Литмир - Электронная Библиотека

Павел подошел к жене и нежно прижал ее к себе, чувствуя, как стучит ее сердце, как тихо трясутся плечи, не в силах подавить подступающие рыдания.

– Любимая моя девочка. Как же я счастлив, что у меня есть ты. Я постараюсь закончить все быстро, не буду заставлять тебя ждать. А вещи можно и не собирать. Новые купим.

– Нет, Паш, там много нужных вещей, ты даже не представляешь. Вот я бы и рассортировала: какие можно оставить, а какие надо забрать с собой. Лучше бы ты остался в армии, тогда бы можно было не расставаться.

– Ну, уж, как получилось. Но иногда я и сам жалею, что все так вышло. В армии порядка больше, субординация строгая. А, может, нам вернуться?

– А так можно, Павлик?

– Не думал над этим.

– Я знаешь, что придумала: сейчас созовем семейный совет и решим: вместе нам лететь или они без меня не останутся.

Но совет созывать не пришлось. К маленькому кашляющему Дениске присоединилась с высокой температурой Маришка. На бабушек надежды было мало.

Татьяна

– Вам придется подождать, – обратился к Тане пожилой полицейский с пышными черными усами и добрыми лучиками – морщинками в уголках карих глаз, когда Николай Сорокин привез в полицейское управление перепуганную Татьяну.

Всю дорогу она безрезультатно пыталась дозвониться до мужа, телефон которого оставался «вне зоны доступа».

Коля Сорокин – доброй души паренек, искренне старался выяснить: не попадал ли прошлой ночью в аварию господин Пупсоев со своим «Мерседесом». Но сведений таких полицейские не имели. Свекрови звонить Таня боялась, чтобы не расстраивать пожилую женщину.

Но все – таки ей казалось, что с Мишей ничего не случилось. «У него всегда и все хорошо»! – твердила про себя Таня, как молитву, успокаивая то ли себя, то ли взывая к небесам.

– Пройдемте, гражданка, – вышел из своей прозрачной конторки пожилой полицейский, когда Коля Сорокин отрапортовал ему, что задержанная Пупсоева доставлена в отделение. – Что у вас в сумочке? – покосился он на дорожную сумку Татьяны, куда она собрала несколько личных вещей по совету Сорокина.

– Пижама, тапочки, зубная щетка и кружка. Да, еще книжка и несколько шоколадок. – Перечислила задержанная.

– В санаторий собрались? – удивился полицейский.

– Нет, в тюрьму, – тяжело вздохнула Таня. – Только это все нелепая ошибка, понимаете, товарищ? Скорость да, я превышала, но только чтобы оторваться от погони. Я вот, Коле Сорокину это объясняла. А чтобы сбить человека и скрыться с места преступления – этого не может быть.

– А, так это вы сбили бедную женщину? – насупился стражник. Его добрые лучики у глаз моментально разгладились, и выражение лица тут же сделалось суровым, а взгляд подозрительным. – Эх, вы, барынька, а у нее бедняжки маленькие дети, да без отца…

– Да никого я не сбивала, честное слово, – писклявым голоском начала Татьяна, почувствовав, как предательские слезы – вечные спутники женской слабости, мешающие другим, более весомым аргументам, начали скапливаться где – то внутри. (И себя было жалко и слово «барынька», вроде ласковое, а ударило по душе – не заслужила. Напрасно с ней так).

Полицейские тоже это почувствовали, и поспешили избавить себя от тягостного зрелища плачущей женщины.

– Пройдемте за мной, гражданка, – строгим голосом выкрикнул усатый полицейский и поспешил по темному коридору, выкрашенному зеленой краской.

«Вот странно, столько сейчас отделочных материалов, а у них, как в старину краской выкрашены стены. Да еще и такой жуткой – темно – зеленой. А откуда я, интересно, знаю, как были выкрашены стены тюрьмы в старину?» – машинально подумала Татьяна, следуя за широкой спиной. Почему – то сильно пахло чесноком, Тане даже хотелось зажать нос, чтобы не слышать этот жуткий запах. И не то, чтобы она не любила чеснок, но он был смешан с чем – то противным, резким.

Слезы, готовые водопадом пролиться и омыть грязный казенный пол, высохли, превратившись в горечь и обиду.

– С кем я могу тут поговорить? – гневно обратилась Таня в спину своего конвоира. – Кто может адекватно реагировать на объективные жалобы? Кто должен проверять факты и разбираться в происшедшем? – звучал один вопрос за другим.

Полицейский остановился и недоверчиво посмотрел на Таню.

Та ли это беззащитная барынька, что пять минут назад была готова затопить их своими слезами? Которую хотелось пожалеть, да отпустить – сразу поверив в ее невиновность. Теперь за спиной возвышалась злобная фурия, считающая, что все в этом мире существует только для нее.

А таких Василий Степаныч не любил. На дух не переносил, и жалеть не собирался.

«Сейчас мы ее закроем, где погрязнее, – злобно подумал Степаныч. – И дежурный сегодня Ганин. Не человек, а мусор настоящий. Разбираться: кто прав, кто виноват – не будет. Ему главное дело закрыть, чтобы начальству доложить, а там, хоть трава не расти».

Но взглянув на поникшую барыньку, устыдился своих мыслей. Тридцать лет прослужив в доблестной милиции, в полиции вот уже пять лет, Василий Степаныч не очерствел душой, жалел всех несчастных – озлобившихся или заблудших.

Правда, камеру для нарушительницы выбрал самую паршивую: холодную, сырую, без окошка. Может, Ганин ее и выпустит, но чтобы в воспитательных целях, пусть посидит пару часиков, помучается.

Резкий запах узкой, как пенал камеры, сильно ударил в нос. Чесночный, по сравнению с этим, сразу показался вкусным. Таня беспомощно обернулась на своего конвоира:

– А сколько мне тут сидеть?

– Ждите, пока следователь не придет.

– А, может, я в коридоре подожду? Я не убегу никуда, честное слово.

– Положено вас задержать, вы, можно сказать, многодетную мать жизни лишили на своем «Мерседесе».

Слово «Мерседес» Степаныч выплюнул. Не мог он понять: как можно за машины такие деньги выбрасывать и где их можно заработать честным трудом.

Таня, вздохнув, полезла в сумку за телефоном, но Степаныч, уже сделав два шага к выходу, развернулся и забрал из рук потерпевшей сумку.

– Это следователь будет решать, что вам из вещей оставить. У меня в дежурке пока постоит.

– Но я же имею право на звонок, – робко вспомнила Татьяна фразу из многочисленных фильмов о преступниках и стражах закона.

– Только в присутствии следователя, – парировал, знающий законы Степаныч, и, нарочно гремя ключами, долго копался в замке.

– Василь Степаныч, – молчавший до этого Коля Сорокин, решил вступиться за свою подопечную, – а зачем ты ее в камере закрыл? Могла бы и в коридоре подождать.

– А убежит? Ты доставил, я за нее расписался, значит, несу ответственность. Мне, что прикажешь – ее к себе наручниками приковать? У меня своих дел полно, – глядя в немытый пол, бубнил Степаныч, понимая, что палку перегибает.

– Да не виновата она, мне кажется! – вздохнул Коля.

– Не нам с тобой решать. Кажется, не кажется, а это суд будет приговор выносить, на основании расследования. Вот ты свой институт закончишь, и будешь судить, а не на кофейной гуще гадать.

– Ох, когда я еще его окончу!

– Надо, Коленька. А то так в дежурке и просидишь свой век, как я – неуч.

Василиса

Настройщика прислала мама, даже не спрашивая, каким образом ее дочь связана с Домом престарелых.

Василиса помнила этого седого сухонького старичка, каждый месяц приходившего в их дом настраивать дорогой старинный рояль. Казалось, он был таким еще тогда в дни ее беззаботного детства.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич! – встретила Василиса его на пороге своей новой работы.

Несколько старушек, оживленно зашаркали тапками, с интересом поглядывая на новое лицо.

Лицо, несмотря на свой невысокий рост, любило длинные пальто и галстуки – бабочка. Смотрелось на низкой фигуре все немного комично, но это Александра Сергеевича не смущало.

Пройдя со своим неизменным чемоданчиком в Красный уголок, и увидев, с чем придется работать, настройщик встал в ступор и пару минут буравил пианино взглядом, словно тореадор, определяя: как долго продержится бык, и сколько с ним надо будет повозиться.

15
{"b":"626915","o":1}