Именно поэтому директор, прежде чем вытащить болванку из коробки и дать ее Гервину, надел перчатки.

— Все базовые настройки — средний уровень свободы, предохранение, защита от других альф — уже установлены, если захотите что-то изменить, всегда можно обратиться в мастерскую… Ни в коем случае не теряйте справку!

Честно говоря, Люмиус страшно устал, но, к счастью, конец был не за горами.

— На колени!

Эту команду он выполнил даже с радостью.

Парень, который из простого соседа по комнате стал хозяином его жизни, стоял перед ним, неловко кусая губу, и ошейник в его руках уже начал покрываться какими-то символами…

Усмехнувшись, Люм откинул назад свои волосы, открывая шею, и его кожи коснулся металл.

Сзади щелкнул маленький замочек, и этот звук навсегда отрезал их обоих от того, что было раньше.

Он чувствовал тепло, идущее от ошейника к голове — но, коснувшись своего нового удостоверения личности, он ощутил лишь холод…

Теперь, наконец-то, все закончилось.

***

— Тебе не жмет?

— Нет, — приоткрыв один глаз, Люмиус тут же закрыл его снова. — Все со мной отлично, просто в сон тянет… Я слышал, что примерно так и должно быть, так что молчи и не шевелись!

Бесстыдно закинув одну ногу на Гервина, он поудобнее устроил голову на его плече и начал проваливаться в сон.

Но пробудиться ему пришлось довольно скоро от несколько странного ощущения.

— Ты чего мне тут ошейник тыркаешь?

— Прости! Я… — ботаник с виноватым видом отдернул руку. — Просто, ну… непривычно…

— Мне, знаешь ли, тоже!

— Я больше не буду… ну ладно, в последний раз… — и Гервин, несмотря на недовольное лицо Люма, провел кончиком пальца по металлу. — Я ведь смогу в случае чего отпустить тебя? — вдруг спросил он с улыбкой.

Новоявленный омега погрозил ему кулаком.

— Только попробуй! Я не хочу в призраки, понял? Некоторым кажется, что быть призраком — значит быть свободным, но я так не считаю… — он зевнул. — Как думаешь, скоро у меня будет первая течка?

— Ну, это зависит от того, как часто мы…

В комнате повисла гробовая тишина.

— Как часто мы что? — прекрасно зная ответ, прищурился Люмиус, глядя, как лицо соседа по комнате, имевшего неосторожность зайти на скользкую дорожку, медленно наливается краснотой.

— Б-будем… заниматься этим…

Гервин сказал это почти шепотом, будто страшное ругательство.

Иногда язык твой — действительно враг твой!

— Каждый день, — поставил резолюцию Люм. — Может, даже и не по одному разу… Я жаждал этого всю жизнь, и я хочу, чтобы моя течка не заставила себя долго ждать!

Их разговор вдруг прервал стук в дверь.

На пороге, улыбаясь непонятно чему, стоял Маис Горковски, а за его спиной с таким видом, будто хотел провалиться сквозь землю прямо сейчас, маячил Лукреций.

— Так, так, так… — поглаживая редкую темную растительность на лице, незваный гость без приглашения вошел в комнату. — Ну что, Златовласка, наслаждаешься новой жизнью? Ноги еще сходятся или уже нет?

— Пошел ты, — прошипел Люмиус сквозь зубы.

— Ой-ой, омега грубит, какое безобразие! Я могу научить тебя, как надо обращаться с дерзящим омегой, — обратился Маис уже к Гервину, — но я здесь не за этим…

— А за чем тогда?

Повисла гнетущая тишина.

Горковски сиял все больше, в то время как Волчонок на глазах мрачнел.

— Отдай мне Златовласку, — наконец, сказал Маис. — Продай, поменяйся на что-нибудь… в конце концов, просто уступи на одну ночь!

У Люма отвисла челюсть.

У Гервина тоже.

— Я сам хотел провести с ним ритуал, но вот этот, — гость раздраженно показал на Лукреция, — помешал мне… Тогда я выпорол его очень сильно, но так и не смог выбить дурь из его головы! Он до сих пор против, представляете? Да кто его спрашивал! Я хочу, чтобы у меня было два омеги, и у меня будут два омеги, и пусть все утрутся, ясно?!

Люмиус отлично понимал, почему это происходит.

Они с Горковски невзлюбили друг друга с первого школьного дня, а что может быть лучше, чем увидеть своего врага поверженным, униженным, да еще и твоей личной собственностью, закованной в ошейник?

— Мир не вращается вокруг тебя, Горковски, — холодно сказал он, как бы невзначай встав позади Гервина. — Отдашь меня ему?

— Нет, — в голосе ботаника звучала доселе невиданная от него твердость. — Думаю, вам лучше уйти…

Бросившись на него, Горковски взял его за грудки и встряхнул, шипя:

— О, нет, ты отдашь… Я тебя заставлю! Потому что ты, чмошник, не в состоянии…

Что именно Гервин был не в состоянии сделать, никто уже не узнал — кинувшись на своего хозяина, до этого бесстрастный Волчонок вырвал Гервина из его рук, и что-то серебристо-фиолетовое со свистом рассекло воздух…

Люмиус с ужасом увидел, что это ножик.

Скорее сувенирный, чем представляющий какую-то реальную угрозу, но, судя по клейму на стыке с рукояткой, явно заряженный магией…

— Не думай, что я делаю это ради тебя, — бросил Лукреций охающему на полу от боли Гервину, — тебе я бы с радостью перерезал глотку… Я делаю это ради Златовласки!

Он снова взмахнул рукой, и лезвие прошло в опасной близости от лица Горковски, который в испуге шарахнулся назад.

Волчонок явно был не в себе.

Его глаза лихорадочно блестели, побелевшие губы дрожали, и, казалось, он еле сдерживал истерический смех.

— Тебе мало?! — закричал он на Горковски. — Мало меня?! Ты думаешь, весь мир должен падать ниц перед тобой, и приносить тебе дары, и…

Приступ кашля из-за слишком громкого тона не дал ему договорить.

Воспользовавшись паузой, Люмиус вышел вперед, приподняв руки.

— Лукреций, — залепетал он, — давай ты успокоишься, бросишь нож, и…

— Не лезь! — получил он резкий ответ, и Лукреций, глядя исподлобья то на него, то на своего альфу, расхохотался.

Этот жуткий басистый смех никак не должен был выходить из груди мальчика-подростка, от него стыла кровь в жилах и волосы стояли дыбом…

Но после этого Волчонок хотя бы начал говорить спокойнее.

— Представляете, он и правда думает, что вселенная вращается вокруг него! — рука, державшая нож, бессильно опустилась. — Наши альфа-отцы терпеть не могли друг друга… Мой отец завидовал богатству его отца, а его отец считал моего жалким неудачником… Но нам это никогда не мешало! — на глазах омеги вдруг выступили слезы. — Всегда вместе! Мы были не просто кузенами, мы были лучшими друзьями! До тех пор, пока ты, Маис, не решил, что все в этой жизни должно быть так, как ты захочешь, как тебя учил твой папаша… — его начало трясти. — До тех пор, пока ты не изнасиловал меня на семейном празднике! На белоснежной скатерти, среди фарфоровых чашек и пирожных с кремом… И никто не вмешался, все просто смотрели! Даже мои родители… — Лукреций всхлипнул. — Все признали это законным… Родственники, общественность, суд… Но не я! — он снова сорвался на крик. — С того самого дня, как ты сделал это со мной, и до настоящей секунды — я ни на мгновение не примирился с этим! Я не примирюсь даже за гробовой доской! И ты больше не заставишь меня терпеть все это!

Это не может случиться.

Этого просто не может быть!

Но это происходило на самом деле.

“Этим ножом просто невозможно навредить себе серьезно”, — сказал себе Люмиус и сам же себе не поверил, ведь лезвие игрушечного ножика было направлено прямо в сердце.

— Стой…

Повернувшись на его жалобный голос, Лукреций горько усмехнулся.

— Ты уж прости меня, Златовласка, что делаю это в твоей комнате, но я больше не могу — тяжело, знаешь ли, столько лет любить и ненавидеть одновременно…

Словно в дурном сне, Люмиус увидел красное пятно, расплывающееся на белоснежной рубашке.

Кровь брызнула из уголков рта Лукреция, бледные до синевы пальцы из последних сил сжались вокруг рукоятки ножа, и, пошатнувшись, он упал прямо на руки Гервину.