– А Сидоров у нас что, отец-одиночка? Пусть жена дочерью занимается, за неявку на работу оштрафовать на 10% премии, внести в личное дело первое предупреждение, при втором уволить. Харлампиева пусть перед обедом зайдет, – не размыкая пальцев рук и глядя на стол перед собой, произнес Лев Николаевич. Он старался не смотреть людям в глаза, при разговоре привыкнув к тому, что от его взгляда люди начинали заикаться либо сбивались с мысли.
– Хорошо, Лев Николаевич, – ответила Марина.
– Ничего хорошего в том, что дисциплины нет и каждый приходит на работу, когда ему вздумается, я не вижу. Пусть Малахов ко мне зайдет с отчетом по польскому контракту, – распорядился босс в свойственной ему сварливой манере.
– Выполним в лучшем виде, – с наигранным пафосом ответила секретарь; ей, как бывшей любовнице, можно было иногда и съехидничать.
– Выполняй, старательно. Кофе хоть хороший сделала, молодец, – с появившейся искоркой в глазах произнес Лев Николаевич.
– Рада стараться, босс, – несколько игриво произнесла Марина. Она по-прежнему не теряла надежды, что ее начальник утратит интерес к вертихвостке-модели и они опять будут вместе, как раньше.
Когда Марина выходила из кабинета походкой никак не секретаря, а интригующей любовницы, Лев Николаевич провожал ее стройную фигуру пристальным взглядом и думал о том, что любовные романы на работе – это не непрофессионально. Его, как любого способного к воспроизводству здорового потомства мужчину, присутствие красивой женщины стимулировало и к работе, и к жизни, а как всякий занятой начальник, он не удержался, чтобы не покорить женщину, находящуюся с ним в непосредственной близости.
У них был не просто секс шефа и секретарши – у них были отношения. Вначале объясняя свое внимание к секретарю наставничеством молодого, важного для работы сотрудника, позже Лев понял, что совместные с ней обеды – это лучшее, что наполняет его дни.
Он умел красиво ухаживать за женщинами и быть внимательным. Марина ему нравилась, возникали даже мысли жениться на ней, но останавливало предположение, что в нем видят не мужчину и не личность, а обеспеченное будущее. Его это не устраивало.
Зазвонил телефон показывая внутреннюю линию зама по коммерческим вопросам Романа Малахова.
– Да, – ответил по громкой связи Лев Николаевич.
– Лев Николаевич, ты меня вызывал? Когда можно зайти? – поинтересовался глухой голос коммерческого директора.
– Сейчас заходи, – распорядился Лев.
– Понял, – коротко ответил Роман и повесил трубку.
Роман Малахов был одним из тех приближенных, которого можно было назвать рукой директора, но все же не правой, а левой, хотя Льву Николаевичу более уместным казалось применить термин «нога», поскольку фирму он представлял в виде насекомого, называемого многоножка. Только ритмично перебирая ногами, каждая из которых шла слаженно по заданному маршруту, не забегая вперед и не прыгая в стороны, многоножка могла двигаться. Любая нога была заменяема, но тогда нагрузка падала на другие ноги.
Так вот, коммерческий директор являлся одной из тех «ног», которой босс особо дорожил, причем Роман был старше его на несколько лет, и это дало повод разрешить при личной беседе обращаться к шефу на «ты».
После объявления Марины по громкой связи, что пришел Роман Андреевич, дверь распахнулась, и показался невысокого роста полненький человечек в нелепо сидящем на нем бежевом костюме и с всклокоченными редкими волосами. В руках он держал папку с бумагами.
Поздоровавшись с боссом, он без разрешения сел к столу и посмотрел преданными светло-голубыми глазами на начальника.
– Как дела по полякам, Рома? – поинтересовался Лев Николаевич.
– Все подписано со всеми внесенными нами исправлениями, оригинал сегодня с почтой получил, все в порядке, можем перегонять деньги, – глухим голосом, несколько не вяжущимся с его внешностью, ответил коммерческий директор.
– Тогда что напряженный такой? – оценивающе глядя на него, поинтересовался Лев.
– С силовиками проблемы намечаются. Комитетчики пытаются нас под свое влияние забрать, можно проверок и санкций ожидать, – вытирая пот со лба, ответил Малахов.
– Мы же под финиками, они решают наши вопросы и получают зарплаты, – несколько удивился босс.
– Начальник финансовой полиции поменялся, новый пока не в силе, я платежи прекратил, просто ждал, когда на контакт выйдут, – напряженно сообщил Роман, по-видимому, опасаясь упреков.
– Ну не переживай, грамотный ход, зачем платить за то, чего не имеешь? А комитетчики в силе сейчас? – решил поддержать зама Лев.
– Да они всегда были в силе, они кураторы, если под ними будем, то и налоговикам можно не платить, – ответил Малахов.
– Портить отношения с налоговиками ты не спеши. А с комитетчиками назначь встречу, я с ними сам побеседую, главное, цифры приготовь. Вот времена настали! Раньше бандитам платили за крышу, а сейчас силовикам – чтобы на отчетность сквозь пальцы смотрели и проверками не замучили, комитетчикам – чтобы в поставляемой продукции случайно оружие или наркотики не нашли, которых там нет. Ну что ж, иные времена, иные нравы. Главное, чтобы я до отъезда с ними встретился, желательно на нашей территории, не в ресторане где-нибудь, чтоб не думали, что мы перед ними заискиваем. Ты все документы к моему отъезду приготовил? Продержишься две недели? – остановив взгляд на нервно стиснутых пальцах зама, поинтересовался Лев.
– Куда же мы денемся, Николаич, – несколько уныло, но пытаясь придать энтузиазм голосу, произнес коммерческий директор.
– Планерку давай сейчас проведем, как и было объявлено, завтра может быть некогда, – принял решение Лев Николаевич.
– Понял, босс. Я пошел готовиться. Марине передам, чтоб через 15 минут все директора у тебя собрались, – произнес, вставая, Роман и вышел из кабинета.
Лев подошел к окну. В его кабинете было огромное окно на всю стену, точнее, вся стена была стеклянным витражом. Почему-то ему легче думалось, когда он смотрел вдаль. Для этого под свой офис он взял верхний этаж высотки. Отсюда открывался неплохой вид на город: были видны не только строения, но и лесок вдали, и даже линия электрички.
Электричка ехала по заданному маршруту, как всегда в это время.
Лев Николаевич знал, когда проезжают электропоезда на этой линии, и подходил проследить путь каждого. То, что из окна этого здания была видна железная дорога, и стало определяющим фактом в выборе офиса.
Когда Лев Николаевич смотрел на едущую электричку, в его душе просыпалась теплая и щемящая тоска по детству и не сбывшейся мечте. Он помнил, как в детстве – ему тогда было года четыре – он с еще совсем тогда молодой мамой ехал на электричке и как он ее упрашивал дать поводить поезд. В ответ на ее отказ он разразился такой истерикой, что мама, лишь бы он успокоился, принесла его на руках в кабину машиниста электропоезда, и тот, усатый общительный дядька, не прогнал их, а разрешил ехать в кабине, а когда электричка остановилась на станции, даже разрешил ему дернуть какой-то рычаг.
С тех пор у мальчика была лишь одна мечта в жизни: водить электричку. Другие мечтали быть космонавтами, пожарниками, летчиками, милиционерами, а он видел себя только машинистом электропоезда. Тогда еще не мечтали стать бандитами или миллионерами; тогда мечты были ярче, детям хотелось быть полезными для общества.
С детской мечты водить поезд по расписанию, наверное, и начала вырабатываться его привычка быть очень бережливым со временем, его патологическая пунктуальность.
Он всегда хорошо и легко учился. После окончания школы с золотой медалью, когда он собирался подать документы в железнодорожный техникум, его все высмеяли, и дед настоял на том, чтобы он поступил в экономический институт. Дед был единственный человек, чьему мнению он доверял больше, чем своему. Так был заложен путь к финансовому успеху, и так рухнула мечта.
Все остальное получилось как-то, само собой. Диплом с отличием, начало работы – с рядового экономиста на производстве. Потом академия управления, кандидатская диссертация, и все это на фоне карьерного роста и смены ведомств. Личностные характеристики, которые располагали к нему людей, последовательность в своих действиях, уважение влиятельных лиц, пунктуальность и глубокомысленность. Новая эпоха, которая позволила заработать первые реальные деньги, передел собственности и развитие западной модели экономики вынесли его на гребень успеха. То, что он сторонился власти и политики, не сделало его олигархом, но оградило от санкций и преследований.
