====== 15 ======

Спасибо девочке-хипстеру Марии за то, что разъяснила мне их идеологию. Так же спасибо Бену. Милый, без тебя эта глава бы превратилась в кое-что неприличное.

Спустя несколько недель.

Отставив пустую бутылку в сторону, Дин тяжело вздохнул, вертя в руках контракт на запись альбома, в который раз задаваясь вопросом: что он сделал не так. Почему звезды на его небе погасли окончательно? Скорее всего Дин не оправдал их надежд… Не смог грамотно использовать второй шанс, не сумел сделать правильный выбор.

Быть может, это его судьба – терять доверие близких людей?

Дин взглянул на лежавшую рядом гитару. Она тускло блестела изящными изгибами в полумраке комнаты, и Дин вдруг вспомнил родителей. Восстановил в памяти разрозненные кусочки чего-то очень важного: непоколебимо-холодный голос отца, когда он несколько месяцев назад сказал, что не собирается больше работать в фирме; серый, почти лишенный жизни тон матери. Казалось, что они забыли о возрасте сына, забыли о том, что у него не было детства, не было родительской любви.

Ради них он тратил время после школы на любую мелкую работенку, попадавшуюся под руку; ради них он поступил на юридический… И теперь, получается, что ради них он разрушил свою жизнь… Все это случилось из-за того, что он шел наперекор своей судьбе: примерял чужие маски, пытался влезть в чужую шкуру, сыграть чужую роль…

Мысли текли плавным тягучим потоком, пока в помутненном от количества выпитого сознании не вспыхнула, подобно снопу искр, столь пугающая в своей простоте мысль.

Кастиэль.

Они ведь хотели поступить в один институт, на один факультет, а получилось, что учились они в разных штатах, и виделись только по праздникам. Но что это были за встречи…

Интересно, как бы изменилась их жизнь, если бы Дин не последовал указаниям семьи? Если бы он не ломал себя, отбросил бы в сторону все «надо обществу» и вгляделся повнимательнее в свое «нужно мне»? Быть может, не было бы сейчас этого волчьего удела – одиночества. Быть может, он был бы хоть немного счастливей…

Но сейчас нет смысла гадать, мечтать и думать о том, как все могло быть прекрасно. Надо лишь смириться, и признать, что такова судьба – существовать в жалком одиночестве и становиться внутренне похожим на тех, кого ты искренне стремился превзойти всю жизнь. Но не таков ли удел всех панков? С их бушующим нравом, сверкающими глазами и большим, широким сердцем? Ведь не каждый может примириться с таким человеком рядом, не каждый может следовать за хаотичным нравом, сумасшедшим ураганом пестрых эмоций. Но только ведь Кастиэль, вечный хипстер, сгусток таких странных противоречий и вкусов, мог быть рядом, поддерживать, любить…

Не выдержав воспоминаний, Дин тяжело опустил голову на руки. Как же хотелось, что бы это было время учебы, время ожидания встречи с ним… Еще немного, еще чуть-чуть и они встретятся, обнимут друг друга, посмотрят в глаза, и время вокруг них остановится…

Панк и хипстер. Такие разные в привычном понимании, но такие одинаковые в душе. Переплетенные плотными нитями судьбы, которые не так уж просто порвать. У них у каждого своя свобода, свои правила, своя анархия, которая так схожа, которая, подобно паззлам, дополняет друг друга, создавая счастливую, яркую картину.

Но только, помимо картин, желаний и воспоминаний, существует поражающая своей мертвенной серостью и шаткой широтой реальность. Место для всех нас. Место для него. Место для Дина. Место, где есть только светлая ночь, подружка гитара, бутылка и еще теплые руины бывших больших надежд.

Глядя на падающий снег за окном, Кастиэль думал, что не может быть хуже, чем несколько месяцев назад, когда Он ушел.

Ушел в первый раз.

Когда от острой боли сердце замирало, и сомневалось, что сможет сделать удар в следующую секунду; когда в груди не хватало места; когда голова раскалывалась после невыплаканных слез, пугая своей пустотой.

Но нет. Этому не суждено было сбыться. Сейчас Кастиэль не чувствовал ничего, и это было самым страшным.

Он… Неужели у него нет фантазии? Почему его поступки похожи как два одинаковых фотоснимка? Как два близнеца?

Без слов, без эмоций, без каких-либо жестов, он вновь оставил его, подарив ему на миг крохотную крупицу надежды, которая тут же растаяла, подобно снежинке.

Кастиэль не мог даже найти в себе сил на то, что бы назвать мужчину по имени. Только безликое «он». Будто от этого было лучше, но он питал надежду, что в этом и кроется ключ к спасению, живительный нектар, так нужный сейчас.

За все это время, Новак никак не смог осмыслить произошедшее. Он взял больничный и в школе, и в институте, отключил телефон, не отвечал на звонки, не открывал дверь – как мог воздвигал непробиваемую стену между собой и целым миром, не подозревая, что она уже окружала его. Пустота и одиночество – вот верные друзья. Не предадут, не бросят.

И не вытянут.

Ведь Он ушел сразу, как только ему позвонили… Кто? Быть может, за это время он нашел кого-то? Скорее всего…

Вопросы. Сколько догадок, сколько терзаний, бессмысленных вопросов. И, как назло, ни одного ответа. Хочется включить телефон, набрать его номер – выбить хоть один кирпичик в этой глухой стене страха и мучений – и задать один лишь вопрос: «Почему?...». Но нет сил.

Из-за угла соседнего дома показались двое, и Кас на мгновение замер. Девушка улыбаясь, шла рядом с парнем, смеялась над его шутками, ласково смотрела на него, но не это поразило Новака. У парня не было рук – рукава куртки болтались пуховыми тряпочками внизу, но только сам он не чувствовал никакого дискомфорта… Он с бесконечной любовью в глазах смотрел на девушку, иногда подавался вбок, целуя её в щеку, а та опускала глаза вниз, смущаясь. Смеясь, они скрылись из виду, но оставили после себя странный осадок в груди Кастиэля.

Ведь он любил этого придурка, с его заморочками, недостатками. И любит до сих пор, сколько бы он не обманывал самого себя.

Он прикрыл глаза, вспоминая. Ведь Новак думал, что Он вернется, влетит в палату с сумасшедшей улыбкой на обмороженных губах. Но его не было ни на следующий день, ни через два, ни через три. Быть может, дело в скользких дорогах… Но Кас не верил в это, ближе была мысль об измене, и мужчина сам не мог понять, почему думает именно так… Быть может, хочет верить в то, что Дин нашел счастливую жизнь, а не заснеженную ледяную могилу рядом со знаком об ограничении скорости…

Глаза округлились, и рука замерла.

А вдруг это правда?! Вдруг Он ехал к нему, и машину занесло? Вдруг Он лежит в больнице, и с жизнью его соединяют только трубки приборов, и рядом никого кроме безжизненных машин и серых лиц врачей?

А он, Кас, сидит все это время здесь, и жалеет себя!!!

Все случилось на автомате, не задумываясь. Им двигала тревога, сумасшедшая, пульсирующая в голове тревожная мысль. Одним движением он выудил из груды белья телефон, и минуты ожидания пока он включался показались мужчине вечностью.

Несколько десятков пропущенных от…

Сердце Каса замерло и дрожащими руками он набрал номер.

Гудок.

Гудок.

Сердце на секунду замирает, но на том конце провода поднимают трубку и раздается до глупой улыбки знакомый голос, с непривычной хрипотцой и слегка пьяным выговором.

И Новак, прикрыв глаза, улыбается, ему хочется смеяться, истерично, безудержно. От своей глупости, от былого страха, но самое главное – от облегчения. И одно слово, заставляющее забыть навсегда щемящую боль в груди, срывается с его губ:

- Дин…

Эй, возьми мои мокрые спички

Мою холодную воду Мои дурные привычки Больную свободу Эй, зачем мы лезем из кожи В ней довольно удобно А мы с тобою похожи И вроде бы оба свободны*

*АнимациЯ – Спички

====== 16′ ======

Город шумел. Повсюду пестрели какие-то вывески, гремели хлопушки. Свет от праздничных фонарей, салюта, освещал улицы в красно-рыжий цвет, выделяя их в темноте ночи. Недавно прошедший дождь не портил атмосферу, его аромат до сих пор витал в воздухе. Многочисленные огни находили свое отражение в небольших лужах и подмигивали друг другу, радуясь празднику. Множество людей шли по узким улочкам, распевая песни и размахивая яркими флагами. Кто-то хлопал в ладоши и подпевал им, высунувшись из окон своих квартир. Кто-то пытался уснуть, спрятав голову под подушкой. Какой сон? Вспышки огней взрывались в небе, пугая прохожих. Среди этой шумной, пестрой толпы шли двое, ничем не примечательные, разве что яркие огни изредка освещали их переплетенные пальцы. Один – высокий, спортивного телосложения. На его крепких, мощных руках виднелись выступающие вены, которые длинными нитями тянулись вверх и терялись под закатанными рукавами кожаной куртки, глубокого фиолетового цвета. Его темно-русые волосы были взъерошены и уложены в ирокез. И на этих налакированных прядях игрались красные отблески фонарей. В сверкающих глазах приглушенно-зеленого оттенка отражались яркие искры, сверкающие вдали, на которые мужчина восторженно смотрел, широко улыбаясь. Второй, чуть пониже его, с взволнованными, широко раскрытыми глазами и растрепанными, торчавшими во все стороны, темно-каштановыми волосами, которые в этом освещении казались бордовыми. Они держались за руки, словно боялись, что эта толпа разлучит их, сметет живой волной, и они больше не увидят друг друга. Переплетенные пальцы казались самым крепким захватом. Как только одного чуть толкали в сторону, второй крепче сжимал его руку, притягивая ближе к себе, вытаскивая из пестрой, ряженной толпы, которая желала окружить каждого. Дойдя до фонтана на центральной площади, они остановились. Он подсвечивался снизу яркими прожекторами, освещая воду в различные цвета. Радужные потоки вырывались со дна и поднимались вверх, обрызгивая каждого, кто по неосторожности подходил достаточно близко. Многие прыгали в фонтан, направляя струи друг на друга, задорно смеясь. Веселье затянуло каждого в свой волшебный омут, окружая причудливым дурманом. Мужчины остались стоять чуть дальше от фонтана, в тени раскинувшейся темным шатром липы. Один из них подошел ко второму сзади, обняв за талию и положив подбородок ему на плечо. Почувствовав родное тепло, его мерное дыхание и аромат любимого одеколона, не нарушаемый запахом ароматизированных палочек, которыми были заполнены улицы, он улыбнулся, прикрыв глаза, ближе прижавшись спиной к его груди. С каждой минутой народу на площади все прибавлялось и прибавлялось, и вскоре люди в пестрых костюмах полностью заняли пространство. Вперед вышло несколько мужчин в черных костюмах, и, как по команде, одновременно, жезлы в их руках вспыхнули огнем. Фаер-шоу началось. Откинувшись чуть-чуть назад, зная, что его крепко держат, мужчина открыл глаза, наблюдая за представлением. Огненные огоньки мелькали то там, то там, озорно подмигивая присутствующим или же кружась в бешеном танце. Эта картина завораживала, и он даже не сразу понял, что его больше не обнимают. – Дин?... Он завертел головой, но мужчины нигде не было. Тот словно провалился сквозь землю. – Дин! – уже более испуганно. Кастиэль облизнул губы, нервно теребя край своего широкого свитера. Куда же мог пропасть Винчестер??? – Эй… От этого звука Новак дернулся, резко оборачиваясь, натыкаясь на улыбающегося Дина. – Не потерял? – Винчестер ласково улыбался, и в его глазах плескалось неподдельное счастье, кружась в бешеном танце с чарующей нежностью. – Потерял… – пробурчал Кастиэль, продолжая теребить края своего свитера, не глядя в глаза мужчины. – Эй, ну не дуйся… – он коснулся руки Новака, притягивая его к себе. – Посмотри на меня… Толпа зааплодировала танцорам, и те скрылись в пестрой суете, погасив свои факелы. Звонкая музыка вновь заиграла на площади, и простые обыватели пустились в незатейливый танец, улыбаясь незнакомцам, кружа за руку попавшихся девушек. Кастиэль, сглотнув непонятный ком волнения, осторожно поднял взгляд, и первое, что он увидел – небольшой букет, состоящий из простых, полевых цветов. – Пять лет, Кастиэль Новак, пять лет я терплю твою вредную задницу… – тихо, так, чтобы его услышал только его парень, прошептал Дин, протягивая цветы ошеломленному мужчине. Он не мог поверить. Дин действительно помнит. Он не забыл. Получается, он спланировал все заранее? И поездка в Мюнхен – никакая ни командировка, в которую начальство разрешило Винчестеру взять «свою девушку»? – Дин… – Просто помолчи, Новак, хоть один раз, помолчи… Дину трудно было оторвать взгляда от созерцания своего возлюбленного. Как тот с удивлением смотрит на цветы – его любимые – как он осторожно берет букет, словно эта самая хрупкая вещь на свете, в руки, как вдыхает легкий аромат, прикрыв глаза, как растягиваются его губы в счастливой улыбке, и, наконец, с какой любовью он смотрит на Винчестера. – Дин… – Боже, Кас, я же попросил тебя! – взвыл Дин, и, вскинув руку в сторону мужчины, притянул его к себе, затягивая в нежный, волшебный поцелуй, соединяя их губы, словно ставя многовековую печать. Толпа загудела, и танцующие остановились, задрав головы. БУМ!!! Первая яркая вспышка праздничного фейерверка пронзила небо множеством цветных искр. Фейерверки яркими искрами разлетались на угольно–черном небе, сверкая радужными точками и тут же гасли, растворяясь, сливаясь со звездами. Они драгоценными камнями блистали на небосводе, радостно улыбаясь жителям Мюнхена. А те в свою очередь свистели, кричали, пели веселые песни, обнимаясь с теми, кто стоял рядом с ними. Оторвавшись от любимых губ, Дин зажмурился от удовольствия, но все же прошептал в лицо Каса. – Я люблю тебя и хочу всю жизнь провести рядом с тобой, мой ангел, мой вредный хипстер… Яркие вспышки-звезды на небе потухли, словно кто-то выключил свет, обрубил их жизни. Подул слабый, легкий прохладный ветер, от которого многие поежились, но не придали ему никакого значения. – Я не вредный! – Заткнись.