Лестница все еще ждала их, ненадежная как проклятая жизнь. Беспомощный чародей снова висел на спине волчонка, и завидовал той легкости, с какой оборотень перемещался с камня на камень. Ни разу он не оступился, ни разу не покачнулся и при этом не мешкал, размышляя куда лучше поставить ногу. Самоуверенность, за которую многие заплатили бы ушибами, переломами, а то и смертью, не стоила зверенышу ничего. Даже секундной утраты равновесия и нескольких испуганных вздохов. До самого конца раздробленная, кривая лестница льнула к его ногам, как кошка к ласковой руке.

Оказавшись внизу, беглецы вздохнули свободно. Воздух был затхлым, но не вонял пожарищем, хотя легкий запашок дыма уже проникал через дыру в потолке. Железную дверь Том приветствовал кривой усмешкой. Заперто - не беда. Колдун соскользнул со спины оборотня и остался стоять на неестественно прямых негнущихся ногах.

- В последний раз, моя хорошая, в последний раз, - пробормотал он. Волчонок поспешил убраться в сторону, чуя, что сейчас начнется очередное грязное колдовство. Том тщательно составил в голове цепочку заклинаний и выбросил вперед руки. Дверь распахнулась: петли взвизгнули, а створка ударилась об стену. Камни над головой мага встали на место почти тихо. Они немного поскрежетали, заново притираясь друг к другу, и застыли. Сделанные магией дыры исчезли еще быстрее, чем появились.

- Вот и все, - Риддл хрипло рассмеялся. - Мы выбрались.

Но на его беду, пламя тоже умело искать быстрые пути.

В подобных случаях говорят: «Не повезло». Не повезло. Обломки, горячих досок упали в трубу давно позабытого камина. Не повезло. Горячие искры вылетели из холодного зева в запечатанную алхимическую лабораторию. Осели на старых пыльных книгах, на хрупких пергаментах, на стеклянной посуде, на ковре из пыли. Не повезло – не все из них погасли. По комнате побежали тонкие ручейки пламени, выхватывая из темноты предметы, которые сто лет не видели света: колбы, реторты, перегонные кубы, череп гоблина… Будто ведомый злой волей, огонь устремился в угол к опрокинутому глиняному сосуду, к кучке шершавого красного порошка просыпавшегося на пол. Его было немного – кошке бы хватило один раз лизнуть и сдохнуть. Большая часть осталась внутри треснувшей бутыли. Определенно бывшему хозяину лаборатории стоило больше думать о технике безопасности и подобрать для взрывоопасной драконьей крови более подходящее вместилище, но…

Тут какой-нибудь бесстрашный искатель приключений в очередной раз сказал бы «Не повезло». Демонстративное пренебрежение к собственным несчастьям, как говорили Риддлу, производит сильное впечатление на женщин. Но он не мог выпихнуть из себя треклятые слова. Произнести их означало – простить судьбе должок. А Том ни чуть не преувеличивал, когда говорил, что не умеет прощать.

Взрыв пробил стену, огонь заполнил соседнее помещение и ударил по тонкой деревянной перегородке. Куски дерева и кирпича полетели в разные стороны, как слюна летит изо рта, когда взбешенный человек вопит во всю глотку. Риддл успел широко раскрыть рот, и тут огненный шар врезался в него, развернул и бросил на пол. Пламя вцепилось в спину, в лицо и плечи. Том катался, извивался, потом полз вслепую, напарывался на раскаленный камень, снова и снова обо что-то обжигался, давясь дымом и пылью. Он не понимал, горит ли еще или нет, движется или нет, кричит или нет. Нервы походили на дороги закупоренные армией, только вместо солдат, лошадей и обозов была боль. В сознании его держал адреналин, от которого кровь бурлила и пенилась как горный поток, а управляла телом древняя ящерица, что хотела лишь одного выжить. И хотела так сильно, что кусок мяса, когда-то бывший Томом Риддлом, продолжал двигаться туда, откуда вроде не тянуло жаром.

Его подняли в воздух. На секунду боль оглушила, и сознание провалилось в темноту. Не глубоко, ведь тело продолжало выкручиваться и вяло сопротивляться. Оно не понимало, что его пытаются спасти, оно чувствовало, как чьи то руки елозят, хватают, мнут то, что уже трудно было назвать кожей: краснота, чернота, прилипшие остатки одежды. Грубые руки немилосердно давили вздувшиеся волдыри, и тело вздрагивало. Наконец все стало настолько невыносимо, что вытащило на свет магию. Она собиралась оторвать эти чертовы руки, но на счастье Риддла и оборотня, который пытался тащить его к двери, из пролома в стене вылетела новая вспышка пламени. Животный страх хозяина обратил магию против огня. Она растворила его, буквально стерла из воздуха, очистив путь и успокоилась, будто поняла, что все сделала правильно. А Том отключился вместе с ней.

***

Жизнь распалась на куски, разделенные черными дырами, через них Том и путешествовал, а точнее сказать в них он проваливался, чтобы очнуться в очередном новом месте: в узком лазе подземного хода, в колдовском лагере, в больнице. Большой разницы он не чувствовал. Другие голоса вокруг, другой воздух, другие ощущения, что пробивались через горячий песок, втертый в кожу, другие прикосновения: рук, ткани, металла, холодок магических пузырей, наполненных заживляющими зельями, которые обволакивали самые сильные ожоги, другие запахи… и все та же боль, иногда ослабляющая хватку, но никогда не отпускающая до конца.

В больничной палате Том застыл, как муха в янтаре. Под повязками, под магическими пузырями, под паутиной заклинаний он лежал в оцепенении. Он выдыхал боль каждый раз, когда сокращались легкие, но ее не становилось меньше. Ему вводили морфий. Наркотик погружал сознание в тепло, будто в ванну, успокаивал магию, чтобы та не беспокоила наложенные чары во вред своему хозяину, но не возвращал ощущение времени и не помогал уснуть по настоящему глубоко и крепко. Сны, как щупальца, скользили, обвивались, душили. Риддл просыпался, задыхаясь и с колотящимся сердцем. Глаза закрывала повязка, и после пробуждения он еще несколько долгих секунд оставался один на один со страхом. «Я никогда оттуда не выберусь! Я умру!» - мысли колотились об стенки черепа, пока их не глушила боль. Том почти радовался ей, потому что боль была той единственной нитью, которая привязывала его к жизни.

До того, как с глаз сняли повязку, бодрствование мало, чем отличалось от забытья. Только болело острее. Да и после видел он плохо, из-за лекарства, что сестра закапывала каждые три часа. А между приемами зелий, кормлениями с ложечки, обновлением чар, лечебными процедурами, переменой белья и купанием в ванне наполненной странным сухим электричеством, Том искал одно единственное слово. Но что-то все время шло не так: Риддл просил воды, а получал лишь пару жалких капель. То ли из-за того, что выбирал неверное слово, то ли потому что звуки перемешивались на языке. Он не понимал. И не помнил уже, каково это жить без жажды. Варево, заменившее еду, было жидким, но не как вода, а как жир - скользкое и отвратное на вкус. Им нельзя было напиться и жажда, как боль, продолжала мучить его наяву и во сне. Может, поэтому в его кошмарах заполыхали пожары.

Однажды утром лежа без сна, но с закрытыми глазами, Том случайно услышал, как его пожалела молоденькая медсестра. «Бедный, - сказала она кому-то, наверно другой сиделке, - к нему никто никогда не приходит. Такой несчастный… Неужели у него совсем никого нет?» У Риддла чуть живот не скрутило от задушенного смеха. К нему приходили. Пусть только во сне. Огненный человек шагал через длинную палату с опустевшими койками и наклонялся над Томом. Его лицо заслоняло собой все. Языки пламени складывались в знакомые черты. А потом они распадались. И снова все вокруг горело, вот только в этот раз выхода из огня не было.

========== Глава 10 ==========

Огонь в камине дернулся. Том давно не шарахался от резкого движения пламени, но в тоже время он понимал, что никогда больше не сможет смотреть на камин, отбрасывающий в комнату теплый оранжевый свет, как на символ уюта и защищенности.

Рассказ сблизил его и Хоуп. Девушка расслабилась: сбросила туфли и подобрала под себя ноги, Риддл пристроился на полу перед креслом, поколебавшись немного, он оперся затылком о ее колени. Бутылка виски все еще стояла на каминной полке как и его стакан. Пожалуй, ему бы не помешало сделать пару глотков для решимости, а если этого не хватит, то будет чем занять руку, которую так и тянуло к Хоуп. Во всем мире не нашлось бы искушения сильнее, чем медленно провести вниз по гладкому шелку чулка до выступающей косточки лодыжки, а потом обратно вверх, чуть помедлить у ажурной кромки, предвкушая, сладкий момент, когда между кончиками его пальцев и ее кожей не останется никакой преграды…