Ниа, иногда зевая, что-то читала, болтая ногой в шерстяном носке. Она здесь мерзла, несмотря на уют, полный тепла, внутри несущегося через ночь состава. Столица севера, холодная Пальмира-Питер, ждала их ранним утром. Даже магия, не решаясь разрывать время и пространство, не давала составу ехать быстрее.

Энди, водя глазами вслед качающемуся рыже-зеленому носку, задремал, но сон пришел только вместе с выпавшей из рук Ниа книгой. И, может быть, лучше бы этого сна и не было.

Дун! Дун! Дун!

Ночь грохотала барабанами. Вслед им вторили свою гортанную песню сотни смуглых лиц, вымазанных белой краской.

Дун! Дун! Дун!

Ночь пахла джунглями, не спящими под ней, пряными, приторно-сладкими, пахнущими недавним дождем и пролитой петушиной кровью.

Дун! Дун! Дун!

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Маленькие барабаны рокотали не так громко, заставляли пульс стучать сильнее, ускоряя бег крови и пота. ЕЕ пот пах перцем и мятой, выходя наружу вместе со странным напитком, что мамбо, забравшая ее от родителей, заставила выпить перед грохотом барабанов.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Тогда ее звали как-то иначе, но Ниа уже не помнила. Какая разница? Она просто вновь оказалась там же, на очищенной мачете небольшой утоптанной площадке, утоптанной за один вечер, с полыхающим пламенем костра и запахом недавно пролитой птичьей крови. Ею же пахла и сама Ниа, пахла узорами, ловко рисуемыми пальцами мамбо, уведшей ее из дома.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

В пять Ниа увидела прабабушку, смотрящую на нее из-за окна их дома. Бабушка улыбалась темными губами и манила к себе, показывая недавно сплетенную куклу, украшенную красивыми блесткими кругляшами и выкрашенную в красное. Наверное, из-за краски пальцы прабабушки казались синими.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Она вышла к ней, такой обрадовавшейся своей правнучке, улыбалась широко-широко, блестя длинными и острыми желтыми зубами. А Ниа вдруг вспомнила, что прабабушка ушла в лес месяц назад и не вернулась. Но не испугалась, ведь вернувшиеся-от-Барона больше всего любят страх, так говорили взрослые, плюясь через плечо, когда вернулись из леса.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

И Ниа, протянув ручку к странно пахнущему не-человеку, просто достала у нее из груди что-то темное и злое, бьющееся под пальцами и замершее только когда она сильно сжала пальцы. Звонко лопнуло, и отец Ниа, застывший в дверях сарая, увидел, как из пустоты перед дочкой упал почерневший череп.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Колдунья-мамбо приходила к ним постоянно, говорила с Ниа, водила с собой в лес, показывала разное. В деревне мамбо уважали, кормили ее по очереди, носили воду и вкусные лепешки с салом. Мамбо лечила всю округу, защищала нескольких коров и свинок от прилетавших ночью злых духов. И очень хотела Ниа к себе в ученицы.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

А Ниа хотелось уехать в город, там, у бухты, где она была один раз, и остаться там учиться в школе с красиво одетыми девочками, носившими в ушах сережки и говорящих с мамами по маленьким серебристым телефонам. И становиться ученицей старой, пахнущей кофе и табаком мамбо ей ужасно не хотелось.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

В десять лет в деревне построили школу, а приехавшие из самого большого и главного города строгие учителя-отцы, носившие белые воротнички и маленькие кресты, блестевшие узенькими полосками золота, начали набирать смуглую, черную, кофейную, почти белую ребятню в классы, желая привить учение, знания и манеры вместе с настоящей верой.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Отец Сильвестр, молодой, с едва растущей бородкой, как-то шел себе к роднику за водой, помахивая двумя пластиковыми канистрами и глядел по сторонам, ища что-то новое и интересное, так уж его радовало все вокруг, нисколько не напоминающее родину и кажущееся, наверное, тем самым добрым и теплым райским садом, откуда люди разошлись по земле.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Ниа, сидя под большим миртовым деревом занималась самым обычным делом, всегда ее радующим — разговаривала с двумя желтенькими топливцами, приходящими к ней в гости из болота по соседству и рассказывающих интересные новости, касающиеся всех, живущих по краям огромной гниющей лужи.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

У отца Сильвестра, под темной странно-длинной курткой, доходившей до колен, называемой им сутаной, всегда прятались всякие интересные вещи, веселящие ребятню и помогающие найти с ними общий язык в любых ситуациях и случаях, от невесть откуда взявшегося разноцветного кубика, рассыпающегося разными цветами и потом долго собирающегося до лупы, так здорово поджигавшей пойманным солнечным лучом куриный пух.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Ниа, не заметившая отца-иезуита, заливисто смеялась рассказу топливца о нескольких оборотнях-ягуарах, решивших уйти из этого края дальше, поближе к огромным прериям, где пасутся не менее огромные стада коров, но подумавших, что лучше бы срезать… и забывших про извечных врагов, людей-аллигаторов, ждущих своей добычи вдоль гатей и невидимых мысов, прячущихся под болотной водой.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Чуть дрожащие руки отца Сильвестра нырнули к чехлу на поясе, скрываемом сутаной и вернулись, вооруженные странно выглядевшими очками, в медной оправе, с поблескивающими по краям винтами, украшенными крохотными блестящими камешками и вдруг оказавшимися с синими стеклами, окрасившимися под солнцем в алый цвет, блеснувший по направлению Ниа и ее друзей топливцов.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Топливец, взахлеб смеющийся над потешной дракой ягуаров и аллигаторов, хрюкал и плевался водой из мертвых легких, попадавшей Ниа на лицо, но не заставлявшей ее вздрагивать ни от запаха, ни от чего-то другого, ведь эти странные и страшноватые создания всегда старались не попадаться на глаза мамбо, зная, что та отругает Ниа и они больше не смогут разговаривать с девочкой, видевшей не-живых, обитающих на Тонкой границе.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Сутана отца-иезуита, приехавшего в далекую глушь джунглей спасать жизни и души всеми брошенных потомков рабов, влачащих жалкую жизнь в сени языческого культа-вуду, прятала в себе не только странноватые окуляры, светящиеся и горящие самой неподдельной и настоящей ненавистью воина Господа к демонам и бесам.

-- А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Топливец, забрызгавший Ниа мутью из закашлявшегося горла, смешанную с алыми прожилками оставшейся крови и черными точками чьей-то отложенной икры, веселился, снова ощущая себя тем самым мальчишкой, что пошел по рыбу, и никогда больше не смог увидеть родителей, вряд ли обрадовавшихся его появлению спустя несколько месяцев черного сна на самом дне, покрытом ковром гниющих водорослей, рыб, змей и костей животных с людьми, попавших на обед к тем, кто оказался сильнее.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Из-под темной ткани, прятавшей за собой всякие веселые чудеса, блеснув солнечным лучом, опасный даже с виду, появился самый большой козырь и уравнитель, хромированный, тридцать восьмого калибра, заряженный непростыми пулями, прятавшими под медной оболочкой порошковое серебро, после выстрела, раскалившись в полете, становящееся жидким и снабженное благословением кардинала, отправившего иезуитов во тьму джунглей.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Ниа успела только вскрикнуть, когда, сильно обжигая ее лицо, загрохотав и едко воняя порохом, просвистела, разрываясь уже внутри головы, пуля из автоматического пистолета, одним выстрелом превратившего вернувшегося чтобы поговорить с человеком, слушавшим его, топливца в куклу с раскрывшейся розой вместо головы.

– А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Отец Сильвестр, вскинув руку, тщательно прицелился в спину убегавшего бесенка, разговаривавшего с маленькой ведьмой в паре десятков шагов от святой и полной благости земли миссии ордена Лойолы, и очень хотел быстрее расквитаться за такую наглость с отродьем Зла и только потом заняться первой встреченной им черной колдуньей, так долго, целых две недели, обманывающей его, прячась внутри трогательно прекрасной тоненькой девочки с кожей цвета кофе с молоком.