Именно в этот момент перед нашим столиком материализовался официант.

— Мне чаю, — пропела красноглазая обкуренная Брук.

Мама тут же начала напевать песенку «Чай вдвоем», потом прервалась, чтобы пообщаться с официантом:

— Как вы думаете, любезный, могу ли я заказать у вас «Кампари», туда же капельку сладкого вермута и сельтерской брызнуть?

Официант учтиво отрывает карандаш от блокнота, собираясь сказать, что для него большая честь составить любой экстравагантный коктейль для клиента, но мама еще не закончила:

— …и дольку апельсина… в кокаиновой пудре. — Руками она показывает размер таза, в который все это нужно налить. — И не могли бы вы залить все это чуточкой джина?

Официант содрогнулся.

— Короче говоря, мама хочет «Негрони» со льдом и содовой, — успокаиваю я официанта.

— О да, Коннор, это гораздо проще, — сказала Брук.

— Это то, что я заказала? — спросила мама, улыбаясь мне своей самой светлой детской улыбкой. — Неужели это так сложно называется?

Отец дождался своей очереди и выпалил:

— «Джонни Уокер» с содовой.

Старый добрый мужской напиток. Он пьет красный дома, а черный по специальным случаям. Действуют на него оба одинаково эффективно. Извиняясь глазами перед Брук, я заказал себе «Кровавую Мэри». По моему глубокому убеждению, томатный сок действительно становится вкуснее, если в него добавить водки. Странно, эти гребаные любители травки с пренебрежением относятся к алкоголю и всем тем, кто его предпочитает. Хотя в нашей семье никого не приходится заставлять пить. Родителям достаточно просто показать в сторону бара — и они уже там.

— Город так празднично выглядит, — вступает мама.

— Мы постарались к вашему приезду, — язвит Брук. — Коннор поставил огромную елку у Рокфеллер-центра, а я обернула Картье гигантской красной ленточкой.

— Умницы мои.

— Ну, так и что вы думаете о вашем мэре? — спрашивает отец. Кажется, отец полагает, что я просто каждый день обсуждаю судьбы метрополиса за выпивкой с Руди.

— Если честно, от таких, как он, меня бросает в дрожь, — говорю я.

Отец нахмурился:

— Вот что я тебе скажу, сынок: в этом сумасшедшем городе вам нужен мэр-республиканец.

Беседа явно не задалась с самого начала: обсуждение самочувствия Брук, алкоголь, политика.

— Всего лишь один пример, — продолжает он, — «Уолдорф-астория». Веха в истории Нью-Йорка. Мой однокашник Билли Бакстон руководил работами по реставрации помещения лет так пятнадцать, может, и двадцать назад. Было все: бесконечные недопоставки, задержки, кражи материалов. Например, однажды союз столяров рассердился на союз водопроводчиков. И что ты думаешь, они сделали? Залили цементом водосток в каждой комнате. Ну не понравились им водопроводчики и все тут. Пришлось выдирать все трубы и ставить новые, что обошлось в несколько лимонов баксов. Заплатили ли столяры за выходку? Ни хрена подобного. Просто водопроводчики запросили двойную оплату плюс оплату сверхурочных за замену труб. А столяры вынуждены были вскрывать стены, чтобы менять трубы. Вот… — он ткнул мне пальцем в грудь, — вот тебе история про Нью-Йорк.

— Голый город, — сказала Брук.

— Ты выглядишь усталым, Коннор, — перехватила инициативу мама. — Ты не заработался тут до смерти? — Мама всегда думала, что янки, в особенности ньюйоркцы, много работают, жертвуя своим здоровьем и сном. Если б она только знала, как мы работаем.

— Коннор все занимается охраной звезд, — комментирует моя обожаемая сестричка.

— Даже не представляю себе, как вы все это делаете, — говорит мама с придыханием восхищения и жалости к нам.

— Некоторым наплевать на это, — отвечает Брук.

— И не удивительно. Тебе, кстати, стоило бы отдохнуть от своей учебы, — говорит мама.

— А кем ты там в своем университете? — отважился наконец спросить отец.

— Я «там» в творческом отпуске, — ответила Брук.

— Я имел в виду… — Что он имел в виду, к счастью, никто не узнал, потому что в этот момент появился официант, которого ждали, как мессию.

— Коктейли! — радостно воскликнула мама, тут же вытащила дольку апельсина и, пристально изучив ее, мрачно заключила: — Калифорнийские.

Отец помахал официанту и, когда тот прилетел, обратился к нему:

— Моя жена хотела видеть в своем коктейле дольку мясистого, сочного флоридского апельсина.

— Прошу прощения, не совсем понимаю вашу просьбу?

— А-пель-син. Она хотела апельсин, а не этот кусочек вяленого овоща из Калифорнии. Не могли бы вы там кому-нибудь, кто понимает, передать нагну просьбу.

Официант удаляется с обещанием посмотреть, что он может для нас сделать.

— Бинг Кросби, — продолжает отец, — ты помнишь это дело? Он берет наши деньги, делает рекламу Флориды, затем вдруг вкладывает свои деньги в Санкист. И сколачивает состояние на этих высушенных калифорнийских желудях. Там же безводная пустыня, черт побери! Как, мать твою, они собирались вырастить сочный нежный цитрус в пустыне?

Мама подхватывает и информирует нас, что в соседнем саду во Флориде…

Умирают деревья

из-за червя нематоды, который кормится корнями апельсиновых деревьев (которые во Флориде все привиты на корнях лимонного дерева, но это другая история). Дерево умирает медленно, начиная с верхушки, урожаи становятся меньше. «Дерево умирает», — говорил отец, когда сетовал на детей, которые не ценят родительской опеки и покидают отчий дом, где им было так хорошо.

Великий шелковый путь

Когда гостеприимный директор пообещал моему отцу организовать поставки апельсинов из Флориды для кухни ресторана и отеля, мы двинулись на семейную прогулку по Пятой авеню, восхищенно вглядываясь в драгоценные витрины «Тиффани» с вычурными рождественскими инсталляциями, пробежались по ноябрьскому морозцу до «Гермеса», где купили отцу его ежегодный рождественский галстук. Больно кольнуло воспоминание, что на прошлое Рождество я подарил Филомене (наравне с другими слишком дорогими для моего бюджета подарками) цветастый шарф с лошадями. Ей он очень понравился, он ей нравился как признак респектабельности леди с Парк-авеню, прогуливающейся на ланч в сторону «Мортимерс». Он ей нравился даже больше, чем платье от Марка Бруера с глубоким вырезом, так подчеркивающее ее фигуру. «Ты меня одеваешь, как сутенер!» Нет, бог мой, конечно нет, хотя, признаться, мне из хвастовства так хотелось ее всем показать. Но я не хотел, чтобы ее трахал кто-то другой, серьезно. Я хотел только, чтобы другие хотели ее трахать.

Большая разница.

Виновен, виновен. Кстати, ведь все могло выйти мне боком в то Рождество. Если бы Филомена восприняла шарф от «Гермеса» как знак того, что я ее считаю старомодной…

Да нет, я не плачусь. Нет, серьезно. Приди домой, пожалуйста. Все забыто.

— Что вы хотите сказать, говоря, что в это время года у вас нет рождественских галстуков? Рождественские галстуки есть всегда, — заявляет отец продавцу в магазине.

— Я боюсь, что в этом году у нас нет рождественских галстуков как таковых, сэр.

— Но я всегда покупаю у вас рождественские галстуки, — печально говорит отец. — Всегда, каждый год.

Он расстроен, как маленький мальчик. Как я тогда, когда ждал на Рождество велосипед, а получил дорогой набор для химических опытов.

Мама и папа направляются в «Брукс бразерс», следующая остановка нью-йоркского круга почета Макнайтов. Я прошу у родителей прощения, что вынужден их покинуть, отец раздражается. На мой взгляд, визит в «Брукс» — слишком интимное семейное дело. Смотреть на этого кланяющегося старого пердуна, который обслуживает отца уже десятки лет, — это не для меня. Я, ссылаясь на срочную работу, обещаю присоединиться к ним позднее, в «Уоллиз и Джозеф».

— А давай посмотрим на твой офис, — предлагает мама, — это ведь совсем рядом с «Брукс».

— Там не на что смотреть, — честно признаюсь я. Хотя если бы Джилиан увидела моих родителей, то, возможно, сделала бы мне некоторое послабление.