— А ты хороший.

В голосе её — истовая убежденность. Ню-ню. Забавно слышать такое от сучки. И даже немного — вот ведь странно! — приятно. Так же приятно, как холодным вечером прижиматься к её пусть даже и костляво-нескладному, но такому горячему боку. Голос у неё приятный, а лица в темноте не видать. Вот и славно…

— Ты хороший и всё-всё-всё понимаешь. Ты слушаешь, а не просто делаешь вид. А это такая редкость… Будь ты из наших — я бы, наверное, тебя выбрала. Не в женихи, а по-настоящему.

Уррф…

Вот же… с-сучка!

Словно ведром холодной воды — да против шерсти, когда только-только в сквоте пригрелся да расслабился. Это хорошо ещё, что у Ксанта выдержка из морёного какбыдуба, другой бы на его месте…

Короткая паника — она же просто ничего не понимает! Она же уверена, что комплимент ему отвесила — а она и отвесила, по ихним сучьим законам. Нда. Увесистый такой комплимент, слышали бы её Старые Матроны — вот бы обхихикались! Промолчать — обидится, а начнёшь объяснять — обидится тем более. Вот же вляпался! Пригрелся у гладенького да тёпленького, расслабился… и даже не отстраниться теперь — тогда уж точно обидится.

Она отстранилась сама. Можно даже сказать — отшатнулась. Попыталась заглянуть ему в лицо — встревоженно и напуганно.

— Я что-то не то сказала? Ты так напрягся… Извини, я совсем не хотела! Не обижайся! Я думала — это весело будет, ты посмеёшься! Я пошутить хотела! Извини…

Уррф!

А объяснить, похоже, всё-таки придётся. Может, тогда она и обидится, но иначе — заизвиняет ведь до смерти!

— Послушай… я же объяснял тебе — у нас всё иначе. Кошки не выбирают. Но даже не в этом дело.

— Да-да-да, я помню! — закивала она радостно, думая, что поняла основную проблему. Заулыбалась, в темноте сверкнули белые зубы — Я потому и думала, что тебя развеселит, если я…

— У нас нет сворок, — решительно перебил Ксант. — И связи, как правило, не длятся дольше периода гульки. Ну, четверть сезона, от силы, да и то редко. Тебе наверняка наставники говорили, что коты не умеют любить, только трахаться… ну так вот — это правда. Это не байки, это способ защиты, пойми. Никто из нас просто физически не способен на глубокие чувства — иначе мы бы все давно попереубивали бы друг друга. Кошку — её ведь нельзя любить и оставаться при этом в здравом уме. Ни один рассудок не выдержит. Ею можно восхищаться, перед ней можно трепетать, её можно опасаться или ненавидеть, но любить — упаси тебя Лоранты-Следователи! Нельзя любить шлюху, которой всё равно — с кем. Нельзя любить того, кто регулярно надолго уходит в сквот, причём уходит не телом, а сознанием… О, они ужасно разумны и рассудительны — в любое другое время, и даже чересчур, словно стремятся наверстать… но приходит гулька — и всё… кошка в гульке неразумна, она — животное, причём не очень-то симпатичное, нечем восхищаться, нечего уважать.

— Во-во. Наши кобели такие же! Вам хоть повезло, у вас дважды в сезон, а наши разумные да верные только до первой свадьбы! А чьей свадьбы — им не важно, лишь бы поближе была. Стоит унюхать — и всё. У них от любой, самой завалящей свадьбы просто напрочь рубку сносит. И как их любить — таких?!

Она сочувственно вздохнула. И, кажется, снова пододвинулась. Хм. Это была не совсем та реакция, на которую он рассчитывал. Может, следовало быть ещё чуть пооткровеннее? Чему их учат эти их наставники? В мире, где выбор из одиннадцати женихов слишком мал… попробуй тут объясни доходчиво и вразумительно. Ладно, попытаемся с другого конца.

— В том-то и дело, что никак. Любовь, она… ну или простая эмоциональная привязанность, не важно… она возможна только среди равных. Равных, понимаешь? Ну хотя бы приблизительно. Среди тех, кто тебя понимает и может ответить взаимностью. Для тебя это, возможно, покажется странным, а может и нет, я мало знаю о ваших укладах… но попытайся понять. С кошкой нельзя дружить. И любить её тоже нельзя. Возможно, когда-то было иначе, не знаю. Наверное, было. Но очень давно, настолько, что никто и не помнит уже. Это табу настолько древнее и естественное, что не вызывает ни малейших вопросов. Небо синее, огонь жжётся, сквот согревает, кошек любить нельзя. Вещи одного порядка, никаких вопросов! Нет, ну случаются, конечно, атавизмы… слепому трудно объяснить про цвет неба… Но ведь слепой — не нормален по определению, он ущербен. И сам же первый страдает от своей ущербности. Тот, кто не верит в опасность огня и игнорирует запрет совать в него руку, делает хуже только себе. Атавизмы… да, случаются, но ни к чему хорошему они не приводят. Я много гадостей могу наговорить про Леди из Совета, но они там отнюдь не дуры. Опыт поколений и всё такое, этот запрет писан кровью и сломанными судьбами. Милтонс, как же трудно объяснять что-то настолько естественное! Этому ведь никто не учит, оно само собой разумеется, понимаешь? С молоком матери… Кошка — она другая, совсем-совсем другая… С кошкой — нельзя! Только инициация, только котята — и всё. Ничего личного, никаких эмоций, сплошная взаимовыгода. А всё остальное… все, так сказать, высокие чувства… ну, они остаются достойному. Способному их оценить и ответить. Способному тебя понять. Такому же, как ты. Во всём такому же. Ты… понимаешь, о чём я?

Какое-то время она молчала. А потом вдруг спросила очень тихо:

— Как её звали? Ну, эту, которую ты… атавизму твою? И что с ней случилось? Ведь случилось же что-то, да?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду…

Даже он сам слышал, насколько фальшиво звучит его голос. Фальшиво и жалко. Ознобом продёрнуло по позвоночнику. Ей неоткуда знать. И догадаться не с чего. Он ведь почти ничего не сказал, она не могла…

— Да поняла я всё, не маленькая. — Она шевельнулась, то ли плечом пожала, то ли просто устраивалась поудобнее, мазнула волосами по его спине, усиливая озноб. — Наши кобели тоже частенько, когда свадьбы рядом долго нет, устраивают… разное. У нас это так и называют — котячьи игры. Наставники даже поощряют, говорят — здоровая конкуренция, доминирование, борьба за лидерство. Сначала поединки там и соперничество, типа кто выше ногу задерёт, а под конец как раз эти самые высокие чувства. И чем выше, тем лучше. Ну, в смысле, кто сверху, тому и косточка. Ерунда это всё, щенячьи развлекалочки. Но ты ведь сейчас не о том, да? Ты ведь… тоже из этих, которые неправильные, правда? Я сразу поняла, когда ты заговорил про защиту и про то, что вы не умеете всерьёз… У тебя стал такой уверенный голос! Вит тоже всегда говорит таким голосом, когда начинает врать… У нас говорят, что любопытство сгубило кошку, но я же не кошка, правда? Значит, мне ничего не грозит и можно быть любопытной. Как её звали?

— Не важно.

Ксант передёрнул плечами.

От воды явственно тянуло сыростью, наверное, именно от этого его всё сильнее знобило. Конечно, от этого, от чего же ещё? Внезапный поворот темы перестал ему нравиться. Захотелось уйти. И он сам не понял, почему вместо того чтобы встать и разом оставить неприятный разговор за спиной, вдруг сказал:

— Это было давно.

— Она… умерла?

Наверное, слух у собак настроен как-то иначе. Во всяком случае, сам Ксант не слышал в своём голосе ничего особенного. Уйти, оборвав слишком странный и ставший чересчур опасным разговор, хотелось всё острее. Но почти так же остро — вот ведь странность! — хотелось продолжить эту щекочущую нервы игру в вопросы и ответы. За последнее время он неплохо наловчился избегать таких игр — слишком уж высоки были в них ставки. Но сейчас-то ситуация несколько иная. Она — с другого берега, и у неё совсем иные понятия о том, что правильно, а что — нет. Она не отшатнётся в ужасе, не покрутит пальцем у виска, не посмотрит с брезгливой жалостью, даже если узнает. Она просто не поймёт. Хотя и уверена, что поняла всё. И даже не подозревает, насколько же на самом деле ошибается...

— Да. Давно.

— А всё-таки — как её звали?

Уррф!

А она упрямая.

Ксант замешкался не больше, чем на пару вдохов. Да ладно! Она всё равно не общается ни с кем из правобережных, кроме него, и некому ей нашептать. Это имя не скажет ей ни о чём, она ничего не поймёт. А, значит, и врать незачем. А он так давно не доставлял себе удовольствия произносить его вслух, это короткое имя…