Перед глазами Ильи мелькали строчки из досье: «…отец двоих детей…», «…враг народа…», «…десять лет в браке…», «…диссидент…», — и эхом звучало в голове завершение инструкций: «убей, если потребуется».

Убей, если потребуется.

И Илья до последнего надеялся, что не потребуется.

Говорят, чем дольше медлишь, тем меньше решимость убить. Стрелять надо сразу, иначе потом дрогнет не рука — душа, — и пистолет опустится сам собой. Профессиональные снайперы наверняка не знакомы с этой проблемой: им порой часами приходится выжидать жертву и минутами наблюдать за ней в прицел, выбирая верный момент. Выстрел должен быть сделан наверняка — о каких душевных дрожаниях может идти речь?

Щёки мужчины слегка порозовели, обретая краски, взгляд стал чуть более осмысленным, он явно набирался сил, лёжа на земле, так гляди он наберётся и решимости возобновить сопротивление и тогда — тогда Илье придётся сойтись с ним в рукопашную.

Он наверняка одержит вверх, но это будет грязно, долго, с кучей случайных следов и главное — это будет нарушением всяческих должностных инструкций.

Илья прикрыл глаза. Перед внутренним взором воскресла та ночь, когда отца грубо запихивали в «чёрную марусю», мать стояла рядом, рыдая и заламывая руки, а сам Илюша застыл на месте, не в силах даже отвернуться и закрыть уши, и только пальцы руки, которой он тем утром прижимался к щеке папы, подрагивали.

Чёрт бы их всех побрал.

Илья распахнул глаза и уставился на свою жертву. И тебя… чёрт бы побрал.

Он взглянул на пистолет, краем глаза замечая, что семьянин-диссидент слабо зашевелился, и неспешно вытер свободную руку о штанину. Достав из внутреннего кармана куртки глушитель, он прикрутил его к дулу. Отвёл затвор.

Ни бога, ни чёрта не существует, и потому — нахуй их всех.

Инструктор по стрельбе говорил, что при первом убийстве время будто дробится на куски. Оно отмеряет прошлую жизнь и новую, отмеряет между ними пласт точки невозврата, но ничего подобного Илья не чувствовал. Просто вытягиваешь руку и стреляешь, и вот уже жертва, пытавшаяся скрюченными пальцами вцепиться тебе в штанину, обмякает.

Негромкий хлопок — и вот уже пустые глаза смотрят вдаль, из приоткрытого рта не вырывается ни вздоха, под затылком расплывается лужа крови с кусочками мозга. Дует ветер, и по ней лёгкой рябью идут отражения слабо светящих фонарей.

Илья сделал шаг назад. С пугающим спокойствием открутил глушитель, убрал его, поставил пистолет на предохранитель, спрятал в кобуру, застегнул куртку до горла.

Немного помедлив, он обошёл труп, приподнял его ногой, толкнув в плечо, и скользнул взглядом по голове. Раскуроченный череп, раздробленная кость, белёсая кашица, бывшая мозгом, — кто придумал, что после выстрелов остаются аккуратные ровные дырочки? Хрен там. Не с такого расстояния точно.

Убрав ногу, Илья сунул руки в карманы и двинулся прочь. Грязную работу и без него есть кому делать.

Он дошёл до парка, нашёл оставленный там в кустах портфель, бережно вытащил из кармана затёртую, истончившуюся зелёную обложку, на которой от слова «Тетрадь» уцелел только мягкий знак, и разорвал её в клочья над ближайшей урной. Это было до обидного просто и ничуть не грандиозно: та так и норовила рассыпаться в пыль от малейших грубых прикосновений.

Вернувшись домой — в полученную от управления «двушку», — Илья скинул ботинки и прошёл в спальню. Он ожидал кошмаров, смотрел на кровать с давней, привычной неприязнью, чувствовал липкие, цепкие пальцы изо всех сил подавляемого страха и обречённость приговорённого к казни на рассвете, но рухнул на постель, не раздеваясь, и неожиданно для себя проспал почти до полудня, не проснувшись даже от ночного холода, жалившего его ступни, одетые в тонкие чёрные носки.

Он был слишком талантлив, чтобы стать простой машиной для убийств, слишком хорош, чтобы годиться только для проведения зачисток, и слишком ненадёжен, чтобы быть допущенным к серьёзной аналитической работе.

Чёрт бы побрал принцип «дети отвечают за грехи отцов».

Ах, ну да. Нахуй бы пошёл принцип «дети отвечают за грехи отцов».

Интересно, Соло мучали когда-либо кошмары?..

Они находились в гостиной квартиры Уэйверли, куда тот пригласил их «отметить год успешного сотрудничества». Пунктуальные донельзя, они оба появились у дверей за час до встречи, пока сам Уэйверли ещё только собирался ехать домой с работы, и, пожав плечами, при молчаливом согласии Ильи Соло вскрыл замок.

— Моё первое желание, ковбой, — проговорил Илья, расслабленно сидевший в кресле, пока Соло бродил по комнате и рассматривал фотографии, фигурки, разные мелочи, покоившиеся на полках, красивые вазы и вид из окна.

— Ничего себе. Я думал, ты уже забыл, — насмешливо проговорил он.

— Скажи лучше: надеялся, — хмыкнул Илья. Он задумался на пару секунд, как бы так сформулировать вопрос, чтобы вытянуть из Соло побольше информации, но затем нашёл способ поинтереснее. — Сыграем в «Правду или вызов», — решил он.

Брови Соло взметнулись в удивлении, он довольно улыбнулся, и Илья невольно залюбовался его улыбкой и будто подсвеченными в падающих из окна лучах заходящего солнца волосами.

— Ты же понимаешь, что это обоюдоострый нож? — Соло сел напротив и привычным движением подтянул брюки на коленях.

— Мне было бы лучше потребовать откровенных ответов на, допустим, пять вопросов?

— Ты слишком честный, большевик, — заметил Соло. Конечно, было бы лучше просто задать какое-то количество вопросов, забрав право уйти от ответа… для Ильи. Сам Соло был весьма доволен идеей сыграть в «Правду или вызов»: он не мог представить вопроса, на который не смог бы ответить, ведь Илья, очевидно, не тайны ЦРУ собрался выяснять таким замысловатым способом, а в отношении информации о себе Соло не был особо щепетилен. Он просто ставил себя так, чтобы при поверхностном общении о нём оставалось впечатление в стиле «а, с этим и так всё понятно»: это было эффективнее, чем запирать душу на сто замков, ведь желающих подобрать ключик или воспользоваться отмычкой всегда находилось в количестве. Брались откуда-то эдакие любители тайн.

То ли дело Илья: вот в каком тихом омуте водились те ещё черти. Он казался то бесчувственным чурбаном, то простоватым советским парнем, то опасным агентом-оперативником, но больше всего Соло интересовала та его грань, в которой он становился открытой нарывающей раной, в которую даже пальцем тыкать не надо — лишний выдох в эту сторону грозил обернуться вспышкой защитного гнева; и не потому, что Соло был изощрённым садистом, только и искавшим возможности уколоть людей в больные места, просто ему хотелось знать, как Илья стал тем, кем стал.

— Ну да, — хмыкнул Илья. — Правда или вызов? — спросил он без лишних предисловий. У них оставалось минут тридцать до приезда Уэйверли, не стоило это время тратить зря.

— Правда.

— Когда ты в первый раз убил? — Илья решил подходить к главному вопросу постепенно. А может, и задавать его не придётся: узнает всё по мелким деталям в ответах на другие вопросы, и его истинный интерес останется для Соло скрыт.

— В армии. Я вор, большевик, мы не любим пачкать руки, — ответил Соло. Ему чертовски не хватало стакана с виски для завершения образа, подумал Илья, разглядывая своего визави. — Правда или вызов? — спросил он в свою очередь, не давая Илье возможности прокомментировать ответ.

— Правда, — выбрал Илья, немного подумав. Выбирать «вызов» было опасно: кто знает, какие фантазии у Соло в голове.

— Когда у тебя был первый секс?

Илья поморщился. Вот же ковбой…

— В восьмом классе, в физкультурной раздевалке, — кратко ответил он.

— В женской или мужской? — иронично уточнил Соло.

— Спросишь это в следующем туре, — фыркнул Илья. Он чувствовал себя таким напряжённым, словно говорил с вражеским шпионом и не должен был даже случайно, даже намёком выдать ни капли лишней информации. — Правда или вызов?

— Вызов. — Соло тоже был не промах. Он ощущал игру Ильи, его попытки оплести его паутиной вопросов, и решил спутать карты.