В результате родители жили и двигались дальше – как и их дети. При удачном стечении обстоятельств и дети, и родители рассматривали жизнь отдельно друг от друга как форму свободы. Если у родителей было достаточно средств, они избирали, по выражению социологов, “близость на расстоянии” (intimacy at a distance)[21]. В Америке начала XX века 60 % родителей старше 65-ти жили с одним из своих детей, к 1960-м годам эта доля сократилась до 25 %, а к 1975 году составляла уже меньше 15 %[22]. Эта закономерность наблюдается во всем мире[23]. Лишь 10 % европейцев старше 80 лет живут с детьми, при этом почти половина людей этого возраста – одинокие старики, уже потерявшие партнера[24]. Такой же радикальный сдвиг происходит и в Азии, где еще недавно сама мысль о том, что престарелых родителей можно бросить одних, считалась позором. Так думал и мой отец. Но и в Китае, и в Японии, и в Корее национальная статистика показывает, что процент стариков, которые живут одни, стремительно растет.

На самом деле это знак колоссального прогресса. В наши дни перед пожилыми людьми раскрывается масса новых возможностей. Делберт Уэбб, застройщик из Аризоны, в 1960-х годах ввел в обиход понятие “поселок для пенсионеров” (retirement community) – так Уэбб назвал поселок Сан-Сити (“Солнечный город”), который построил в пригороде Финикса: это было одно из первых поселений в мире, обязательным условием проживания в котором был преклонный возраст[25]. В свое время эта идея вызвала много споров. Большинство застройщиков были убеждены, что старики предпочтут возможность более тесно общаться со своими детьми. Однако Уэбб был не согласен. Он считал, что на закате дней никому не хочется жить так, как жил мой дед – чтобы под ногами все время путались младшие родственники. Сан-Сити воплощал альтернативное представление о том, как пожилые люди, по выражению Уэбба, будут проводить “годы досуга”. Там есть и поле для гольфа, и торговые улочки, и развлекательный центр – все нужное для того, чтобы человек на пенсии проводил свои дни в активном отдыхе, обедал в ресторанах и общался с такими же, как он сам. Подход Уэбба быстро завоевал популярность и в США, и в Южной Америке, и в Европе, и даже в Азии: поселки для пожилых людей повсеместно стали привычным явлением.

Но если человек не хотел перебираться в подобное место – как, например, не хотела Алиса Хобсон, – то он вполне мог остаться у себя дома и жить совершенно самостоятельно, так, как ему хочется. Этому можно только радоваться. Пожалуй, история еще не знала времен, когда старикам настолько хорошо жилось. Между поколениями произошел передел власти, причем совсем не такой, как иногда считают. Старики вовсе не утратили престижа и авторитета – скорее они ими просто поделились. Модернизация не подорвала статус старейшин. Она скорее подорвала статус семьи в целом. Она дала людям – и старым, и молодым – возможность вести образ жизни, в котором больше свободы и больше контроля над собственной жизнью, – а свобода предполагает и отказ от некоторых обязательств перед другими поколениями. Похоже, почитание старцев кануло в Лету, но не потому, что оно сменилось почитанием молодежи. Оно сменилось уважением к независимой личности.

Однако этот образ жизни оставляет нерешенной одну задачу. Наше уважение к независимости не учитывает реальность нашей жизни: рано или поздно независимость становится физически невозможной. Нас ждет либо немощь, либо тяжелая болезнь. Это так же неизбежно, как вечерний закат. И тогда возникает новый вопрос: если смыслом нашей жизни стала независимость, то что нам делать, когда мы уже не можем ее отстоять?

В 1992 году Алисе исполнилось восемьдесят два. Она была на диво крепкого здоровья. Ей пришлось смириться с необходимостью вставной челюсти и перенести операцию по удалению катаракты на обоих глазах. Вот и все. Она никогда ничем особенным не болела и даже не лежала в больнице. По-прежнему ходила на фитнес с подругой Полли, сама покупала продукты и сама вела хозяйство. Джим и Нэн предложили ей перестроить полуподвал в их доме и оборудовать там квартирку для нее. Возможно, там ей будет проще. Алиса и слышать об этом не хотела. Она не собиралась отказываться от независимости.

Но все понемногу менялось. Как-то Алиса отправилась с родными отдохнуть в горы – и однажды не пришла к обеду. Ее нашли в совершенно другом шале: она сидела там одна и удивлялась, куда же подевались все остальные. Мы еще никогда не видели ее в такой растерянности. В течение нескольких дней родственники не сводили с Алисы глаз, однако больше ничего неприятного не случилось. Мы решили забыть о происшествии.

Потом Нэн как-то зашла навестить Алису и заметила у нее на ноге большие черно-синие кровоподтеки. Неужели она упала? Поначалу Алиса упорно отнекивалась. Но потом призналась, что потеряла равновесие, когда спускалась по деревянной лестнице в подвал. Подумаешь, оступилась! С каждым может случиться, настаивала Алиса. Впредь она будет осторожнее.

Однако вскоре она упала снова, потом еще несколько раз. Она ничего не сломала, однако теперь родные забеспокоились всерьез. И тогда Джим поступил точно так же, как принято в большинстве современных семей. Он отправил Алису к врачу. Врач провел обследование. Оказалось, что у Алисы хрупкие кости, и врач прописал ей кальций. Немного изменил дозировку лекарств, которые Алиса и так уже принимала, и назначил кое-какие новые. Но на самом деле доктор понятия не имел, что делать. Задача, которую мы перед ним поставили, не имела однозначного решения. У Алисы явно уходила почва из-под ног. Ее подводила память. Дальше будет только хуже. Сохранить независимость надолго ей уже не удастся. Но врач не сказал нам, в какую сторону нам двигаться, и не дал никаких практических советов. Он даже не сказал, к чему нам стоит готовиться.

Медицина и здравоохранение изменили траекторию нашей жизни[26]. На протяжении всей человеческой истории, вплоть до самого последнего времени, смерть ощущалась как нечто естественное, она всегда была рядом. Неважно, сколько тебе лет – пять или пятьдесят. Каждый день – как жребий, как бросок костей. Если бы надо было начертить схему здоровья, то у любого человека она выглядела бы так:

Жизнь и здоровье шли себе рука об руку – и все было прекрасно. Потом человека настигала болезнь, и наступал конец – будто крышка люка захлопнулась. Так было, например, с моей бабушкой Гопикабаи Гаванде: она была совершенно здорова вплоть до того самого дня, когда заболела малярией и умерла, не дожив и до тридцати. Так было и с Ричем Хобсоном: инфаркт в командировке – и конец.

С течением лет, поскольку медицина не стояла на месте, крышка, как правило, падала все позже и позже. Достижения санитарии и гигиены и другие шаги на пути к улучшению общественного здравоохранения резко сократили смертность от инфекционных болезней, особенно в раннем детстве, а прогресс клинической медицины значительно снизил смертность при родах и в результате различных травм. К середине XX века лишь четверо из ста человек в промышленно развитых странах не доживали до тридцати[27]. А в последующие десятилетия медицина нашла способы снизить смертность от сердечных приступов, респираторных заболеваний, инсультов и множества других недугов, подстерегающих человека в зрелом возрасте.

Все мы, конечно, рано или поздно от чего-нибудь умрем. Но даже при этом медицина все же отсрочит фатальный финал множества болезней. Больные с неизлечимыми формами рака, например, могут жить на удивление благополучно и довольно долго после постановки диагноза. Им назначают лечение. Симптомы удается контролировать. Они возвращаются к нормальной жизни. Хорошо себя чувствуют. Однако недуг все же прогрессирует – пусть его развитие и удается замедлить, – будто враг под покровом ночи постепенно захватывает укрепления по периметру ваших позиций. Рано или поздно рак даст о себе знать: объявится в легких, в мозге, в позвоночнике, как у Джозефа Лазароффа. И после этого состояние ухудшается относительно быстро, примерно так же, как это было и в прошлом. Смерть настигает нас позднее, но траектория остается прежней. Пройдет несколько месяцев или недель, и организм рухнет под натиском болезни.