То есть милые девушки.

Мы сидим и обсуждаем занятия, перетираем сплетни. Кусая яблоко, я замечаю Люси Эрнандез за столом с другими одинокими волками, которые регулярно объединяют усилия, чтобы казаться не такими одинокими. Каждый ученик сидит за своим столом: спортсменов, богатеев или неудачников. Стол Люси самый печальный. Она ни с кем не разговаривает, просто тыкает пластиковой вилкой в очень грустную пасту.

Я думаю о том, чтобы пойти и пригласить ее сесть с нами, но потом вспоминаю, что Митчелл и его тупые друзья сидят прямо в центре столовой, веселятся и ищут возможность забросать еще одну из нас женоненавистническими шутками. А Люси Эрнандез будет главной целью, учитывая то, что случилось на уроке.

Поэтому я не приглашаю ее к нам.

Может быть, я и не такая милая.

Наша старая полосатая кошка Джоан Джетт ждет меня у двери, когда я возвращаюсь из школы. Джоан Джетт любит встречать нас, словно она собака, а не кошка. Цель ее жизни – мяукать, выть и привлекать внимание всеми возможными способами. Мама говорит, ей очень подходит ее имя. Джоан Джетт была участницей девичьей музыкальной группы 1970-х годов The Runaways, пока не создала свою собственную группу. В детстве мы с Клодией снимали на видео, как кошка Джоан Джетт танцует под песни певицы Джоан Джетт.

Я глажу Джоан Джетт, а потом нахожу записку от мамы. Она могла бы просто мне написать эсэмэс, но она любит «осязать бумагу», как она это называет.

Буду на работе допоздна. Бабушка с дедушкой сказали, что ты можешь прийти к ним на ужин, если захочешь. Пожалуйста, аккуратно сложи белье на моей кровати и убери его. Люблю тебя xoxoxo мама.

Теперь я достаточно взрослая, чтобы оставаться одной, если у моей мамы поздние смены в неотложке, где она работает медсестрой. Когда я была маленькой, а у нее были поздние смены, бабуля забирала меня из школы, и мы все вместе ели замороженный ужин Stouffer’s[2], а потом пытались угадать правильные ответы в программе «Колесо Фортуны». Потом меня отправляли спать в комнату, которая раньше принадлежала маме. Бабуля перекрасила ее в нежные розовые и зеленые тона, не осталось и следа старых маминых постеров и наклеек, но я выглядывала из окна комнаты и представляла ее молодой, дикой, мечтающей однажды покинуть Ист Рокпорт и никогда больше не возвращаться. И хотя ей удалось выполнить план только наполовину, ее юные годы восхищали меня.

В такие дни я или засыпала дома, если мама успевала меня забрать, или просыпалась от того, что дедушка включал Today Show[3], или меня будили посреди ночи для десятисекундной прогулки домой. Я держала маму за руку, и от нее приятно пахло мятным антисептиком.

Теперь я хожу к бабушке с дедушкой только на ужин, хотя они все еще пытаются пригласить меня на ночевку, как в старые времена.

Звонок. Это бабуля.

– Привет, милая, я разогреваю пироги с курицей, – говорит она мне. – Придешь?

Бабушка с дедушкой завтракают в 5 утра, обедают в 11, а ужинают в 16:45. Раньше я думала, это все из-за возраста, но мама говорит, что так было всегда, пока она не уехала от них в восемнадцать лет. Она чувствовала себя бунтаркой, когда ела после наступления темноты.

– Хорошо, – отвечаю я, – но мне сначала нужно убрать белье.

– Ну приходи, когда освободишься, – говорит бабуля.

Я хватаю кусок сыра из холодильника и отвечаю на сообщения от Клодии. Она жалуется, как ее раздражает младший брат. Джоан Джетт бежит за мной в спальню, где я нахожу гору белья посреди незаправленной маминой кровати. Я начинаю складывать трусы в милые аккуратные квадратики, а влажные лифчики вешаю сохнуть в ванной. Здесь только женское белье. Мой папа умер, когда я была совсем маленькой. Он разбился на своем мотоцикле. Тогда мы жили в Портленде, штат Орегон. Его звали Сэм, и я его даже не помню. По фотографиям я знаю, что внешне он был привлекательным: светлые волосы, зеленые глаза, подтянутая фигура.

Моя мама все еще скучает по нему. Однажды ночью, около года назад, выпив слишком много вина, мама сказала мне, как это странно: она будет стареть, а Сэм останется вечно молодым. Да, так она его называла – Сэм. Не «твой папа», а Сэм. Таким он и был для нее. Ее Сэмом. Потом она ушла в свою комнату и плакала, пока не заснула. Это было так не похоже на мою маму, не терпящую никакой ерунды. Иногда я чувствовала себя виноватой, что совсем не скучаю по нему и не могу откопать даже крохотное воспоминание. Мне было всего восемь месяцев, когда он умер. После его смерти мы с мамой переехали обратно в Ист Рокпорт, чтобы бабушка с дедушкой присматривали за мной, пока мама получала квалификацию медсестры. И вот, прошло шестнадцать лет, а мы все еще здесь.

Я вешаю легкие платья мамы в шкаф, когда мой взгляд падает на большую, побитую жизнью коробку из-под обуви на верхней полке. Черными буквами на ней написано: «МОЯ ВПУСТУЮ ПОТРАЧЕННАЯ ЮНОСТЬ». Я вешаю последнее платье, вытаскиваю коробку и несу в свою спальню. Я уже заглядывала в нее. Когда у нас с Клодией был период «видео с танцующей кошкой Джоан Джетт», я любила вынимать эту коробку и изучать ее содержимое. Правда, с последнего раза прошло уже несколько лет.

Я открываю ее и аккуратно вытряхиваю на кровать кассеты, старые фотографии, неоновые листовки и десятки маленьких копий буклетов: Girls Germs, Jigsaw, Gunk. Я рассматриваю полароидную фотографию мамы, на которой ей всего на несколько лет больше, чем мне сейчас, девятнадцать или двадцать. Она одета в потертое платье в кукольном стиле и военные ботинки. В темных волосах виднеется платиновый локон. Она показывает язык фотографу, а ее руки обвивают шею другой девушки с темными глазами и пирсингом в брови. На маминой руке написано черным маркером: «БУНТ, А НЕ ДИЕТА».

Мама редко рассказывает о своей жизни до того, как она встретила папу, но всегда широко улыбается, когда вспоминает о том, как выпустилась из школы и поехала в Вашингтон на старой «тойоте», которую купила на собственные деньги. Именно там жили и выступали ее любимые группы Heavens to Betsy и Excuse 17. Эти девчонки играли панк-рок, выступали за равные права и издавали журналы для «новичков пера», которые называли зинами[4].

Они называли себя «Бунтарррки».

Моя мама тогда была дикой: у нее было выбрито полголовы, она носила черные ботинки Doc Martens и красила губы в фиолетовый цвет. По сравнению с другими мамами она легко обсуждает со мной сложные темы: открыто говорит о сексе и не очень переживает, если я ругаюсь матом при ней. Хотя мне все равно сложно принять то, что девушка на фотографии и есть моя мама, которую я знаю. Мама, которая работает медсестрой и носит форму лавандового цвета с бабочками. Мама, которая раз в месяц садится за кухонный стол и проверяет баланс чековой книжки.

Я удобнее устраиваюсь на кровати и рассматриваю страницу одного из журналов «Бунтарррок». Чудо-женщина[5] предупреждает мужчин не трогать ее, когда она идет по улице, если они не хотят получить кулаком в лицо. Я улыбаюсь. Как же мне хочется, чтобы она присутствовала на всех занятиях, где есть Митчелл Уилсон. Джоан Джетт мяукает, напоминая о своем ужине, и я заставляю себя собрать все обратно в коробку и убрать ее в мамин шкаф. Мне сложно объяснить, но каждый раз, когда я просматриваю мамину коробку, я чувствую себя лучше. Словно меня понимают. Что странно, ведь «Бунтаррркам» уже сто лет, и никто из девушек не знал меня. Но я жалею, что не знала их.

Бабуля помешана на петухах. Они повсюду: на кухонных полотенцах, тарелках, в виде керамических фигурок на кухонном подоконнике. У нее даже перечница и солонка в виде – угадайте кого? – петухов.