Когда с неба падать было больше нечему, перед ней словно из земли вырос мужчина. Мужчина стоял, смотрел сверху вниз и молчал. На нем был ослепительно белый халат. Склонив голову, он припал на одно колено. Лиза сразу почувствовала притяжение.

«Серьёзный-то какой! Строгий!» – поедом ела доктора Лиза. «А худенький, щуплый…» – пожалела мужчину девушка. Долго сидевшее на привязи чувство вырвалось, захлестнуло все ее существо, Лиза вряд ли могла теперь с собой совладать, – «К кровати привяжу! Насильно кормить стану!» – всхлипнула то ли от боли, то ли от нахлынувшего спортсменка.

Доктор (у которого и правда под ложечкой сосало) туго знал свое дело, щупал в разных местах и был всецело поглощен Лизиной конечностью, совершенно игнорируя её как личность.

– Как это случилось? – дотронулся он до щиколотки.

– Блин… упал, – проскулила Лиза.

Вокруг пострадавшей и доктора успела собраться небольшая толпа – все побросали свои агрегаты и пришли поглядеть, как будут ампутировать конечность.

В зал неспешно вошла высокая каланча в змеиных лосинах. Лиза, как ни странно, первая заметила приближающийся оголенный торс и уже знала, чем все закончится.

– Ёжик! Ты еще здесь? – девица подошла к доктору и, не особенно интересуясь травмированной, отдала ему свою, отмеченную тремя линиями, сумку, – Столик на восемь… А нам еще нужно заехать домой переодеться!

– А какого цвета буква Ы?

Андрей собирался с мыслями, каждый вопрос не то что вводил его в ступор, но заставлял подбирать эти самые слова, в которых и могла попасться та самая Ы непонятно какого цвета, он, конечно, слышал, что у некоторых людей символы окрашиваются в цвета, из цветов льются симфонии, а мягкий знак может оказаться горьким, но он относился к заурядному большинству – его буквы были сплошь черные, если только их намеренно не редактировали в цветовой гамме Ворда, к тому же заступившая на вахту ночь проглотила весь спектр – все вокруг стало графитно-угольным и только пятнами проступали гравиевые силуэты.

– Не знаешь – не отвечай. Не засоряй эфир, не нужно оставлять после себя мусор…

– Не в курсе, – честно признался Андрей, – спроси, что полегче.

– Например, какой марки Ваше авто? Сколько Вы времени тратите на то, чтобы в пятницу вечером добраться из города до дачи? Планируете ли заранее свой отпуск и где Вы отдыхали прошлым летом?

– Ну, хотя бы…

– Рыбак рыбака… Все эти маркирующие вопросы хороши в беседе двух социологов. А что если дачи нет? А что если она есть, но на ней до сих пор не выкопали бассейн? Считать ли это дискредитирующим признаком? Если да, то что тогда? Ты мне больше не товарищ?… Ну, хорошо, если ты так хочешь… Сколько пасквилей у тебя телевизор?

– Пасквилей? – не расслышал Андрей.

– Ну да, пасквилей, – убежденно продолжила девушка, – ты же не будешь утверждать, что диагонали измеряются в чем-то еще?

– Не буду, – хмыкнул молодой человек, если не хочешь остаться в ночи один, без собеседника, лучше не возражать.

– Так сколько?

– 32.

– 32, это что в пол стены?

– Да нет, меньше…

– Меньше? Я бы себе такой не купила…

– Почему?

– Как почему? Переключаешь на Дискавери, там саванна, слоны и жирафы, пыль с мебели потом замучаешься вытирать…

Повисла пауза. Алена дала ей отстояться.

– Кстати, ты в курсе, что некоторые сейчас на полном серьезе отказываются от ящика, принципиально не хотят его заводить… Мы говорим о вещах не очень интимных? – спохватилась Алена, – А то… Как-то нехорошо получается… Я у тебя все что-то выпытываю… Спроси и ты у меня что-нибудь?

– У тебя, кажется, нет телевизора? – спросил и Андрей.

– Конечно, есть, – возмутилась девушка, – Дань традициям. Дела давно минувших дней. Не покупать же Малевича?!

Андрей безуспешно попытался связать два и два, но так и не определил связь.

– А где он у тебя стоит? – чтобы хоть как-то обозначить и свою активность продолжил молодой человек.

– Что за вопрос?! Как и положено, в избе, в красном углу. Черная пропасть в белом обрамлении. У меня идеальные белые стены. Обходимся тем, что есть.... Да и кто продаст народное достояние? – сокрушенно проговорила девушка, – Поначалу я даже пыталась нанести те же самые трещинки, что и на «Черном квадрате», вышел очень похожий носорожий кракелюр…

– А как же смотреть? Не мешает? – не без издевки поддел молодой человек.

– Ты же не думаешь, что я его включаю? – из трубки повеяло холодом.

Андрей заглох. Требовалось разъяснение. Алена ответила не сразу.

– Это же нуль форма. Максима содержания, – послышалось из динамика телефона, – Затягивающая в себя бездна. Сброс данных. То самое пресловутое обнуление, о котором все так давно говорят, – вбрасывалась фраза за фразой, – Ноль градусов. Точка, в которой вещество переходит из одного состояния в другое. Рождение новой структуры. Новый язык взаимодействия.

– Хаос…, – нащупал Андрей.

– Хаос, но не бардак, – долетело из трубки, – В определенный момент все не может быть, как прежде. Хаос… и новая точка отсчета. Хаос… и сетка на географическом глобусе. Новая система координат…

– Вроде как встряхивание градусника? – молодой человек попытался проглотить услышанное, надеясь, что все как-нибудь само собой переварится.

– Вроде того, – несколько разочарованно согласилась Алена.

– И что из всего этого следует?

– Ничего, кроме того, что для каждого множества нужна своя структура, характер самой связи навязывает новые структуры… Раньше все жили тесным сообществом. Чтобы расширить взаимодействие или хотя бы увидеть новое требовалось 11 дней пути на ослике или верблюде. А сейчас пакеты впрыскиваются в распластанную паутину и в хаотичном порядке бегут эти самые нули или их отсутствие по заданному направлению. Маршрут нигде не обозначен. А ты уже за экватором… Время сворачивается в тугие рулоны. Кровные связи рушатся… И пока не известно кто к кому прилепится и по какому признаку… Мы это уже не увидим…

– И все это рождается из хаоса?

– Так больше не из чего…

– Все это похоже на какую-то муристику…

– Или схоластику, кому как нравится…

– А при чем здесь Малевич?

– Искусство… – подбирая слова, продолжила Алена, – отдельная субстанция… Некоторым кажется, что оно на что-то претендует, по мне так нет, искусство – это наглядное пособие для отображения парящих в воздухе тенденций, и носится оно над головами вне времени и пространства, и разными способами перекладывает схваченное на подручный материал и… собирает оплеухи…Что-то потом становится музейным экспонатом, но это, как правило, позже… Люди к нему тянутся, искусство отвечает взаимностью и… идет в массы… Ты заметил, сейчас все ваяют, все рисуют, все снимают кино, как и предсказывал когда-то, кажется, Коппола. Все ждут рождение нового Моцарта, даже не подозревая, что титан уже родился, но он разбит на множество муравьиных личностей. Каждый стал чуть-чуть Моцартом… Ты когда-нибудь видел такое количество пишущих людей?

– Нет, – откликнулся Андрей.

– Выйди на улицу. Под каждым кустом сидит писатель…

– Значит, искусство стало доступней? – хмыкнул Андрей.

– Как раз наоборот, еще недоступней. От того, что большее количество стучится в божественную дверь не значит, что она быстрее откроется. Собирательная сила удара может та же, но в каждом отдельном случае она слишком мала. Каждому достанется лишь маленькая щелочка – побочный эффект вульгаризации, проникновение в массы не проходит даром. Не та концентрация. К тому же все слишком погружены в себя… Рассвет махрового индивидуализма. Да и потом зачем столько книг, картин, изваяний?

– Неужели никому не нужна новая Мадонна?

– Никому не нужна копия Мадонны. Человек – не принтер. Возможно она и понадобится, но не раньше, чем обветшает старая.

– А почему все кинулись именно к кисти, к бумаге?

– Вот это как раз объяснимо. Чтобы стать хорошим сыроваром, нужно по крайней мере обзавестись своей сыроварней, а тут и начальный капитал не нужен. Строчит пулеметчик про синий платочек… валяй, пиши, сколько в хранилище влезет, а там и дна нет, неисчерпаема бездна… В рукописях канули время и усилия – у всего одна и та же дань, а сверху все падают и падают новые страницы. Кстати, известен ли тебе лучший способ консервирования и сохранения времени?