— Это не имеет значения.

— Возвращайся. Пожалуйста. Клянусь, я не буду задавать вопросов.

— Я думаю, мне требуется какое-то время, чтобы подумать.

— Фил, что с тобой?! Где ты?! — Бог мой, какая патетика в моем голосе, срывающемся с тенора на фальцет.

— В последнее время у нас все было не очень.

— Я буду лучше. Я стану очень хорошим, тебе покажется, что это и не я вовсе.

— Но ты не так плох, Коннор.

— Тогда почему ты не рядом?

— Слушай, мне нужно идти.

— С кем ты? — неосторожно меняю я тему разговора.

— Я… ни с кем, — напряженным тоном ответила она. Все было ясно даже без детектора лжи.

— Зачем тогда ты забрала диафрагму? С кем ты трахаешься в то время, как размышляешь о стиле Вирджинии Вулф?

Печальный вздох:

— До свидания, Коннор.

— Приезжают мои родители, — говорю я. Кажется, в логике это называется обращением к ложным авторитетам.

— Передай привет от меня.

— Это согреет их сердца.

— Я перезвоню на днях, — сказала она и исчезла.

Терзаемый ревностью и болью, я чувствую себя еще хуже, чем прежде, если такое возможно. Я даже забыл сказать ей о письме, предупредить об опасности. Еще больше злюсь на то, что она не позволяет мне защитить ее.

E-mail

Кому: Бумагомарателю.

От кого: От Дженрод.

Тема: Завтра вечером.

«Тебе понравилась картинка? Я буду в „Хаосе“ послезавтра. В полночь. Увидимся? Я тебя узнаю».

Кому: Дженрод.

От кого: От Бумагомарателя.

Тема: Ваше приглашение.

«Приезжают родители. Это тяжкое испытание, и я сомневаюсь, что захочу потанцевать. Хотя, если к тому времени не повешусь на душевом шланге, то, может, и зайду. Но в любом случае лучше начинать без меня».

Опись имущества

Взяв бутылку водки, я просматриваю имущество Филомены. Сначала портфолио, полное разной Филоменой: забавная в «Сью», знойная в нижнем белье, смеющаяся в толпе вычурных курильщиков, но чаще всего — без выражения, надутая, смотрящая прямо в объектив. Новая манера моделей — выражение без выражения — взгляд, который говорит: «Ты не только никогда не будешь выглядеть так, как я, не только никогда меня не коснешься, но я и работать на тебя не буду». Изысканная скука манекенщицы. «Пусть актеры играют, пусть прикидываются кем угодно, я — молода, красива и ничего не хочу». На этих картинках Фил похожа на всех остальных моделей (как святые похожи между собой на византийских мозаиках), я даже и не уверен, она ли это.

Десятки страниц адресов и телефонов. В ее столе перевязанный красной ленточкой пакет с открытками на день рождения и день святого Валентина от «искренне твой». Я отложил их, чувствуя, что не в силах читать. Другие открытки и письма примечательны только своей немногочисленностью: письмо от подруги, с которой она жила в Токио, несколько открыток от матери, полных местечковых новостей, короткая поздравительная записка от моей матери по случаю успешного появления в рекламе «Гэпа». Папка с подшивкой всех моих опубликованных статей. Рассортированные забавные заметки «Нью-Йорк пост», страница из «Вога» со статьей про Чипа Ральстона, с дружеской пометкой «Для Вашего сведения». В женских глянцевых журналах она всегда находила что-то интересное и для меня. Определенно, в тот момент, когда Фил собирала эти подшивки, она не предполагала однажды оставить меня. А вот черновик моей забытой и потерянной пьесы «Простая жизнь», романтической комедии о жизни писателя и модели, посвященной Фил, моей музе, даме моего сердца.

Ни дневника. Ни единого его — моего врага — следа. Я посмотрел на зеркало, которое она разбила накануне ухода, — сколько лет несчастья?

Одежда в ее шкафу — эротические воспоминания: вот юбка, которую я яростно стягивал с нее однажды после обеда, вот свитер, который мне как-то не удалось снять с нее. Пустые чашечки бюстгальтера — печальная метафора ее отсутствия.

Психофармакология

— Может, она не врет, — говорю, — может, ей действительно нужно время. — После бессонной ночи я оказался в квартире Брук и теперь наблюдал, как она курит траву.

— Попробуй-ка это, — говорит она.

— Ты же знаешь, я не люблю наркотики, от которых глупею. Я и без них достаточно глуп. Мне нравятся такие, от которых я чувствую себя гением, только мне они не по карману.

— А я хочу стать глупой, — говорит Брук.

— У тебя мозгов много больше, чем у большинства живущих. Делиться можно.

— Ты слышал эту песенку: «Не хочу кайфа, но хочу обдолбаться»?

— С каких пор ты заинтересовалась молодежной попсой?

— Это эти… как их… «Мелонхедз»? Их парень, кажется, умер от передозировки? Не помню. — В поисках ответа она посмотрела на дымящийся окурок. Я не лезу с предположениями, поскольку знаю, что она все прекрасно помнит и просто смеется, как всегда, надо мной. Наконец она спрашивает: — А ты не пробовал этих новомодных умных наркотиков, о которых все говорят?

— Если бы ты ходила на рейв-вечеринки, то вид мальчиков и девочек под этими наркотиками не вызвал бы у тебя никаких ассоциаций со словом «умный». Пара стаканов водки — вот что дает мне хотя бы ощущение, что я, типа, умный.

— Коннор, ты знаешь хоть какой-нибудь напиток, к которому не добавляют водку?

— Дай подумать.

— Не пыжься, не выйдет.

— Бурбон.

— Что бурбон?

— К нему не добавляют водку.

— О черт, ты уверен, что не хочешь покурить? Ну чуть-чуть?

— Только если ты скажешь, что это может вернуть Фил.

— Это всего лишь травка, а не промышленный токсин, — глупо захихикала она. — Как там называлась группа, которая тебе нравилась? «Задержка молодости»? «Задержка развития»? «Соник Юз»?

— Это все про тебя, сестричка.

Единственный плюс курения травы для Брук — ее пробивает на еду.

— Не говори ничего родителям про Филомену, — прошу я ее по дороге на встречу с родителями.

Семейное чаепитие

— Наш выход! — сказала Брук, когда мы вывалились из такси у «Сент-Реджиса».

А вот и они — мама и папа, болтают с официантом в «Кинг-Коул-баре». Мы осторожно подошли к ним и неуклюже поприветствовали. Интересно, все себя глупо чувствуют, когда встречают снова родителей, или только один я? Первое, что лезет в голову: «Да, ребята, я вас помню, я так рад вас снова видеть — в случае, если вы не будете вспоминать, что я вытворял с тыквой в четырнадцать лет!» Мама искренне обнимает меня, пахнув солнцем и масляной краской. Отец, как всегда, когда он еще не пьян, слегка смущается и в конце концов одаряет меня мужским полуобъятием. Приятная новость: он еще трезв, иначе прилип бы к моей шее и говорил, что, как бы то ни было, он меня любит и надеется на меня и это не пустые слова, что он был не таким уж плохим отцом.

— Брук, дорогая, ты что, болела? — спрашивает мама.

— Бог мой, Брук, ты выглядишь, как будто тебя только что выпустили из Аушвица! — вторит ей отец.

— Хотелось бы, чтобы люди прекратили упоминать самое ужасное событие века лишь для того, чтоб проводить глупые физические аналогии, — недовольно замечает Брук.

— У нее был грипп, — прихожу на помощь я.

— Я думал, что эпидемия уже прошла, — удивляется отец.

— Одна прошла, другая началась, я думаю, эта пришла из Гонконга, как и многое другое, — помогает мать. — Четыре-пять лет назад мы с вашим отцом ездили в Гонконг, это было просто великолепно! Там все эти китайцы. И ваш отец подарил мне эту самую замечательную нить… — Она замолчала, как всегда что-то отвлекло ее внимание, и она забыла закончить фразу.

— Зубную нить? — спросила Брук.

— Какая замечательная идея — зубная нить! — вновь очнулась мама. — Я ведь сохранила где-то все ваши молочные зубки. Вот только не помню где. — Похоже, что она зашла в тупик. — Кстати, почему бы нам не выпить по праздничному коктейлю?