– Да и быть не могло! – ухмыльнулся Сергей Дмитриевич.

– А, ну да, – пробормотал Глеб и поежился, когда девушка медленно спустилась к воде и приостановилась.

– Не могу я на это смотреть, – пробормотал Боткин-старший и быстро направился к автомобилю.

Раздался всплеск.

Боткин сел за руль, Глеб – на заднее сиденье.

Захлопнулись дверцы, зашумел мотор.

– Где этот ленивый шваб? – проворчал Сергей Дмитриевич. – Он ее утопит!

В это самое мгновение осанистая фигура сержанта Халльмана появилась из-за будочки и уверенной рысцой устремилась к набережной.

– Поехали, поехали, – нетерпеливо воскликнул Глеб. – Зябко!

Тут же он подумал о том, что в воде Ландвер-канала еще холодней, и умолк.

Справа, на Лютцовштрассе, проплыло красное кирпичное здание Элизабет-кранкенхаус, больницы для бедных. Боткины многозначительно переглянулись – место для начала аферы было выбрано не случайно. Они по Потсдамскому мосту пересекли канал в обратном направлении и углубились в сплетение улиц.

Вечером того же сентябрьского дня 18-го года, когда сотрудница чрезвычайной комиссии Ираида Юрганова и ее сопровождающий увезли с 37-го разъезда странную девушку, которую задержали в лесу близ Нижней Курьи, кто-то сильно постучал в дверь квартиры пермского доктора Павла Ивановича Уткина.

Квартира эта находилась в том же самом большом трехэтажном доме на углу улиц Петропавловской и Обвинской, где раньше располагался Крестьянский поземельный банк. Однако с сентября месяца здание банка присвоила Пермская Чрезвычайная следственная комиссия по борьбе с контрреволюцией: сначала она забрала только нижний этаж, где помещался сам банк, а потом начала выселять жильцов и захватывать их помещения. В конце концов заняли и квартиру доктора, оставив ему только одну комнату, где он помещался с женой и двумя маленькими детьми, а также принимал больных.

И вот в квартиру Уткина явился какой-то вестовой[34] из чрезвычайки и сообщил, что доктора срочно вызывает Малков – председатель Чрезвычайной комиссии. Отказаться от вызова было, конечно, немыслимо, и доктор сейчас же пошел за вестовым.

Он привел Уткина во второй этаж того же дома, в комнату, где находились большевики, работавшие в чрезвычайке: сам Малков, его сотрудники Лобов, Воробцов, Шленов и какие-то еще другие, которых доктор не знал. Все вместе они прошли в соседнюю комнату, где на кушетке лежала в полубеспамятстве молодая девушка – лет семнадцати, не больше: бледная, русоволосая, с полузакрытыми глазами. Лицо ее было нежным, милым, красивым, хотя сейчас и носившим следы недавних побоев: под левым глазом виднелся большой кровоподтек, и угол левой губы был рассечен. В лице этом было что-то отдаленно знакомое, но Уткин не мог вспомнить, где и когда видел ее.

Рядом сидела еще одна женщина – блондинка среднего роста, с тонкими, сжатыми губами и грубоватыми чертами. Ей было на первый взгляд года двадцать два – двадцать четыре. Доктор вспомнил, что встречал ее раньше, правда, мельком, здесь же, на лестнице чрезвычайки. Кажется, фамилия ее была Юрганова – доктор слышал, как ее кто-то окликал.

Один из большевиков, вошедших вместе с доктором, приказал ему:

– Потрудитесь оказать помощь.

Уткин стал осматривать лежащую на кушетке девушку. Следов ударов на голове он не обнаружил. Больная, находившаяся в полузабытьи, то и дело резко вздрагивала. Доктор сказал, что ему надо осмотреть тело девушки и расстегнуть ее одежду.

После этого все бывшие в комнате мужчины удалились, осталась одна Юрганова, однако кто-то из чекистов, выходя, что-то быстро ей приказал. Она кивнула, остро взглянув на доктора.

Доктор обратил внимание, что белая блузка больной разорвана; на ней виднелись засохшие капли крови. Впрочем, на груди синяков и следов побоев не было. В эту минуту девушка открыла глаза и, все еще затуманенным взглядом, посмотрела на Уткина.

«Где же я ее все-таки видел?» – напряженно подумал он и спросил:

– Кто вы такая?

Она дрожащим голосом, но совершенно внятно проговорила:

– Я дочь государя Анастасия.

Уткина даже в жар бросило! Он никогда не видел воочию великую княжну Анастасию Николаевну, только на фотографиях в газетах, однако сейчас понял: вот на кого так похожа эта девушка…

Но как же официальные известия о расстреле царской семьи в Екатеринбурге? Он их не раз читал! А впрочем, по Перми ходили всякие разговоры: якобы убили только самого императора и наследника, а женщин тайно вывезли… и даже в саму Пермь! Раньше Павел Иванович всерьез этих баек не принимал, но сейчас призадумался: а ну как это не байки?!

У доктора задрожали руки от волнения, потому что эти следы избиения в сочетании со словами девушки, с названным ею именем, со всем ее обликом казались чем-то невероятным. Ужасная мысль о насилии мелькнула в его голове… Однако нужно было вести освидетельствование дальше, осмотреть, как выражаются врачи, половую сферу, поэтому Уткин сделал попытку приподнять рубашку девушки. Эта рубашка была на вид дорогая, из тонкого полотна. Тут Юрганова, внимательно следившая за каждым его движением, вдруг крикнула:

– Товарищи!

Немедленно все чекисты вернулись в комнату, и Малков резко сказал:

– Доктор, это вашему освидетельствованию не подлежит.

Уткин бросил на девушку сочувственный взгляд. Впрочем, ему и без осмотра все стало ясно, вот только непонятно, кто мог решиться обесчестить великую княжну!

Уж не эти ли чекисты? Или какая-нибудь непримиримая в своей классовой ненависти революционная солдатня?

– Выпишите лекарства, чем ее лечить, – резко велел Малков.

Доктора провели в соседнюю комнату и дали бланки доктора Иванова, который раньше занимал эту квартиру. Павел Иванович выписал для больной йод, свинцовую примочку, бромистые соли с валерьянкой и перевязочные материалы. Шленов сделал на обороте рецептов надписи – видимо, от имени чрезвычайки требовал срочности работы, – и послал вестового за лекарством.

Сержант Халльман доставил в больницу насквозь мокрую девушку и поведал в приемном покое, что, проходя по Шоненберг уфер вдоль канала Ландвер, он услышал всплеск. Осветив темную воду своим фонариком, Халльман увидел молодую женщину, которая, видимо, бросилась в воду с Постдамского моста, решив свести счеты с жизнью, но потом испугалась и поплыла к набережной.

Сержант Халльман поспешил на помощь и вытащил женщину из воды. Он спросил, как ее зовут и что с ней случилось, но она отказалась отвечать. Рассудив, что ночь холодна и женщина в мокрой одежде может простудиться насмерть, сержант повел ее на Лютцовштрассе, в Элизабет-кранкенхаус. Сдав ее с рук на руки медперсоналу, сержант Халльман вернулся к исполнению своих служебных обязанностей, втихомолку радуясь, что никто из врачей или сестер не обратил внимания на то, что он умудрился вытащить из воды тонущую женщину, не только не промокнув при этом сам, но даже сапог не замочив.

Доктора и сестры начали расспрашивать спасенную девушку, но она ничего не отвечала, будто не слышала вопросов. Ни документов, ни каких-либо бумаг, которые могли бы помочь в установлении личности, у нее не обнаружилось. Обследование показало, что никаких серьезных и требующих немедленного вмешательства недугов у нее нет, разве что небольшая простуда. Ну и еще она была сильно истощена. Под правой лопаткой нашелся застарелый шрам, который можно было принять за след от пули или штыка, но девушка не захотела объяснить, откуда он взялся.

Кроме того, неизвестная страдала недугом hallus valgus. Этот медицинский термин характеризует искривление большого пальца стопы на ее правой ноге, что при ходьбе может вызывать едва заметную косолапость. Никакой угрозы жизни в этом заболевании не было – скорее всего, оно являлось врожденным.

Спасенную переодели в сухое белье и сопроводили в палату, зарегистрировав в книге для пациентов как «фройляйн Унбекант» – «Неизвестную девушку».