А что такое уши?

Это так прекрасно, когда нет лишних слов.

Просто нет слов.

Нет… чего?

*

====== Чужой берег ======

— Ты мне поможешь.

С большим трудом удалось сказать это так, чтобы не прозвучало просительно-вопросительно. И чтобы не дрогнул голос.

Понятно же, что не поможет.

Хорошо ещё, если не развопится на весь посёлок. Хотя сейчас — вряд ли. Сейчас Вит слишком неуверен. Ни в чём не уверен — ни в себе, ни в ней, ни в том, что же тут происходит. Система иерархии рухнула — она ведь сидела на одной ступеньке с местным вожаком, вожаком коренной, это делает её выше не только Вита, но, пожалуй, любого из их родной сворки. Кроме, разве что, Тарса. Но кто такой Тарс — и кто такой Вит по сравнению с ним?! Нет, не будет он сейчас на неё кричать.

Но и поможет — вряд ли.

Старое распределение ролей, где он был выше, сломано, но новое пока ещё не стало привычкой. Он будет обдумывать, тянуть время, пока не станет слишком поздно. Значит, придётся самой. Как-то придётся…

У неё заныло под рёбрами — она слишком хорошо помнила чёрный провал обрушивающейся вниз реки и нависшее над ним дерево. До веток было так далеко. Так безнадёжно далеко. Она неплохо прыгала, но понимала — шансов нет.

Об этом нельзя думать!

Прыгать всё равно придётся. Иного выхода нет, а значит, придётся. И она допрыгнет. Обязательно! Иначе и быть не может. Не должно быть. Не будет. Надо только как следует разбежаться. Вит сколько раз прыгал — и ничего! Всегда допрыгивал. Значит, и она сможет. Всё равно ведь нет другого способа, раз уж плавать не научилась, как последняя дура… Все левобережники умеют, а она нет, ну не дура ли? Дура. Значит, сама виновата — самой и прыгать…

Она сбежала с высокого крыльца при первой же возможности, как только начались танцы. На первый танец вожак хотел пригласить её, но она покачала головой со смущённой улыбкой. И сказала, что слишком много съела сегодня и ей от танцев наверняка станет плохо. Вожак был не слишком-то доволен, но лишь морду скривил. Поделать-то всё равно ничего не мог. И ушёл на центр выгула — по традиции первые три танца открывал он, а потом уже народ начинал веселиться кто во что горазд.

Она выждала один танец и ушла в пересменке.

Чувство собственной вины было настолько острым, что она боялась разрыдаться прямо там, на верхней ступеньке. Хотелось забиться в самый тёмный угол и как следует выплакаться. Хотелось убежать куда-то далеко-далеко, чтобы никогда не нашли. Хотелось разгрызть камень или сделать ещё какую-нибудь глупость.

Уже к концу второго танца она поняла, что внутри ограды ей укромного уголка не найти — во всяком случае, такого укромного уголка, который не был бы уже кем-то занят. И вообще, народу было как-то несообразно много! Видя то столпотворение, что творилось на выгуле, она предполагала, что остальная территория просто вымерла, но как бы не так! Люди попадались на пути всё время, словно специально выслеживали, знакомые и незнакомые, они все были страшно рады видеть её, поздравить с победой. Обменяться хотя бы парой слов, похлопать по плечу…

После четырнадцатого поздравления её стало трясти так сильно, что пришлось сцепить руки за спиной. И просто молча улыбаться всем встречным, скаля удлинившиеся зубы — говорить она больше не рисковала, опасаясь зарычать или взвыть. Сквот подступил слишком близко, ей с трудом удавалось удержаться на самом краю. Хорошо, что отнорок её тоже был недалеко. И что рядом с ним на удивление никого не было. А то ещё немного — и она, пожалуй, стала бы кусаться.

Как маленькая.

Долгая пробежка — вот что ей сейчас было нужно до зарезу. Луны светили достаточно ярко, она действительно могла бежать, а не плестись, спотыкаясь, на ощупь и проверяя ногой буквально каждый шаг. К тому же она выбрала длинную дорогу, хорошо утоптанную и ведущую в обход между пологими холмами, а не ту извилистую и плохо проходимую тропку напрямик, по которой возвращалась обычно.

Бег успокаивал.

Размеренные движения. Размеренное дыхание. Через некоторое время и мысли перестают скакать, как шершнем укушенные. А плакать на бегу так даже и удобнее — встречным ветром и без того из глаз вышибает слёзы. Размазывает по щекам. Сушит. Это привычно.

Ночь была прохладной, но бег согревал неслабо. Впрочем, окажись ночь жутко холодной и не согрей её движение — она бы всё равно полезла купаться. Потому и бежала к берегу. Хорошая штука — проточная вода. Вместе с грязью она уносит все неприятности.

Она долго стояла под водопадом — сбоку, где достаточно мелко, по пояс, и ещё вполне возможно устоять. Водопад — это сильно. Вода обрушивается на тебя всей массой — и в то же время сотнями мелких струек, бьющих с силой пущенного из пращи камня. Она бьёт по макушке, словно сдирая с головы волосы вместе с кожей, она стегает по плечам с оттяжкой, словно поводок в тяжёлой руке Туза. А если наклониться, для устойчивости уперевшись руками в колени, она вышибает воздух из груди, а по лопаткам и позвоночнику лупит так, что на глазах снова выступают слёзы. Лучше подставить голову, голове не так больно, она твёрдая.

Когда она, шатаясь, выползла на берег, ей было горячо. Даже, пожалуй, горячее, чем после бега. Хотя вода в озере ледяная, это всем известно.

Зато плакать совсем не хотелось. И чувство вины больше не царапало горло изнутри.

Наверное, всё дело было в том, что её так и не наказали. Она была готова, она чувствовала себя виноватой — а наказания не было. Она была виновата не в том, в чём признавалась под Дюзами, она пыталась обмануть всех, и это тоже её вина… Вины слишком много, а наказания всё не было и не было. И это плохо. Просто отвратительно.

Потому что там, где нет наказания, нет и прощения.

Её не наказали — а значит, и не простили. И пусть о настоящей вине на этом берегу знала она одна — этого было вполне достаточно.

Водопад помог.

Ёжась и слегка постанывая, она натянула на избитое тело скользкую шкурку. Пожалела, что не взяла плащ. Шкурка изнутри была такой же холодной и скользкой, как и снаружи, она специально попросила её сделать похолоднее днём. Нет, пока что ей было жарко, излупцованная падающими струями кожа горела, но ощущение это довольно обманчиво, а от воды явственно тянуло холодом. Вряд ли самым умным решением будет задерживаться тут и мёрзнуть. Но возвращаться совсем не хотелось. И кто сказал, что она — умная? Ха!

Так что решение переночевать на берегу она приняла ещё до того, как появился Вит с двумя плащами.

*

А потом Вит, улыбаясь, сообщил ей последние новости.

С того берега.

Он, глупенький, порадовать её хотел. Думал, ей приятно будет…

*

— Ты мне поможешь, — повторила она решительно, вскидывая подбородок.

Вит вздохнул. Глубоко так и неторопливо. То ли время тянул, то ли воздуха для решительного отпора в грудь набирал. Обернулся.

Улыбка от уха до уха.

— Конечно! Что я должен сделать?

Ничего себе косточка…

— Переправить меня на тот берег. И проводить, куда скажу. Ты… сделаешь это?

Не удержалась, спросила. Слишком уж неожиданным было его согласие. Это что — и есть столь ценимое кобелями доминирование? Когда с тобой соглашаются, не споря, когда не смотрят снисходительно, когда… когда вскакивают по первому слову, сияя восторженной улыбкой от возможности сделать тебе приятное и спрашивают только:

— Когда? Прямо сейчас? Мне это легко! Я сильный!

Приятно, однако. И неужели для этого достаточно просто посидеть на одной ступеньке с вожаком коренной?

Вит даже на месте слегка пританцовывал от нетерпения. Внезапно крутанулся вокруг себя, подпрыгнул и сделал кувырок в воздухе. Приземлился на четвереньки, задрал голову, заглядывая ей в глаза.

— Я самый ловкий! И самый сильный! Я всё могу! Хочешь, я тебя до воды на руках отнесу? Хочешь? И на том берегу — тоже! Я сильный!