Он замолчал, а Ольге не терпелось поделиться своими впечатлениями. Глаза ее с живостью заблестели, и незаметно для нее стал заплетаться язык. Как настоящий охотник, очень подробно и в красках она рассказывала о своем знакомстве с глухарем, про медведя девушка уже забыла. Потом, как будто от этого зависела ее дальнейшая судьба, попросила:

– Ты не убивай его, пожалуйста, на шулемку.

– Да что ты? – улыбаясь, ответил он. – Как можно? Раз твой друг – пусть живет! А еще лучше – заведем курятник из глухарей и капалух. Будем собирать яйца, блины да оладьи с пирогами станем стряпать!

Поддаваясь шуткам и хорошему настроению, девушка захотела продолжения веселья, а поэтому кивнула головой на фляжку:

– Давай еще по пятьдесят граммов?

Он согласился, но настороженно спросил:

– А давно ты выпиваешь?

– С детства. Предки наливали, чтобы не плакала, – еще непонимающе, весело ответила она. Но потом, как будто осознав смысл сказанного, поправилась: – Но в меру! И никогда не тянет!

Васька почему-то подумал про себя: «Это пока не тянет. Но что будет потом?» Он прекрасно знал, что может быть потом, лет через пять – десять, но и сейчас промолчал, доверяясь самому важному и естественному другу – времени.

Ольга поняла, что сказала и сделала что-то не то, и, пытаясь прервать напряженное молчание, присела ему на колени и, обвив руками шею, нежно поцеловала. Девичьи руки – нежнее бархата, губы – слаще меда! Она уже знала, чем побеждать Ваську: он забывал обо всем на свете и уже ничему не противился, мгновенно загораясь желанием.

– Давай хоть продукты да посуду уберем под крышу, ночью дождик намочит! – говорил он, не в силах оторваться от ее груди.

– Это моя забота – иди в избу. Я через минуту приду.

Уже лежа на нарах, он вслушивался в бряканье споласкиваемой посуды, смачное чавканье Волги, тихий и недолгий разговор девушки с собакой. Легкая поступь шагов, дверной скрип, шелест снимаемой одежды, легкое дуновение и хлопок потухшей лампы – все это было словно в сказке или в очень приятном сне! Хотелось, чтобы это длилось всегда, вечно, нескончаемо…

Ночью погода резко переменилась. С запада подул порывистый, но пока еще не холодный ветер и принес за собой черные свинцовые тучи, из которых повалили мокрые, тяжелые лопухи белого снега. Появляясь будто из ниоткуда, они едва касались теплой, хорошо прогретой земли и тут же таяли, превращаясь в большие капли воды. Собираясь вместе, тяжело бухали с лап деревьев, травостоя, наполняя окружающий мир неприятной, промозглой слякотью.

Васька допил вторую кружку «Купца», с чаем в тело возвращалась потухшая бодрость и утраченная за последние дни сила. Неторопливо посмотрел на часы, стрелки которых указывали на восемь. Обычно в это время он был уже в дороге, где-нибудь в тайге или на путике, и, по охотничьим меркам, было довольно поздно, чтобы засиживаться у жаркого костра. Но сегодня его тормозила отвратительная погода, поэтому, глядя на нахмурившийся мир, он не торопился и, смакуя горячий, согревающий душу чай, старался как можно дольше протянуть время.

Ветер понемногу стихал, но низко летящие облака крыли все вокруг. Стояли густые сумерки, напоминавшие ранний рассвет или поздний вечер. Кедры, стоявшие в двадцати метрах от избушки, то проявлялись в молоке, то снова исчезали.

«В такую погоду и пуля не пролетит!» – думал Васька, прикуривая сигаретку. Между тем, полагаясь на свой опыт, он знал – ранний гость до обеда. Ветерок рано или поздно разобьет тучи, дав возможность поохотиться.

Надеясь на лучшее, вот уже пятый день он с упорством и настойчивостью носился по косогорам, открытым местам и безлесым белкам, всевозможными способами стараясь добыть еще одного зверя, так необходимого для дальнейшей жизни в тайге. Отведенные для промысла три дня прошли, и, нарушая свое расписание, Васька все еще надеялся на достижение намеченной цели и не отступал от этого ни на шаг.

В отличие от его подруги, безмятежно и счастливо спящей в зимовье на нарах, мир тайги давно проснулся и ожил. Несмотря на серость начинающегося дня, он разговаривал разноголосьем, шумел, суетился, торопясь использовать редкий дар природы – небывалый, рождающийся раз в пять лет, урожай кедрового ореха.

Нескончаемые перебранки кедровок, шорох беличьих лапок, тоненькое пиканье синичек и поползней, призывный свист и порханье редких рябчиков слышались везде и всюду. Огромная стая дроздов-рябинников с нарастающим и пугающим шумом пролетела над макушками деревьев в южном направлении, испугав обитателей тайги, которые вмиг приумолкли. Как только дроздов не стало слышно, все возобновилось, и заготовка корма в зиму пошла полным ходом!

Ветер стихал, уступая место неподвижному туману, который без помощи своего вечного спутника начал стелиться и просеивать большие плешины видимой тайги, обещая еще один теплый осенний день.

Где-то внизу громко захлопал крыльями глухарь и несколько раз скиркнул, подсказывая округе о появлении какого-то животного, неожиданно оторвавшего его от кормежки.

Васька сразу же насторожился, так как знал, что зря подавать голос древняя птица никогда не будет. Привязанная Волга тоже обратила внимание на этот шум и, насторожившись, застригла ушами. Цыкнув на нее, Васька взял стоявший неподалеку карабин, быстро, но осторожно потянул за болт затвора.

Пристально вглядываясь в молочную пелену, он пытался хоть как-то рассмотреть границу тайги за поляной, до которой было чуть больше сотни метров. Это ему удавалось с большим трудом: вместо резких очертаний стволов деревьев сквозь мутную вату проступала едва различимая темнота.

Прошла минута, за ней томительно долго потекла вторая – пока все было тихо. Но, судя по настороженному состоянию собаки, неотрывно смотрящей вниз и перебирающей мокрый воздух черным носом, Васька понял, что там что-то происходит. Десятое охотничье чувство предсказывало какое-то движение, постепенно передвигающееся вверх.

Уши уловили негромкий звук – поступь чьих-то ног по влажной земле и редкий треск ломаемых сучьев.

Прислушавшись к происходящему, Васька понял, что нарастающее движение идет наискось от избушки и пройдет как раз по краю вертолетной площадки. Не раздумывая, он стал подкрадываться наперерез идущему в непроглядной мгле молока существу. Он отвлекся на мгновение, повернулся к заскулившей суке, просящейся с ним, нахмурился и показал объемистый кулак. Понятливая собака тут же замолчала и, присев, замерла.

Аккуратно преодолев около пятидесяти метров, Васька остановился посередине поляны и, присев на одно колено, приготовился к стрельбе. Приблизившаяся стена тайги стала видна более отчетливо, и дальше идти не имело смысла, потому что невидимым зверь, подходивший к границе леса, мог его обнаружить.

Еще несколько секунд – и из-за стволов толстых кедров на поляну одна за другой выбежали четыре оленухи, подгоняемые сзади гривастым быком, чуть наклонившим голову с большими ветвистыми рогами. Выскочив на чистое место, все пятеро остановились на некоторое мгновение и, вытянув морды, посмотрели на сидящего Ваську. Широко раздвигая ноздри, они одновременно вынюхивали воздух, ища в нем чужие примеси. Но ветерок относил запах человека, и ничто не предвещало смертельной опасности, а подслеповатые глаза приняли человека за пень.

Удостоверившись в спокойной обстановке, возглавлявший «гарем» самец сердито хоркнул и, подгоняя завоеванных в борьбе самок, махнул короной рогов, приказывая следовать дальше. Но, не успев сделать следующий шаг, вдруг упал на колени, ткнулся носом в землю и повалился на левый бок, по инерции перевернувшись через спину, мелькнув широкими шляпами взлягивающих копыт.

Сухой, негромкий звук выстрела раскатился по поляне и заглох, испугав заметавшихся коров, через какое-то мгновение растворившихся в густом тумане. Но дело было сделано! Довольно приличный сокжой лежал у Васькиных ног, в предсмертной агонии дергая ногами. Несколько попыток приподняться и убежать не привели к успеху.