– Кто здесь? – прошептала она, не испытывая, впрочем, особого страха, хотя и отпрянула от неожиданности.

– Простите меня, сенья[23]. Это я, Педро. Я…

– Но я не знаю никакого Педро! А впрочем, папа мне что-то говорил. Но что вы здесь делаете?

– Да разве вы не знаете!? Я уже не первый год служу у вашего отца, а с осени дон Рамирес стал платить мне по десять реалов в месяц. Только я скоро ему сказал, что за такую работу можно и одними харчами – с овцами-то не густо… – Ломающийся мальчишеский голос вдруг сбился. – Дон Рамирес, сенья, он такой хороший, ему служить – уже честь…

– Я, представьте себе, и сама хорошо знаю своего отца. Но что вы делаете здесь? И откуда здесь кролики? – задала, наконец, Клаудита наиболее волнующий ее вопрос.

– Кролики? Да я, вот…

– И выйдите, пожалуйста, на свет, а то можно подумать, что я разговариваю с привидением!

Кровать заскрипела и зашаталась, и в проеме, залитом лунным светом, показалась фигура худого, но широкоплечего мальчика лет тринадцати с белым кроликом на руках.

– Педро Сьерпес к вашим услугам, сенья. А это, – указал он на кролика, к которому Клаудиа уже в восторге протягивала руки, – Фатьма. Или нет? – Он бесцеремонно поднял кролика за уши, вглядываясь в серое брюшко. – Нет, это – Редуан.[24]

– Дайте мне его! И для чего вы шастаете тут ночью, когда отец приказал вам следить за овцами?

Мальчик ссутулил широкие плечи.

– Вы сидели такая грустная, бормотали невесть что, вот я и подумал: надо бы вас развлечь и выпустил их. Вы такая необыкновенная, сенья…

– Ах, называйте меня лучше просто Клаудита! А вы умеете скакать на лошади?

Но не успел Педро ответить, как из загона послышалось жалобное блеяние.

– Скорее, это она ягнится! – И оба побежали внутрь, перебегая из темной полосы в светлую.

К несчастью, несмотря на все их старания, двойня, принесенная овцой, к рассвету погибла, из хорошеньких шелковых комочков превратившись в осклизлые холодные трупики. Клаудита поначалу была необычайно расстроена. Но проведенная ими вместе ночь – время, убирающее так много наносного и ненужного – и совместные усилия так объединили детей за эти несколько часов, что под утро Педро уже говорил Клаудите «ты» и как самый настоящий гранд сопровождал свою даму, не отнимая руки от сердца, и только изо всех сил стараясь не смотреть на крошечные бугорки грудей, слегка приподнимавшие скромное платье.

– До свидания, дорогая Клаудита, – тихо сказал он, прощаясь у старых городских ворот. – Я никогда не забуду этой ночи. И чтобы я поверил в то, что она действительно была, дай мне что-нибудь на память.

– Ты говоришь прямо как настоящий кабальеро взрослой даме! – рассмеялась девочка. – Что же я тебе дам, у меня ничего нет. Впрочем, вот что, – И Клаудита одним решительным рывком разорвала пополам свою простую желтую косынку. – На, бери, – и весело рассмеялась своей проделке.

Педро благоговейно прижал камку к губам и спрятал за пазуху.

– Я готов быть тебе, кем захочешь. Не хочешь – новьо[25], буду другом, не хочешь другом – значит, братом, если не нужен брат – стану тенью! Если я тебе понадоблюсь, только позови – я сделаю для тебя все на свете!

– Даже станешь королевским гвардейцем?! – бросила ему в лицо Клаудита и, продолжая все так же звонко хохотать, побежала к воротам.

– Меня всегда можно найти у торговца горшками Лукаро, что живет за дорогой в Сабадель! – уже в спину ей успел прокричать мальчик, который даже и не думал никогда становиться каким-то там гвардейцем и постарался не придавать значения этой шутке девочки. Взгляд его неотступно следил за ее удаляющейся такой влекущей фигуркой.

За разговорами и похоронами ягнят, зарытых за сараем с пением неизбежного «De profundis» время пролетело так незаметно, что Клаудита отправилась обратно в город, когда солнце стояло уже высоко над башней церкви святого Иеронима.

Только расставшись с этим странным и забавным мальчишкой и пройдя уже полдороги к дому, маленькая Клаудита вдруг снова вспомнила все, что произошло, и только теперь по-настоящему осознала, что похороны ягнят были совсем не игрушечными. Все с большим и большим ужасом представляла она себе, как сейчас должна будет сказать об этом отцу. Он доверил ей, впервые в жизни доверил такое важное дело, а она не справилась! Бедные маленькие ягнятки! Папа так надеялся, что они вырастут, и у них будет еще целых две овцы, а теперь… Клаудиа еле-еле переставляла ноги, не зная, как войти домой и как взглянуть в глаза своему любимому папе.

К ее удивлению, дома никого не оказалось, а вся кладовая, как и обещал отец, была завалена провизией, свежей дичью, мешками с орехами и бутылями с вином. Не раздумывая долго о том, как и откуда появились эти богатства, девочка набила рот черносливом и выскочила на улицу, подозрительно тихую и пустынную для этого часа. Вдалеке на другом конце городка звенел колокол монастыря Сан-Росарио. Не зная, что и подумать, Клаудиа остановилась на углу, глядя, как редкие прохожие идут по направлению к монастырю. Неожиданно жесткая рука прижала ее голову к пахнущему корицей переднику.

– Ах ты, бедняжка! – вздохнула лавочница. – И куда он на старости-то лет! И на кого он тебя оставил? Гедета уже не молода, а про Марию и говорить нечего!..

– Нас никто не оставлял! – возмутилась, вырвавшись, девочка. – Наоборот, папа купил много еды и…

– А на что купил – знаешь? – ничуть не обиделась лавочница.

– Он продал овец.

– Овец… В армию он записался, к генералу Каро. Нынче мы отправляемся наказать этих французов за их делишки, вот твой отец и решил тряхнуть стариной. А вернее – получить двести песет, что выдают каждому офицеру. Да и то сказать, другого выхода у него не было…

– Но как же мама… Брат?.. И я? Он ведь даже не попрощался… – Клаудиа вдруг осеклась, вспомнив вчерашнее утро в родительской спальне.

– Слышишь колокола? Так беги быстрей, может, еще успеешь его увидеть, пока они не построились и не ушли. – И Франсина легонько подтолкнула девочку в спину.

Но, как ни торопилась Клаудиа, у ворот монастыря она увидела только осевшую пыль и Гедету с несколькими женщинами, хлопотавшими над безжизненно лежавшей прямо на земле матерью. Мария, не успокоенная разговорами мужа, но несколько обманутая его горячими ласками и заснувшая под утро, проснулась от какого-то предчувствия и, не обнаружив Рамиреса рядом, бросилась искать его по дому. Не найдя ни его, ни Гедеты, которой дон Рамирес позволил проводить себя до места назначенного сбора, Мария обезумела, выбежала на улицу, где, увидев спешащих с оружием мужчин, все поняла и, забыв о своем положении и здоровье, отправилась за ними. Она застала мужа уже сидящим на лошади, но, как только пропела труба, нашла в себе силы молча прижаться к стремени и спокойно взмахнуть кружевным платком, когда отряд тронулся рысью. Однако едва только последний всадник скрылся за воротами, несчастная рухнула, потеряв сознание, у нее хлынула горлом кровь, а к вечеру начались схватки.

Вечером, ложась в постель, Клаудиа обнаружила под одеялом куклу, на пышное платье которой скромной булавкой с пурпурным стразом была приколота записка:

«Девочка моя! Дорогая моя! Прости! Долгие проводы – лишние слезы. У меня нет иного выхода. Ты – моя единственная надежда. Позаботься, как можешь, о маме и будущем малыше. Я обязательно вернусь. Твой отец, который любит тебя больше всего на свете, больше жизни».

Обняв куклу, она долго плакала и заснула далеко заполночь, а через несколько часов ее разбудили страшные крики из спальни. За дверью то и дело слышались торопливые шаги доньи Гедеты и причитания соседок.

– Пресвятая дева, что за беда! Помню, свекровь ее, донья Домингвита, восемь раз рожала и все с улыбками!

– Да у бедной Марикильи и так в чем душа держится! Вспомни, что они в последнее-то время и не ели как следует!