альфы зажали меня в туалете — я смог убежать, но Маис, узнав об этом, решил наказать меня, а не разобраться с ними! Сказал, что нечего крутить задом перед чужими альфами… Да ради всего святого, дорогой, мне и тебя одного хватает за глаза…”
“Иногда у меня создается ощущение, что Маис сам до сих пор не понял, во что я превратился по его вине… Для него это все забава, а я - лишь главная игрушка…”
Большинство записей было описанием повседневных будней, и Люмиус, к немалому удивлению, частенько видел в них собственное имя.
Некоторые из последних заметок заставили его кожу покрыться мурашками.
“Я уже третий месяц ношу ножик в кармане — понимаю, что это глупость, но ничего не могу поделать, меня просто завораживает блеск его лезвия…”
“Если хоть кто-то узнает, что я хожу на крышу по ночам, мало не покажется — накажут и на сцене, и Маис постарается, но, думаю, оно того стоит! Меня так манит высота, что, кажется, ничего лучше на свете и быть не может…”
“Еще год назад я мог поднять в воздух стол силой мысли. Сегодня — я едва могу передвинуть солонку с места. А папы так гордились тем, что в их семье есть довольно-таки одаренный маг… В такие моменты я не хочу жить!”
Еще несколько коротких будничных записей, в основном о Люме — и дневник закончился.
Дальше шли только чистые страницы, на которых уже никто и ничего не напишет. Никогда.
Люмиус еще долго сидел, просто раскачиваясь на месте и прижав тетрадку к груди — чужая жизнь, оборвавшаяся так быстро, все еще стояла у него перед глазами…
Именно таким его и застал вернувшийся Гервин.
И на вопрос соседа о том, что случилось, парень молча протянул ему дневник.
Комментарий к
Больничный у автора, будь он неладен, наконец-то закончился, и, к сожалению, писать стахановскими темпами уже не получится - но я постараюсь не затягивать с продолжением.
========== Часть 10 ==========
Комментарий к
Внезапно выпавший выходной. Еще более внезапная прода. Пока нормальные люди в выходные отдыхают - я пишу…
Строчки и цифры сливались перед глазами.
Раздраженно вздыхая, Люмиус пытался сосредоточиться.
Тот редкий в последнее время момент, когда его не мучили болезненная сонливость и тошнота, до смешного напоминающая токсикоз, когда его не одолевали печальные мысли и тоска, приходилось бездарно тратить — и на что? На материалы по использованию, обороту и продаже заряженных колдовством столовых приборов!
Можно ли представить себе что-то более скучное?
