– What’s fucking wrong with you? I’ve hypertension but no medicines for several fucking days before! Help me with this fucking pain and leave me fucking alone![2]

Одна из реаниматоров энергично листает файл и успокаивает своих коллег. Буря в стакане улеглась. Слава богу, везут в палату. С глубоким удовлетворением отмечаю про себя: раз четырежды выдал fuck в столь короткой фразе, значит, в сознании, стабилен, привычек не поменял и способность руководить сохранил. Хотя не мешало бы дать им еще одну порцию.

Первая новость: операция длилась вдвое больше запланированного – семь часов. Это от заплаканной супруги. Вторая новость: операция была столь длительной, так как удалось сохранить всё ОВНО и заодно подшить обнаруженную грыжу. Это от Профессора. Третья новость: всё прошло очень успешно – самая важная! Главная задача: пить много воды. Ну, это я люблю. А вот кислородные шланги в носу и массу дренажной аппаратуры для подкачивания одних и откачивания других жидкостей – ненавижу.

В горле отвратительно першит – последствия нахождения там гофрированного пластикового шланга системы наркоза и вентиляции. Ужасно хочется кашлянуть, но и скромная попытка сделать это вызывает дикую боль во всём теле. В брюшную полость закачан воздух. Он давит на все внутренности, выламывая даже плечо.

Итак, день начался и закончился борьбой с болью. А робота Да Винчи я так и не увидел.

С балкона тянет восхитительным коктейлем из липового цвета со свежескошенной травой. Завтракаю, уже сидя за столом. Удивляюсь, что пища не отличается от обычной: никаких кашек-бульончиков; всё по-нашему, по-немецки: колбаса, сыр, масло и чудная франзолька. Чай, молоко. Жую тщательно, глотаю медленно. Во-первых, всё еще сильно саднит горло. Во-вторых, пустой желудок вряд ли потерпит энергичную загрузку.

Сбоку от меня штатив на колесиках с вливаниями. Из одного пакета куда-то в область позвоночника подкачивается анальгетик. Из другого – элементарная вода внутривенно. В районе правой ключицы болтается целая гирлянда разноцветных наконечников на случай, если потребуется прицепить к моим венам до десятка разных систем. Ну и главный пластиковый контейнер висит в самом низу штатива. В него вымывается отходящая жидкость. Сейчас она мутного красно-бурого цвета. Наша общая задача с врачами – довести его до прозрачного янтарного. Из этого на меня ложится только существенное потребление воды и максимальное использование возможностей организма для гуляния по коридорам клиники. Упомянутый выше передвижной штатив служит мне при этом и посохом, и опорой, и индикатором настроения: увеличивается прозрачность – улучшается тонус. В общем, пью, гуляю, ем, гуляю, снова пью и так далее, но глаза постоянно скашиваются на пластиковый контейнер. Чище? Прозрачнее? Краснее? Желтее?..

Профессор продолжает удивлять, посещая меня трижды в день. Утром основной обход с огромной свитой слушающих, записывающих и впитывающих. Второй визит с двумя-тремя ассистентами после обеда. И третье посещение с одним коллегой перед вечером. Вопросы четкие, выслушивание ответов внимательное, распоряжения отрывистые и жесткие. Не представляю, что у кого-нибудь из них может возникнуть желание игнорировать его инструкции.

Помимо Профессора ко мне трижды в сутки заглядывают анестезиологи: пациент не должен ощущать никакой боли и дискомфорта. Раз восемь в сутки навещают медсестры: давление, температура, глюкоза в крови, состояние систем, медикаменты, инъекции, повязки, перевязки и, главное, протоколы входа-выхода жидкости. Каждый визит начинается с улыбки, рукопожатия и представления, а заканчивается каким-нибудь позитивным слоганом типа: «О! У вас фантастический прогресс!»

Профессор доволен результатами прошедшего дня, особенно тем, что я пропустил через себя три литра воды. Показываю ему свой асимметрично раздутый живот. Он снова объясняет это необходимостью закачки воздуха перед операцией и обещает, что всё встанет на свои места, как только заработает кишечник.

Кишечник-то как раз работать не хочет. Боль в середине живота нарастает волнами. Сообщаю об этом очередной сестринской инспекции. Они улыбаются и обещают не допустить моих страданий. Очередной раз нажимаю кнопку вызова персонала. Две энергичные сестры начинают срочно добавлять пакеты к моей инъекционной системе и сообщают, что обезболивание начнет работать через 20–30 минут. Но момент, видимо, упущен, критическая точка пройдена. Глаза вылазят из орбит.

– Шмееерц[3]! – ору я со всей мочи. – Шмеерц!!!

Жена гладит меня по одной руке, медсестра – по другой. От крика брюхо болит еще сильнее. Понимаю, что если не перестану орать, то доиграюсь до болевого шока. Медсестры заставляют меня глубоко дышать и сами пыхтят в такт. Мне становится смешно. На смену аномальным воплям приходит истерический смех. К счастью, анальгетики всасываются значительно быстрее обещанного. Сначала исчезает боль, потом приходит общее расслабление и сразу хочется спать. Через несколько минут забытья заставляю себя встать и первый раз выйти на коридорную прогулку. Всего несколько минут, а гордости…

Ужинать побаиваюсь, но необходимо набираться сил и заполнять кишечник. Ем, укладываюсь и незаметно засыпаю.

Я умею чистить зубы, стоя у раковины без посторонней поддержки! У-ра!

Профессор подкидывает кучу оптимизма. Приказ по-прежнему прост: пить и гулять! У меня это, правда, ассоциируется с хорошей дозой алкоголя в приятной компании, но тем интереснее играть по правилам Профессора. Боли никакой. Беспокойство вызывает только обнаглевший от безделья кишечник.

И тут память сотворяет со мной злую шутку. Я очень люблю черешню, но в обычной жизни стараюсь ограничивать ее потребление из-за слабящего эффекта. Сейчас же звоню своим друзьям, которых жду в гости из Дюссельдорфа, и прошу привезти мне немного черешни. После весьма приятной встречи и их отъезда вгрызаюсь в чудесные спелые плодики. Уничтожаю пару жменек, тщательно пережевывая и следя за тем, чтобы не сглотнуть косточку. Очень сладко, поэтому запиваю водой. Как писали в классическом учебнике, усталый, но довольный, отправляюсь подремать.

Однако уснуть не удается. В животе взрывается ядерный заряд. Успеваю нажать заветную кнопку, и в палату врываются два медбрата. Мое пузо в поперечнике имеет форму неправильной трапеции. Распросив о дневном рационе, один из медбратьев восклицает:

– Кто дал черешню? Кто разрешил?

Честно говорю, что инициатива собственная, но дневная сестра дала добро.

Размер живота угрожающе растет. Вместе с ним растет разрывающая организм боль.

– Шмерц, – стону я, и снова: – Шмеерц! Шмееерц!!!

Один из медбратьев держит меня за руку и успокаивает, другой звонит дежурному врачу. До его прихода опять начинаются экстренные манипуляции с болеутоляющими системами. Тот, который успокаивает меня, почти торжественно изрекает:

– В борьбе с болью мы на вашей стороне!

Вынужден согласиться, но от этого не легче. Дежурный врач Максим говорит по-русски. Спокоен, рассудителен. Объясняет, что если не помогут медикаменты, то придется делать клизму, а это нежелательно. Меня увозят из палаты на КТ. Возвращают минут через пятнадцать и ждут результатов.

Ору уже не стесняясь, перемежая немецкую и английскую ненормативную лексику. В какой-то момент взвываю:

– Oh! Fucking shit![4]

И тут же получаю ответ медбрата Томаса:

– You will feel as in Christmas, Easter and at some other holidays together getting this[5].

Удачная шутка дает секундную передышку даже в таком состоянии. Возвращается дежурный врач с результатами КТ. Весь кишечник забит непереваренной черешней. Решают немного подождать реакции организма, но он остается равнодушным к моим страданиям. Теперь уже к моим воплям «шмерц» добавляется мольба «клистир!», однако ребята не торопятся. Наконец врач дает добро, являются две медсестры и разрешают меня от бремени.