Мне не хватило времени, чтобы подружиться с Виталием. За давностью лет впечатления о нём почти стерлись. А из-за разницы в возрасте в детстве общих интересов у нас особо и не было. Но он здорово мне помог, когда я только пришёл в школу. Когда у первоклашки есть старший брат, можно никого не бояться, разговаривать через губу и даже иногда задираться. Старший брат, которому всегда можно пожаловаться, заранее зная, что он обязательно ввяжется и заступится за тебя, даже если ты и не прав, – это круто во все времена.

Однажды я его опозорил. Я отпросился в туалет, но не смог открыть дверь – ручка располагалась слишком высоко, чтобы я мог до неё дотянуться. Мне ничего не оставалось, как позвать на помощь брата. И я отправился прямиком в класс, где он учился, и, открыв дверь, прямо при всех сказал:

– Виталя, открой дверь в туалет, а то я до ручки не достаю.

Класс дружно грохнулся от смеха, а брат покраснел. Учительница улыбнулась и вышла со мной, чтобы открыть мне дверь. Наверное, она пожалела Виталика, не выставив его перед одноклассниками «нянькой».

А на перемене Виталий мне выговаривал:

– Ты зачем меня опозорил? – И замахнулся: – Ка-а-к дал бы…

Но не дал, потому ему самому было приятно выглядеть в глазах окружающих защитником младшего брата, чувствовать себя сильным.

И всё же я его плохо знал. Так – редкие воспоминания.

Во дворе бабкиного дома стоял неизвестно кем сделанный турник, на котором Виталий заставлял меня крутить «колесо». Я никак не мог допрыгнуть до перекладины, и брат поднимал меня и говорил:

– Хватайся обеими руками. Это что за обезьяний хват?! А ну, хватай, как положено. А теперь подтягивайся. Крути «колесо».

Так продолжалось всё лето. Каждое утро брат приобщал меня к физкультуре.

– Так, иди сюда! Сейчас будем заниматься физкультурой. Крути «колесо».

И я крутил, извиваясь, как ящерица, не смея и пикнуть. Только благодаря брату я стал заниматься боксом и до сих пор делаю зарядку по утрам. Иначе мои мышцы дряхлеют. А «колесо» я больше не кручу.

Я помню, как умирала бабка. Тогда я ещё не знал, что такое агония. «Что-то мне плохо, внучочки, – полежу немного», – сказала она и легла на свою кровать возле печки с изразцами. Обычно со своего ложа она по вечерам читала нам Библию, а мы сидели на полу и слушали про какого-то Ирода и отрубленную голову.

Мы с Виталькой стояли возле неё и видели, как она умирала. Бабка повернулась к нам и протянула руку. Я смотрел на неё и думал, что сейчас она скажет: «Ах вы, пройды такие!» ― и встанет. «Почему она так долго дёргает головой? Почему так на нас смотрит?» – недоумевал я. Виталий подошёл к ней поближе, а я остался на месте. Я решил, что она хочет обнять нас, но не смог сдвинуться с места.

Виталий взял её за руку, но бабка никак не отреагировала. Странно было видеть её такой: дёргающей головой и всем телом, смотрящей мутными глазами мимо Виталия, с протянутой рукой. Ещё через несколько минут бабка дёрнулась последний раз, вытянулась и затихла. Я немного постоял, ожидая, что, может быть, она всё-таки обнимет брата. Но бабка оставалась неподвижной. Всё было кончено.

Мы не знали, что делать дальше. Я каким-то чувством понял, что бабка не заснула.

Виталий подошёл ко мне.

– Беги домой, вы ближе живёте, скажи тётке Лидке, что бабка умерла, – он отдал мне приказ отрывисто, каким-то чужим голосом и цвыркнул сквозь зубы. Брат хотел казаться взрослым. Особенно передо мной.

Тётка Лидка – это моя мать. Я побежал домой через кукурузное поле, чтобы быстрее донести до неё печальную весть и сообщить, что Виталька в доме остался один с умершей бабкой. Я очень тогда за него испугался.

А потом были похороны, и я услышал, как наши матери стали обсуждать продажу дома. Они спорили, а мне было невдомёк, почему. Разве так сложно поделить его пополам? Когда я сказал об этом Витальке, он посоветовал мне не вмешиваться во взрослые дела. После поминок я побывал в доме только один раз. Что-то тянуло меня туда. Наверное, захотел с Ним попрощаться.

Улучив момент, когда брат с матерью гостили у нас в бараке, я упросил Виталия тайком сбегать на хутор.

В доме нас встретил какой-то чужой запах, испугавший меня так, что показалось, будто мы пришли не туда. В старом шкафу я нашёл бутылку шампанского, завёрнутую, как новогодняя игрушка, в прозрачную бумагу. Брат развернул обёртку, открыл бутылку и, немного отпив из неё, протянул мне попробовать. В отличие от Витальки, мне хватило и одного глотка. Кислый, с горчинкой, вкус вина ожидаемого облегчения обонянию не принёс. Не зная, что дальше делать с шампанским, мы стали дурачиться и бегать по комнате, разбрызгивая содержимое бутылки во все стороны. Вскоре чужой запах смешался с запахом кислятины, и комнату наполнила вонь, схожая с той, что стояла в уборной в конце двора. Разлив напиток по полу, мы ушли, не сказав никому ни слова. Я простился с домом, оставив в памяти этот новый запах, который никак не вписывался в мою мечту.

С тех пор прошло много лет. Я совсем не знал, какой человек мой взрослый брат: добрый или злой, честный или нет, раздражительный или спокойный, открытый или замкнутый, примерный семьянин или тот ещё ходок. Детские впечатления давно выветрились из головы, не оставив и следа. Я потерял Витальку из виду на долгие годы, в течение которых каждый из нас жил своей жизнью. Знал только, что брат дослужился до больших чинов и долгое время работал в других городах. Встречались мы редко, в основном на похоронах наших родственников. В такие моменты всегда принято говорить только правильные слова ― те, которые от тебя ожидают услышать. И понять, что из себя представляет тот или иной твой родственник, невозможно. На похоронах все ненастоящие.

После того как умерла бабка, мои близкие и дальние родственники, прежде собиравшиеся в доме, сначала перестали общаться между собой совсем. Но постепенно начали встречаться чаще и чаще. И поводом к встречам тоже служили похороны. Сначала умер кто-то из дальней родни по мужской линии. Ввиду малолетнего возраста мне было неведомо чувство утраты. Моя мать знала умершего, поэтому всплакнула (как мне показалось, больше для порядка) и пустилась в разговоры, а точнее, в споры со своей сестрой – матерью Виталия – о том, как «неправильно» продали дом. Те похороны мне запомнились, и с тех пор любые другие стали восприниматься некими заседаниями клуба родственников, круг которых постоянно сужался, и «членство» в котором подтверждалось осознанием того, что поводом для следующей встречи будет кончина кого-то из них. Брата с его постаревшей матерью я увидел лишь через много лет, когда мог и должен был относиться к смерти так, как это предписывается канонами, традициями, ритуалами, впитать которые я обязан в соответствии с утвержденным «регламентом» социума.

После того как я вернулся из армии, родственники начали умирать с удручающей регулярностью, как будто хотели показать мне, что я не зря служил и защищал именно их, а они не уходили в мир иной только потому, что ожидали моего возвращения, чтобы за это отблагодарить. Но теперь, мол, они спокойно могут уйти из жизни, потому как уйти, не отблагодарив, никак нельзя.

Поминальные обеды после двух-трёх обязательных слов о покойном напоминали посиделки давних знакомых, наконец-то собравшихся вместе после долгой разлуки. Присутствуя на таких обедах, я не чувствовал, что потерял ещё одного близкого человека, как это было после смерти отца. И удивлялся самому себе. Споры двух сестёр, выяснения, кто из них сколько выручил от продажи семейного гнезда, рассказы брата о своих многочисленных рыбалках, беседы мужчин о великих стройках коммунизма – всё это не вызывало ощущения потери. Это чувство появлялось потом, когда я вдруг осознавал, что никогда не прижмусь к родной колючей щеке. Чувство, что ты участвуешь в застолье, никак не связанном с чьей-то смертью, порождалось, конечно, напряжёнными спорами наших с Виталием матерей, и эти споры были пронизаны застарелыми обидами.