Она совсем остановилась на небольшой полянке — всё-таки ей было куда уютнее, когда не нависала над головой всякая шелестящая гадость, да и Вит тут не совсем слепым будет, вон как луна сияет, рассыпаясь бликами по влажной траве, аж глазам больно.
— Ну надо же! — Один из котов выпрыгнул на освещённое луной пространство, засияв, словно факел, расправил плечи, потянулся. — Пёсики! Нежные сладкие пёсики — и без охррраны! И так далеко на чужой территорррии… плохие пёсики!
Он был, пожалуй, даже красив — совершенно иной непривычной для её соплеменников красотой, когда на теле не видать ни единой косточки, сплошные бугрящиеся мышцы, а плечи и бёдра чуть ли не одной толщины. На первый взгляд отвратительно вроде бы, но если присмотреться… была в нём какая-то ловкость и грация, что ли, что-то, что заставило её подумать — «красивый мужчина», — пусть отстранённо, но всё же подумать. Красивый — несмотря даже на то, что довольно старый, вон аж седой весь, и даже шрам через всё лицо его не особо портит. Кобели вон поголовно уверены, что шрамы их лишь украшают. Интересно, а коты тоже так думают? Что за чушь лезет в голову…
Матёрый со шрамом тем временем приближался — осторожно и вкрадчиво, продолжая почти мурлыкать:
— Скверррные пёсики… нехорррошие… хотели, чтобы их наказали, да? О, как же мы любим наказывать скверррррных пёсиков!
Вокруг то ли захохотали, то ли завыли. Вит дёрнулся. Она снова стиснула его пальцы, зашипела:
— Ты обещал!
И потом, уже громче:
— Послушайте! Пожалуйста, не надо! Мы не хотим ничего плохого. Нам просто очень нужно к вашей главной… Леди-Матери, кажется, да? Старшей леди. Самой старшей. Пожалуйста!
— Сучка? — фыркнул кто-то растерянно из-за спины. — Здесь? Небо упало, клык даю, а мы не заметили!
Они опять заржали-завыли. И больше уже не замолкали — странный полувой-полупесня перекидывался от одного к другому, если с одной стороны замолкали — тут же подхватывали с противоположной, не прерываясь ни на миг. Почти так же пел Ксант во время злосчастного незавершённого обряда, только вот в его песне не было угрозы. Кольцо сужалось почти незаметно — то один сделает маленький шажок, то другой чуть сместится вроде бы и в сторону, но не совсем.
— Пожалуйста! Послушайте! Это очень важно… Нам обязательно надо поговорить…
Она уже понимала, что ничего не получится, и глупо было надеяться, коты точно такие же, Ксант был неправ, только мерилки у них другие, вот и вся разница, и никогда ей не дадут добраться до этой самой старшей леди, кем бы она ни была. Надо было с самого начала идти к своему вожаку и пробовать через него, он бы подчинился, пока свадьба, он бы отправил официальных делегатов, и может быть они бы даже успели, и всё бы закончилось благополучно… В шкурке сделалось неожиданно жарко, её бросило в пот, и это почему-то показалось самым неприятным. Она расстегнула липучку на вороте, подставляя горло порывам прохладного ночного ветра. Но ветер тоже оказался предателем, он наверняка был в сговоре с котами и потому ударил в спину, правобережный ветер, местный, конечно же он с ними заодно, кто бы сомневался…
Седой кот со шрамом, подошедший ближе всех, вдруг оборвал песню на полуноте — только что подхватил, и тут же оборвал, неожиданно сломав ритм. Запрокинул голову, ощерился хищно, морща широкий нос. Его узкие глаза вспыхнули жёлтым — и она не была уверена, что это просто шуточки шкурки. А потом он мягко и грациозно опустился на четвереньки и завыл, выгнув спину и свернув голову набок. Но это был уже совсем другой вой.
Несколько мгновений она оторопело смотрела на непонятного кота, оцепенев под его безумным взглядом — и заметила, что его товарищи растерялись ничуть не менее, лишь когда сзади и с сбоку завопили в несколько голосов одновременно:
— Полундра, робя!.. — Она СС!.. — Валим!!!
Через мгновение она поняла, что наставники заблуждались, говоря о неумении котов быстро бегать. Точно так же, как и с плаваньем. Умеют они всё — если хотят, конечно. Полянка опустела ранее, чем седой успел закончить первую руладу — и даже при помощи шкурки не удавалось рассмотреть удравших патрульных, так далеко они успели учесать за такое короткое время — не больше полутора вдохов. Седой же попрыгал на прямых руках, не спуская с неё тяжёлого взгляда, потом осел на задницу — очень по-кошачьи так осел, собаки садятся совсем иначе, даже не в сквоте, у них суставы по-другому развернуты — угрожающе мрявкнул разок-другой и вдруг ударил себя в грудь огромным кулаком.
— Я — Тим! — сказал он ей доверительно и гордо. — Я — самый сильный. Самый. Лучший! Да. Я самый. Лучше не найдёшь. Да! Можешь и не искать.
Силы кончились как-то сразу. Вот только что были — и вот их уже нет. Она не отвердила заранее шкурку, а потому села на землю там, где стояла. Не села даже — рухнула. Её колотил озноб, хотя жарко было по-прежнему, хотелось плакать, но не было слёз. Кошачья лапка оказалась таким же враньём, как и всё остальное, она ничуть не снижала влияние свадьбы. Во всяком случае — на котов. Совсем. Вот оно, доказательство со шрамом во всю рожу, прыгает вокруг, в глаза заглядывает, пытается словно бы случайно пихнуть Вита и нарваться на честный поединок — хорошо, что тот твёрдо помнит про обещанное и лишь уклоняется. Веское доказательство. С ним не поспоришь.
А значит, её попытка была обречена заранее. То, что помогло преодолеть одно препятствие — реку — само по себе стало непреодолимым препятствием на этом берегу. Нельзя же в самом деле идти в чужой посёлок, на каждом шагу обрастая всё большей и большей свитою мяукающих женихов?! А она-то, глупая, ещё надеялась кого-то в чём-то убедить, разумные доводы приводя. Какие уж тут разговоры, какие убеждения? Свадебная Сука! Полундра! Валим — вот и весь разговор.
А кто не успел — тому падать рядом на четвереньки и кричать, что он самый сильный…
====== Наглая тварь не из дикого леса ======
Наглая маленькая тварь. А шмонит от неё так, что аж волосы на загривке дыбом встают, так и норовя обратиться в шерсть. Разодрать бы её в клочки… Да только ведь не поможет, было такое поколения три назад, пробовали. С тех пор и передаётся от старших леди к младшим строжайший запрет — свадебную сучку, буде и приблудится такая, убивать нельзя ни в коем случае. Живая, даже при самом скверном раскладе, отгуляет и успокоится, и отпустит всех, кого накрыло ненароком. Мёртвая не отпустит уже никого. Бывало, целые посёлки вымирали чуть ли не всей мужской половиной, вот и зареклись.
Леди Мьяуриссия разглядывала сидящую на земле сучку. Свысока разглядывала, как и полагается истинной леди, щуря глаза и стараясь выглядеть совершенно расслабленной. Как будто это вовсе и не она только что неслась самым неподобающим образом, не разбирая дороги, словно пернатая дура с оторванной головой — такие бегают по поляне кругами, хлеща кровью из обрубка шеи и не понимая ещё, что уже мертвы, очень смешно выглядит со стороны, глупые котята любят запускать подобные уже неживые шутихи просто так, даже когда не голодны.
Кто увидел — не поверил бы. Чтобы Старшая Леди и Старшая мать — и как полоумная бежала к ноге по первому свистку какой-то там сучки? Да быть такого не может. Просто потому, что не может быть никогда. Так бы могли подумать случайные наблюдатели — и оказались бы неправы. В этом мире очень многое может быть — многое из того, чему быть бы не следовало. Главное — быть к нему готовым.
А молодняк не готов, что уж тут… Расслабились, обленились, забыли ужасы прошлых свадеб. Она — не забыла. И любая из Старших Матерей не забыла тоже — общая наследственная память с годами у них просыпалась у всех без исключения, иначе не выжить. Они бы моментально узнали страшные признаки, им вовсе не нужны были длинные объяснения — одного взгляда на ополоумевшего Тимура было бы достаточно. Только увидев его, только уловив отдалённое эхо, остаточный аромат сучьих феромонов, любая бы бросилась точно так же — и точно так же жила бы одной надеждой: успеть, добежать, кинуть в приблудную смерть сумкой с аварийным запасом кошачьей лапки, и чтобы дыхалки хватило приказать: «Жуй, сука! Жуй, пока не началось…»
