— Милтонс не мой. Выключи. До начала испытания полторы минуты.
— Ну так целых полторы минуты ещё, чего торопиться-то? Слушай, а давай отключим им защиту заранее, а? Ещё на подъёме! Нет, правда, ведь это идея! Новая и оригинальная, такого ни разу не пробовали! может быть, в этом и проблема? Может, вся эта хрень у нас только из-за того и не получается, что мы с ними начинаем работать уже тут, на орбите! Все эти годы — и только тут, как заведённые, потому что какой-то дурак когда-то решил, что надо именно так, а мы как послушные идиотики… Может, просто постепенно надо, медленно, по нарастающей, — и всё будет тип-топ!
— Не будет. Пробовали.
— Когда? Я что-то такого не припомню!
— Зато я помню. И этого достаточно. Это ещё до тебя было. Хочешь — глянь в архиве.
— Ну вот… всегда так! Только что-то придумаешь, как тебя…
— Не отвлекайся.
Скоро придёт Боль. Уже совсем скоро. Огромная, чёрная, неотвратимая, она заполнит весь мир, у неё остро заточенные лучи-иголки, о них так просто порезаться, они обжигают, лучше держаться подальше, лучше свернуться в клубочек и попытаться спрятаться…
Он сжался и заскулил.
— О, ты только посмотри, какой красавец! Просто роскошный щен!
Боли пока ещё нет, но она будет. Точно будет, он знает это, так уже было. Много раз было. Хотя и не было. С ним не было. Но он — помнит, он знает, боль всегда приходит, когда появляются эти руки. Огромные, страшные, сильные руки, они выхватывают тебя из безопасного и тёплого логова, а за ними следом приходит боль. Так было всегда. И прятаться от них бесполезно, хотя многие пытаются…
— Действительно, весьма перспективная особь.
— И только? Ха! Ты посмотри на его реакцию! Он же ушел в сквот моментально, когда другие и понять ничего ещё не успели! И посмотри — как качественно! Песик — и песик, не подкопаешься! Такой малыш — а обернулся без изъянов. Ты не туда смотришь, ты на зубы его смотри!
Он тоже пытался спрятаться — тем особым образом, которым раньше прятался лишь по таким же особым сигналам старших. Самым важным сигналам, когда опасность слишком велика и никакие иные прятки не помогут. И раньше всё получалось. Но на этот раз даже такая мера не сработала — мир перевернулся, но проклятые руки никуда не исчезли. И тогда, выгнув шею до хруста, он вонзил все свои мелкие и очень острые зубы в одну из ненавистных рук.
— Действительно, зубы качественные. И реакция.
— Ах ты… гадёныш! От ведь!.. Ты у меня забудешь, как кусаться! Да я все твои пакостные зубёшки…
— Отпусти щенка, Эри. Ты его задушишь. А он ещё не прошёл Испытание.
— От же тварь! Да не трогаю я его, успокойся! Что я, совсем, что ли… Испытание ему… Ну, мелкий гадёныш, держись! Я тебе устрою экзамен! Ты у меня полетишь, как фиброгласс над Нью-Баден-Баденом!
— Эри, уймись. Ты убьёшь ребёнка.
— Нифига! Только не его! Ты на его зубы посмотри! У них вся семейка перспективная, очень высокие показатели, буквально на грани, мне ещё в прошлом году казалось — вот оно! Рядом же было совсем, почти получилось, самую бы чуть… надо было ещё тогда не ссать жидко, а решиться наконец и полностью снять защиту. Имели бы сейчас, что предъявить, а не стояли перед комиссией с голым задом…
— Имели бы сейчас кучу проблем. Что ты так бесишься? Он же не тебя укусил.
— Ха! Хотел бы я на это посмотреть! Попробуй он укусить меня — вот было бы весело! Не ему, конечно. Ну, держись, гадёныш…
— Если ты выйдешь за пределы рекомендованной нормы — я укажу это в рапорте.
— Зануда. Смотри! Видишь? Все показатели в границах нормы! Можешь указывать в своём рапорте хоть триста раз!
— На грани верхней границы нормы.
— Но всё-таки — нормы! Да пойми же ты — это оправданный риск! Я нюхом чую — у этого малыша получится! Посмотри, он какой! Красивый, сильный, наглый. У него просто обязано получиться! Если ещё чуть-чуть ослабить экранирование…
— Эри, уймись.
— Ладно, ладно! Видишь — всё, не трогаю больше! Можешь включать.
Боль.
Руки исчезли — и тут-то она и навалилась всей своей огромной чёрной тяжестью. Он знал, он помнил, что именно так всё и будет. Но всё равно — неожиданно. Стремительный чёрный водоворот боли ¬затянул его в самую середину, он падал, падал, падал, и больше в мире не было ничего, только эта чёрная боль и бесконечное падение. И тонкий пронзительный визг, впивающийся в барабанные перепонки. Он вонзается в уши, он высверливает голову изнутри, этот визг, кто-нибудь, прекратите, пожалуйста, кто-нибудь… но никого нет, только чёрная боль, и он сам пытается заорать, чтобы хотя бы так прекратить это, заглушить, отодвинуть мерзкий звук, выворачивающий наизнанку. И только тут понимает, что визг этот — его собственный.
А падение всё длится, хотя прошло уже столько времени, что вроде бы больше и некуда падать. Но падение продолжается, оно не имеет границ, и ужас его безграничен, и безгранична чёрная боль. Наверное, в неё можно падать вечно. Всё ниже и ниже. Только сердце колотится где-то под самым горлом и потихоньку становится всё труднее дышать. Как под водой, он это тоже помнит, хотя под водой и не был ни разу. Наверное, он упал уже очень низко, ниже поверхности озера, вот и трудно стало дышать, под водой ведь вообще дышать невозможно.
А падение всё длится… и длится… и длится…
— Обрати внимание на его пульс. И на биохимию. Адреналин зашкаливает. Давление у красной черты. Ещё немного — и не выдержат стенки сосудов.
— Не паникуй! Они гораздо крепче, чем кажутся! Все они! Даже такие мелкие. Ты что — до сих пор не понимаешь? К ним нельзя подходить с человеческими мерками! Они давно уже не люди!
Боль может быть вечной.
Но страх — не может.
Даже страх перед болью.
Падение продолжалось, и острые иглы-лучи никуда не делись, и чёрный ужас вокруг тоже был по-прежнему беспросветен. И трудно было дышать — что там трудно! Почти невозможно! — сердце билось уже не под горлом даже, о стиснутые зубы билось оно изнутри, и казалось, что разомкни он челюсти хотя бы на миг — сердце выскочит, так тесно ему там, за зубами…
Но что-то изменилось.
Не снаружи — там по-прежнему только чёрная боль и ужас вечного падения.
Внутри.
Словно отбивающее бешеный ритм сердце гонит по жилам уже не только кровь, но и что-то другое, чему нет названия. Что-то, такое же чёрное, как боль. И такое же вечное.
Оно не смешивается с кровью, это чёрное, чему нет названия. Оно не растекается, растворяясь и теряя силу. Оно собирается внутри, где-то под рёбрами, словно туго завинченная пружина или напрягающаяся перед прыжком Быстрая Смерть. Оно — уже почти готово, и от этой его готовности немножко щекотно в груди. Изнутри щекотно. И хочется смеяться от внезапно раскрытой Великой тайны.
Боль-то, оказывается, вовсе не всесильна!
И ужас — тоже!
С ними можно бороться! Ещё чуть-чуть — и он поймёт, как это сделать. В груди медленно-медленно разворачивает тугие длинные усики чёрный вьюнок-колокольчик, дрожит пушистыми лепестками, вибрирует от наполняющей его энергии и восторга. Ему тесно в клетке из рёбер! Он вот-вот прорвётся наружу — и тогда мир опять перевернётся, потому что не сможет вместить в себя столько восторга! И не будет больше ни боли, ни страха, ни преград! Нужно только понять… ощутить… пропитаться… Ещё совсем чуть-чуть, ведь это же так просто, он уже почти понял, почти разгадал, почти…
— Эри, уймись.
— Ладно, как скажешь… Хотя я уверен, что ослабь мы защитную оболочку капсулы ещё хотя бы на два градуса — и вожделенное доказательство получили бы на блюдечке с голубой каёмочкой.
— Получили бы инвалида на выходе. Его реакции ничем не отличались от реакций остальных — боль и страх по экспоненте. Никаких отклонений.
— Ты ничего не понимаешь, а я чувствую, что это — тот самый! Он особенный. Он бы смог. Он лучший, понимаешь?
— Кто-то и в прошлый раз говорил то же самое. Не помнишь — кто?
— В прошлый раз, в прошлый раз… С кем не бывает! Ну и что? Не ошибается только тот, кто ничего не делает!
