Так вот, сражение началось, линия на линию, ни туда, ни сюда, русские стоят крепко. Но тут Фриц как задаст им косую атаку по левому флангу, и пошел теснить. Эти русские черти держались-держались, да куда там против десятикратного перевеса, смяли мы их левый фланг, и тут пошло дело. Сам понимаешь, обход, угроза тылу и все такое… по всем военным стратегиям надо немедленно отходить. А уж когда войска начинают отходить, тут, если не ослаблять натиска, недалеко и до бегства, бросай оружие. А когда начинается такое бегство, я тебе, парень, прямо скажу, спасения уже никому нет. Ты стой до конца, бейся лицом к врагу и тогда, возможно, еще и выживешь. А если ты повернул спину, все, пиши пропало. Это уж, поверь мне, старому вояке, я на своей шкуре не раз испытывал. Не потому, что показывал врагу спину – меня бы теперь тогда и в живых не было! – а потому что видел, как другие гибли при таком бегстве целыми тысячами. – Педро, не ожидавший такого обильного многословия в этот час, все же стоял и терпеливо ждал, пока старик договорит. Он понимал, что они прощаются теперь надолго, а, возможно, и навсегда. Поэтому и старому одинокому Локваксу хотелось как можно дальше оттянуть этот миг разлуки. – Так вот, мы уже были готовы праздновать победу, а эти русские черти, ты только послушай, не побежали, а наоборот, как вдарили в штыковую. Что им тебе десятикратное преимущество, плевать! Орут и прут, прут и орут! Ну, тут по первой пруссаки даже и растерялись. Они ведь, дьяволы, вроде и неплохие вояки, но больно уж дисциплину чтут. Чуть что не по заведенному обыкновению, так теряются и не знают, что делать. Благо там наша испанская рота оказалась, мы тогда удержали эту русскую контратаку. Конечно, одной ротой много не сделаешь, но главное – сдержать первый натиск. Да сейчас, сейчас, – все же заметив нетерпение в глазах Педро, сказал Локвакс. – Сейчас доскажу главное. Дело тогда было жаркое. Целый день мы все пытались их опрокинуть. Давим и давим, а они штыковую за штыковой и, в конце концов, опрокинули черти Фрица и разбили всю армию. Пруссаки проклятые не выдержали – побежали все-таки! Так вот что, дорогой мой Педро, скажу тебе на прощание: стой всегда к врагу лицом и никогда не сдавайся, как бы жарко ни было. Я вот в том деле хоть и ноги потерял, да живу. И еще вот что, – вдруг прекратил поток красноречия старый вояка и, взяв лист платана, разломил его надвое. – Возьми-ка на память о старике. Быть может, когда еще и свидимся.
Педро бережно взял из рук старика вторую половинку листка и, не сказав больше ни слова, они отвернулись друг от друга и разошлись в разные стороны.
Больше в Бадалоне Педро Сьерпесу делать было нечего.
Его путь вновь лежал на север, к отрогам Маладеты, где среди гор приютилось немало монастырей, которые в отличие от подобных мест на равнине, действительно были закрыты от всего мира и его соблазнов. Почему-то Педро казалось, что кура Челестино непременно упрятал Клаудиу именно в такой монастырь. Ведомый огнем, не утихавшим в его груди, он ехал, избегая людных поселков и лишь изредка позволяя себе ночевать в вентах – бедных постоялых дворах, со скудной едой, двумя соломенными тюфяками и множеством блох. Он слушал сплетни на площадях, вникал в разговоры аррьеро[42], нанимался за два сентимо в трактиры, устраивался бесплатно водоносом при церквах, даже пару раз посетил заведения веселых девиц, но нигде и никогда так и не услышал заветного имени. Война, начавшаяся столь победоносно, обернулась поражением, и путешествовать по местности, где в любую минуту могли появиться французские солдаты, стало небезопасно. Но Педро, недавно впервые побривший своей навахой верхнюю губу, не думал об опасности и каждый вечер, укладываясь спать где-нибудь в очередной ложбине, дотрагивался до желтой камки, давно потерявшей свой цвет.
Но вот однажды ему все-таки повезло: где-то под Канфранком он услышал, что в городе стоят разбитые части генерала Вентуры Каро, и, не раздумывая, Педро погнал мула туда.
Увы, тайным надеждам Педро не суждено было сбыться. Часть уже снялась и ушла, и он не только не смог найти дона Рамиреса, но даже ничего не узнал о его судьбе. Никто не хотел говорить с подозрительного вида бродягой-подростком, а тем более сообщать какие-либо имена или адреса.
Проведя весь день в бесплодных уловках, злой и усталый, вечером, привязав мула у постоялого двора, он решил немного подкрепиться и подумать о том, что делать дальше. Сев за столик и заказав стаканчик риохи и миску ольи, Педро привычно осмотрелся по сторонам. В кабачке сидела обычная, ничем не примечательная публика, и только в полумраке в глубине он заметил несколько подозрительного субъекта. Его наметанный глаз быстро определил в нем опасного разводягу – малого, который наводит местный клан на одиноких чужаков.
«Что ж, наваха при мне», – устало подумал Педро, решив во что бы то ни стало подкрепиться, прежде чем предпринять какие-нибудь действия. «Мы еще посмотрим, кто кого обведет вокруг пальца», – ворчал он, принимаясь за еду и на всякий случай не выпуская подозрительного подростка из виду.
Конечно, правила кочевой жизни давно научили Педро осматриваться, прежде чем заказывать еду, и, заметив ловушку, делать вид, что заведение не понравилось и поскорее уносить ноги. Он был парнем не робкого десятка, от прямой опасности никогда не бегал, но и бессмысленно рисковать, еще так и не выполнив своего долга, не собирался. Однако сейчас он слишком устал для того, чтобы снова подняться и идти искать другое пристанище. И Педро спокойно ел, решив, как всегда, положиться на судьбу и на благосклонность всевидящей девы дель Пилар.
Закончив ужин и больше не заметив никаких подозрительных движений со стороны скучающего паренька в углу, Педро совсем было успокоился и даже позволил себе помечтать о ночлеге под здешней крышей, как вдруг простая мысль пронзила его ударом беспощадной всепоражающей молнии.
«Как посмел он забыть!? Растяпа! Лопух! Недостойный обрубок бычьей задницы! Быстрее, быть может, еще не поздно?!» – стучало в его мозгу. Но встал он спокойно и спокойно направился к двери, стараясь никак не выдать своего волнения. У него еще теплилась тайная надежда. Однако в следующее же мгновение рухнула и она.
Подтверждая все самые черные догадки, мальчишка, сидевший в полутемном углу, немедля метнулся к нему и, схватив за рукав, фальшиво и громко загнусавил:
– Подайте сироте пару сентимо, благородный дон…
Разумеется, обращение «дон», несмотря на широкие плечи Педро и темную тень над губой, было совершенно искусственным и только лишний раз убедило его в том, что эта примитивная в общем-то ловушка уже сработала. Мысленно ругая себя последними словами и уже не обращая ни на что внимания, он резко бросился к выходу, приготовившись вступить в бой с кем угодно. Злой на весь свет, на бездарно потерянный день и на самого себя, он рванул дверь – и вновь убедился в том, что все его опасения уже превратились в реальность.
Выход на улицу ему преградил пошатывающийся весельчак лет девятнадцати-двадцати, который, скорее всего, лишь притворяясь пьяным, заорал во всю глотку:
– Эй, ты, габачо[43], поосторожней! Ты чуть не сбил меня с ног! Чего носишься, как оглашенный, в приличном месте?! – и наглая улыбка не сходила с его лица.
Незнакомца все время качало то в одну, то в другую сторону, отчего Педро никак не мог обойти его без того, чтобы не оттолкнуть.
Ждать же было некогда, ибо, даже из-за широкой спины парня, перекрывавшей ему поле зрения, Педро успел разглядеть, что его мул отвязан и уже вовсю стучит копытами по мостовой.
Стараясь действовать как можно стремительнее и наверняка, Педро сделал ловкий выпад, который не раз уже позволял ему швырять на землю наглецов. Однако сейчас он неожиданно наткнулся на достойного противника. Продолжая изображать пьяного, парень будто случайно, качнулся вбок так ловко, что Педро сам, промахнувшись, едва не грохнулся на землю. Лишь чудом он устоял на ногах, но все же это никак не могло остановить мула, который уже был готов окончательно раствориться в темноте. Тем временем наглый детина все еще стоял перед ним и продолжал заговаривать зубы:
